Я ВИЖУ ЭТИ ЕЁ ГЛАЗА

Я вижу  Вы молодой человек. Вас интересует как раньше, а не как теперь. Вы я вижу хотите спросить что раньше было. Молодой человек, вы лучше спросите, чего раньше не было?!

Там, на чём сидит одиноко сидящий голубь, стоял собор, который в одну ночь разобрали на мрамор. Говорят он пошёл в метро, но я не ручаюсь. Куда Вы смотрите, молодой человек? Вы смотрите на то что я вам говорю. Вы видите мои глаза? Вон с того парапета я лично сама в пятнадцатом году видела царя Николая, как вижу вас. Вся улица была в гимназиях: мужских и женских. С конной полицией и оркестрантами вперемешку. Тогда на улицах громко не ликовали. Тогда это считалось неприличным. Это теперь кажется, что при царях Одесса разговаривала на жаргоне. Молодой человек, до революции в Одессе жили очень культурные люди. Они говорили на таком русском языке, какой вам уже не услышать даже по телевизору.

Но вас я вижу интересует не как теперь, а как раньше. Между прочим, молодой человек, раньше на том самом месте, куда вы сели, сидели проститутки не будем при детях говорить о них громко. И между прочим до сих пор на этом самом месте как только начинает темнеть начинают сидеть. Но вас я вижу не интересует теперь. Вас интересует как это теперь выглядело до того, как оно наступило. Так вот сообщаю: до того, как наступило Теперь и царя свергли, на каждом углу даже если этот угол был не угол а улица, был либо магазинчик, либо ресторанчик, либо одно из двух, либо оба из двух. Ви я вижу хотите спросить что в них было. Молодой человек, вы лучше спросите, чего в них не было! В кафе Фанкони, к примеру, на вилках, ложках и ножичках было выгравировано: УКРАДЕНО У ФАНКОНИ. Чтобы как только краденое начнут толкать на толчке, его без разговоров, городового и чрезмерного мордобоя вернуть. Да да, молодой человек, до революции в заведениях, в которые приличные люди водили приличных женщин, ложки были серебряные, а не из черт те знает какого сплава. Цилечка из Америки написала, что в ее новой капиталистической родине, в которой ВСЕ ПРОДАЕТСЯ И ПОКУПАЕТСЯ в магазинах а не по блату из-под полы,в ресторанах, в которые не стыдно привести не только сенатора, но даже и одесситку, тоже то же самое пишут. Название заведения. Но это, как Ви понимаете, плагиат!

А какие раньше были погромы! Какие в Одессе были погромы!! На Молдаванке евреев выкидывали с третьего этажа, как смитье, через окна. Ну и насиловали евреек, которые добровольно отказывались уступить. Но в нашем квартале к громилам на паперть вместо попа вышел сын попа с наганом вместо креста, который не молился, а матерился. В переводе на интеллигентский с одесского приблизительно так: “Слушайте сюда, православные. Чтобы в приходе моего папы убитых трупов не было. Вопросы будут?” И через то, что громилы были верующие, они перекрестились на церковь и на наган, и ушли делать погромы в другой квартал. Что было обидно, потому что мы спрятались в чулане у русских антисемитских соседей уплатив им золотыми червонцами, за жалкий остаток которых моего дорогого папочку во время сравнительно либерального НЭПа держали в парилке ОГПУ до тех пор, пока он якобы от инфаркта не умер.

Куда ви смотрите, молодой человек? Ви смотрѝте на то, что я вам сказала, а не на по сторонам. Ви видите эти мои глаза? Вон там, в городском саду я ими лично видела в дивертисменте Веру Холодную, как ими же вижу вас, когда об ней говорю. Эта женщина была настолько красива как женщина, что половина Одессы пошла её хоронить.Кстати: после того, как Холодной не стало, Одесса на минуточку обнаружила, что наши глаза с ней ну прямо один в один.  С той только разницей, что после смерти Холодную нельзя было потрогать воочию, а в мои глаза можно было прийти посмотреть. А заодно с ними на всю меня. Ничего за увиденное из кармана не винимая, как при чтобы в кино повидать Веру Холодную после того, как в мире живых людей её уже не было среди нас. Потому что я разрешала смотреть на себя бескорыстно.Через такие просмотры в эти мои глаза, которые называли глазами второй Холодной (а старожилы Одессы, которым посчастливилось не быть сосланным в лагеря, расстрелянным или же умереть каким-нибудь другим способом, при встречах на етом свете называть продолжают), за следующие три пятилетки в общей сложности посмотрело не меньше, чем вся с половиной Одеса. И заглянув вот в ети мои глаза, в которые ви глубоко не заглядываете, сначала в мне видели Веру Холодную, ну а потом поневоле начинали разглядывать и остальную меня. Не холодную, как Вера Холодная, а такую, которая ошпаривала горячей кипятка...

Но вас как я замечаю интересует не то, что было после того как на него положили конец, а то, как всё замечательно было прежде, чем это хорошее прокляли, уничтожили и закопали. А знаете почему? Потому что Ви человек времени, которое Одесу превратило в подделку, самозванку и самопал. Ви человек будущего. С которым говорить трудно, потому что это счастливое будущее, до которого я дожила,  слушать не любит, не хочет и не умеет.

В Одесе молодой человек, – не в той, которая называет себя Одэссой после того, как Одесу-оригинал убили чтобы подменить копией – были такие интересные времена, что средь бела дня посреди тротуара раздевали порядочных женщин, которые этого не хотели. Недалеко от вон того уголочка с мамы – не чьей-нибудь, а лично моей - снял трико очень приличный мальчик. О котором на первых взгляд если на него посмотреть никто никогда не сказал бы, что у него такие способности. Мимо как раз шёл прохожий мужчина, так нет чтобы пройти себе тихо или кулаками вмешаться, как было бы где угодно но не в Одессе. Он стоял и смотрел, как с мамы снимают трико. А когда представление завершилось, спросил:

- Разве теперь уже раздевают на Соборной площади? Напротив Святого Места? Сколько живу в Одессе, такого не было!

- Нам Боженька не указ. Не царские времена– ответил раздеватель-грабитель. Не на словах а на деле соединивший ленинский лозунг ГРАБЬ НАГРАБЛЕННОЕ с безбожием, которое советской идеологией ещё только начало становиться.

И что же ви думаете? Восприняв совет как намек, прохожий стал сам снимать с себя брюки не дожидаясь насилия. И как оказалось напрасно: снятия штанов, трусов, трико и кальсон с мужчин этого специалиста по раздеванию не интересовали. У него была другая, воровская специальность, какой кроме Одессы нигде на земле нет: раздеть женщину, не сняв с нее юбки. В результате мама ушла, грабитель ушел, а снявший с себя штаны остался стоять.

Куда вы смотрите, молодой человек? На Одессу, которой нету, или в мои глаза? В глаза Веры Горячей, как меня называли! А некоторые, которые посчастливились родиться в Одессе неэтого времени и остаться не в вечно живых а в живых, называть этой же парой слов продолжают. С тех лет, которые я без очков вижу четче, чем вас в очках, в Одессе всё стало другое если не считать моря. Нырните в мои глаза – и я Вам нарисую картину, которая в вас перед вами как вечно живая будет неколебимо стоять.

Ви читали про МишкуЯпончика? А я, молодой человек, видела его этими моими глазами, как вижу в эту минуточку вас. Между прочим как сейчас помню: он был такой галантный молодой кавалер, такой элегантный такой, при шляпе с сигарой. Он вечно ходил в гости со свитой. И ему всегда открывали. В Одессе молодой человек, в то время не открывали порядочным людям боясь, что они бандиты. А бандитам, когда они прямо представлялись, кто такие они, открывали без разговоров. Такая тогда был Одесская логика, которую нельзя понять, если не пережить. Как говорил мне когда я была уже девочкой покойный папа, чтобы стать одесситом, мало родиться. Чтобы стать одесситом, в Одессе надо сначала до этого умереть.

Между прочим, Мишка Япончик был такой интеллигентный, какого после сорока лет советской власти не встретишь не только среди воров, но даже и на трибуне извините за выражение Мавзолея: перед тем, как придя в гости что-то сказать, он обязательно снимал шляпу и клал её на стол или тумбочку. И только потом говорил:

- Здравствуйте.

Я очень прошу Вас положить в эту шапочку все вещи, которые стоят денег.

Потому что упаси Бог, если после того, как вы скажете “это всё”, окажется, что у вас что-то осталось.”

Это у него называлось: ходить в гости. Но надо отдать ему должное: Япончик ходил в гости только к богатым. А бедным даже помогал материально. Кстати но между прочим, мой дорогой папочка имел честь и причину поцеловать Мишку Япончика в руку. Хотя Король Одесского Криминала помог нам не материально, а бери выше чем деньги. Он помог маме, когда она захотела родить. При этом совсем не так посодействовал, как Ви, судя по пробежавшему по лицу игривому выражению, решили подумать. Видите эти мои глаза? Можете не поверить, но ими я видела Мишку Япончика в 1919 году, как через пятьдесят лет ими же вижу вас! А тогда, между прочим, выйти ночью на улицу было всё равно, что выпрыгнуть с третьего этажа без парашюта. Но видим что мамочка умирает, и побежали до доктора Дворкина. Стучим в дверь и звоним в колокольчик изо всех сил в четыре ноги и руки, а прислуга не открывает: боится, что мы бандиты. Что делать? И тут как раз идёт Мишка Япончик и спрашивает почему на нас лица нет. Мы сказали про маму, которой надо родить. Мишка нас с папой выслушал, и решил: “Идем в гости до доктора”.

Постучал пальчиком и тихонечко прошептал: “Здравствуйте. Я Мишка Япончик. Будьте любезны пожалуйста открыть дверь.”

И доктор почему-то мгновенно и самолично открыл. Не удивляйтесь, молодой человек: если бы вы были одесситом в те годы и не открыли бы дверь перед Мишкой Япончиком нараспашку по первому его требованию, я бы на вас хотела бы после этого посмотреть.

