Монолог командира роты
Подразделение Хизбаллы пробирается в форт Длаат, расположенный прямо напротив Бофора. Хизбаллоны ранят нескольких наших солдат, втыкают в бруствер свой флаг, грамотно отступают и уходят без единой потери. Само собой, всё это фиксируется на видео и рассылается затем по всем мировым телевизионным сетям и каналам. Это выглядит нашим позором, это действительно наш позор, и, что хуже всего, Бофор с Длаатом – то самое место, куда моя рота должна заступить через неделю – другую.
В одном я уверен на сто процентов: в экстремальной тяжести тренировок, через которые я протаскиваю свое подразделение семь дней в неделю, по 24 часа ежедневно. Другим ротам такие нагрузки даже не снятся. Мы должны прибыть туда готовыми под завязку. Когда транслируют очередной репортаж о Длаатском позоре, я приказываю парням собраться возле нашего допотопного телеящика.
– Забудьте на время тренировки, – говорю я им. – Забудьте всё. Вы видите этот адский позор? Это распаскудную стыдобу? Вот туда наша Третья рота прибывает не сегодня-завтра. Нельзя, чтобы это повторилось и с нами.
Затем я начинаю дрючить их еще круче. Тренировки днем, учения ночью, тренировки утром, учения вечером. Я буквально рву их на части. Пока однажды Эрез, мой новый зам, не извещает меня, что солдаты озлоблены и он опасается бунта.
Я собираю ребят на беседу и вижу, что они кипят от злости. Еще бы: другие роты по сравнению с ними отдыхают в санатории для престарелых. Я внимательно выслушиваю их – выслушиваю всех и до последнего слова, хотя с самого начала знаю, что скажу в ответ.
– Мужики, – говорю я затем, – да, я рву ваши задницы по всем линиям британского флага. И будьте уверены: я продолжу в этом же духе. Потому что мы вот-вот окажемся на войне, где победим. Но для этого сейчас нужно хорошенько поднапрячься. Нет в жизни бесплатных завтраков.
Но в то же время я знаю, что они правы. И я прошу у командования, чтобы организовали нам подвозку куда-нибудь, все равно куда, где можно на полдня расслабиться и перекусить чем-то отличным от опостылевшей гарнизонной жратвы. Расслабуха проходит на ура, но уже на следующее утро мы снова рвем себе задницы.
Проходит два дня, из Бофора выходят солдаты на рутинную проверку шоссе. Группа хизбаллонов, засевшая в засаде на расстоянии 300-400 метров, открывает по ним огонь, ранит четверых и уходит. Опять – без единой потери. И снова – шум в прессе, победные вопли и прочий балаган.
Я опять собираю роту перед телевизором.
– Видите? – говорю я. – Запомните: с нами этого не случится.
Не успеваю я закончить эту фразу, как входит наш комбат Бени.
– Бери джип, – говорит он, – и дуй к комбригу Восточного сектора. Немедленно.
– Что случилось?
– А хрен его знает. Давай. Прямо сейчас.
Ладно. Беру джип, еду к комбригу.
– Слушай, – говорит комбриг. – Это инцидент на Бофоре – последняя капля. Льется уже через край. Я отстраняю нескольких командиров. По графику твоя рота должна заступать через две недели. Вы готовы?
– Готовы.
– Ты лично готов?
– Да.
– Тогда, – говорит он, – ты заступаешь завтра.
– Завтра? – удивляюсь я.
– Да, завтра. А что такое? Боишься?
– Нет.
Я действительно не боюсь, но, если честно, немного побаиваюсь. Меня захлестывает адреналин. Как-то все это вдруг, без предварительного оповещения…
– Завтра будь здесь в девять, – заключает комбриг. – Я перевожу тебя на Бофор.
Я возