Лев Рубинштейн: О богатстве и бедности

Категория:  Очерки. Истории. Воспоминания «Мне хорошо – я сирота». Так начинается повесть Шолом-Алейхема «Мальчик Мотл». И мне хорошо. Но не потому что я сирота, хотя я давно уже сирота и есть. Существуют люди, - и я в их числе, - относящиеся к той удачливой категории граждан, кому в материально-предметном мире не слишком много есть что терять. Ни бизнеса, ни кредитов, ни особых долгов, ни даже дачи-машины. Живем, не жалуемся: не голодны, не раздеты, не бездомны. Можно сказать, повезло. Быть богатым - страшно. Быть бедным – вроде как обидно. Но мой опыт социального проживания в нашей стране научил меня тому, что понятия бедности и богатства всегда относительны и всегда обусловлены социально-культурным контекстом каждой конкретной эпохи.   В моем, например, детстве бедных не было. Богатых, впрочем, не было тоже. Богатые и бедные в те годы существовали только в странах капитала. А в СССР ни тех, н других не было. Ну, вроде как секса. В те годы говорили так: «Они нуждаются». Или наоборот: «Эта семья обеспеченная. У них есть пианино». А уж если автомобиль «Москвич»! А бедных не было, нет. Вот нищие – да, еще как были. А еще были безногие на тележках в пригородных поездах, а также в поездах дальнего следования. Бывали и подростки, бросавшие школу, чтобы идти работать на завод, потому что папаша уже шестой год где-то там гуляет и не платит, сука, алиментов. Бывало и такое, что донашивали за старшим братом штаны и пиджаки, перелицовывали папино пальто, а на коммунальной кухне жарили тресковое филе на таком каком-то убийственном жиру, что гомерический этот запах я не могу забыть до сих пор. Бедных не было еще и потому, что бедными были более или менее все, во всяком случае, все те, с кем я имел возможность столкнуться в реальной жизни. Члены правительства, народные артисты, академики, космонавты и писатели типа Шолохова или, допустим, Симонова, жили на другой планете. Но бедных, - то есть, в общем-то, всех, - спасало и поддерживало твердое знание того, что «бедных у нас нет». Вот нет и все тут. И это спасительное знание ржавым гвоздем застряло в памяти всех тех, кто словам привык доверять в несоизмеримо большей степени, чем какой-то жалкой и маловыразительной реальности. «Бедные» появились тогда, когда в нашей социальной речевой практике узаконилось само понятие бедности. Проснувшись однажды, люди вдруг поняли, что они, оказывается, бедны. А вот раньше! О! Раньше… Я, как и все люди моего круга, в годы юности были бедны в самом буквальном смысле слова и, как это ни покажется странным теперь, этого, мягко говоря, не стыдились. И даже напротив. Нам было понятно: богатые – это либо гнусные советские начальники, либо продажные «выездные» журналисты-международники, либо воры-торгаши – мясники да официанты вагонов-ресторанов. Бедность, если угодно, была в моде. Образ нищего гения был вполне, как сказали бы теперь, востребован. В том числе и женской частью нашего окружения, что, кстати, было покруче всякого богатства. Хотя, конечно же, и мечталось, сладко мечталось иногда о богатстве. Очень хотелось иметь возможность пригласить девушку в ресторан. Очень хотелось накупить на рынке всякой вкуснотищи и пригласить друзей на пир. Очень хотелось новых джинсов. Очень хотелось пить не дешевый портвейн, а нормальную водку. Очень хотелось засидеться в гостях до глубокой ночи и поехать домой на такси. Очень хотелось не считать каждую копейку. И это, пожалуй, все, чем ограничивались наши куцые представления о роскошной жизни. И это были хотя и убогие, но и блаженные времена, скучать по которым, разумеется, не приходится, но и проклинать их было бы вопиющей неблагодарностью. Жили, в общем, жили … Изменилось время, изменилась и мода. Мода на бедность благополучно исчезла, и тут же возникли проблемы. Все разом стали бедными, включая богатых. Что, на самом деле, считать бедностью? Бедность - это что? Какова ее черта, за которой лучше не оказываться? Каковы ее черты? Это когда нечего есть? Или это когда течет крыша на даче? Или когда в Турцию - можешь, а на Багамы – уже никак? Или когда на подержанный «Форд-фокус» как-нибудь уж наскребешь, а на новый «Лексус» уже вряд ли? А что является признаком богатства? Пальто? Два пальто? Компьютер? Дом в Испании? Дочка в Стэнфорде? Камера с телевизором, холодильником и кондиционером в «Матросской тишине»? Вспоминая о грезах своей юности, я понимаю, что по тогдашним своим представлениям я на сегодняшний день не просто богат, а прямо удивительно богат. Я могу, например, купить на рынке фрукты, а, идя на день рождения, – букет хризантем. А вот разных машин и дач мне как не хотелось тогда, так не хочется и теперь. Мне повезло. В конце 90-х годов я увидел на заднем стекле автомобиля бодрый слоган: «Бабло побеждает зло». Так сказать, емкая формула «духа времени», идеологического мейнстрима постсоветской России. И, в общем-то, это в ряде случаев верно. Но не более верно, чем «бабло порождает зло». Верно и то, и другое. Мне кажется, что нет более адекватного отношения к данной проблеме, чем то, что гениально, как и все прочее, сформулировал все тот же Александр Сергеевич: «Я деньги мало люблю, но уважаю в них единственный способ благопристойной независимости». Если не саму свободу, то хотя бы ее внешние признаки можно, в общем-то, купить за деньги. Но за деньги свободу можно и продать. Что мы, кстати, и наблюдаем все чаще и чаще. Это мысль нехитрая и до зевоты очевидная. Но забывать о ней непозволительно. фото: личный архив автора Источник