- Доктор Дворкин – сказал Мишка, снимая шляпу – видите эту девочку, на которой лица нет? Так у меня до Вас личная просьба не отказать мне в любезности: помочь маме этой девочки родить человека.

Доктор Дворкин в чём был так и пошёл через весь город со своим чемоданчиком. А был он в кальсонах. Об брюках он почему-то сразу забыл. Не удивляйтесь, молодой человек: если бы вы были одесситом в то время, вы бы на его месте тоже не думали об этикете.

И что интересно: доктор Дворкин действительно через Мишку Япончика очень помог маме рожать. Тем более, что Мишка успокаивал его одесскими хохмами. Но руки у доктора Дворкина всё равно почему-то дрожали. Может от нервов, а может и потому, что рыжий бугай из мишкиной свиты держал у виска гинеколога,чтоб принял ребенка из чрева на этот свет на уровне как если б его рожала английская королева, рево̰̀львер. Так Мишка Япончик спас мою маму. Правда, младенец родился мёртвый, и это большое счастье, что в тот раз мама был беременна не мной. 

Мишка проводил доктора Дворкина до его дома, чтобы никто не выразил удивления, почему он не в смокинге. Объяснив это великодушие тем, что если он отпустит доктора в кальсонах одного в городе, где все его знают, это бросит нехорошую тень на репутацию их обоих. Но тень через доктора на Мишку всё равно таки бросилась. Доктор Дворкин пришёл домой, вымыл руки, надел брюки и умер.  Как только Япончику доложили об этой кончине, он как Повелитель Одессы, за которого если бы коммунисты разрешили голосования, Одесса проголосовала бы подавляющим большинством, приказал объявить доктору Дворкину всеобщие похороны. Для того, чтобы описать, как после этого хоронили доктора Дворкина, не только одной книги мало, но даже одной меня. Сказать, что доктора Дворкина хоронила половина Одессы, значит не только ничего не сказать, но даже не начать говорить. Все улицы от дома, из которого выносили покойника, до самого кладбища были в гимназиях: мужских и женских. Оркестров было так много, что можно было подумать, что их больше, чем в городе музыкантов умеющих на чём-то играть. А похоронных венков от организаций и граждан было возложено столько, что ими завалили не только могилу, в которую опустили гроб с доктором, но и девять соседних, в четырех из которых пока никто не лежал. В день общеодесского траура, объявленного Япончиком, ни с одной женщины и мужчины не только не сняли трико, чулочки, часики, портсигар или же комбинацию, но даже не вытащили из карманов и сумочек ни одного бумажника или же кошелька. И даже хотите верьте, хотите наоборот: это был первый – он же последний – случай, когда Мишка Япончик не снял шляпу на поминках по кому бы то ни было.

Потом я ещё раз видела Мишку, когда он брал банк. И надо ж такому случиться – как раз под нашими окнами! Япончик приехал на зелёном автомобиле РоллсРойс впятером. Четверых поставил на улице отгонять выстрелами прохожих, а сам зашёл внутрь, снял шляпу и сказал что-то такое, от чего все вдруг подняли руки вверх. Вас я вижу интересуют подробности, как было раньше. Молодой человек, раньше всё был даже проще, чем даже теперь! Вот этими моими глазами, которыми вижу вас, я видела Мишку Япончика из тех четырех окон с балконом на втором этаже, когда оставленные на улице четверо выносили из банка мешки с дѐньгами, так ясно, как будто я всё еще его вижу, садящимся в зеленый автомобиль. С сигарой и в шляпе. Япончик–на сцене театра, которым была Одесса, а мы с мамой и папой из четырех окон, словно из царской ложи наблюдаем спектакль. В котором ограбление века происходило как на экране но не внарошку.

Кстати и между прочим. Мишкины девушки почему-то ходили во всём красном. Чтобы все знали, чьи они. Такие красивые были девушки, но одевались вульгарно – во всё французское.  Такое французское, на которое одесситки, известные в мире тем, что нас ничем не смутить, завидовали и краснели. А если кто-то из одесситок захотел вдруг увидеть свои бриллианты, то приходила сюда, чтобы полюбоваться как они на мишкиных красных девицах выглядят, как на экспонатках музея.

Грабежи Мишки отличались от того, что экспроприировало ЧК, только одним: на экспроприированные Япончиком жемчуга и бриллианты после того, как их отобрали, можно было хотя бы полюбоваться. Отличие в сравнительно лучшую сторону скажу я вам, надеясь, что в компетентные в том, о чем я вам доверительно поделилась, органы на родившуюся до большевизма старуху не донесете.

Мишкины красные девушки гуляли, пока он не был застрелен красными, к которым переметнулся, по этой алее тройками. А сидели исключительно на том самом месте, на которое сели вы. Это было недавно. Пятьдесят лет назад. Но вас я вижу не интересует недавно. Вас интересует давно. Куда вы смотрите, молодой человек? Вы смотрѝте на то, что вам говорю я. Ви видите эти мои глаза?

Юра Магаршак                                                                                                                                                      Одесса 1969 год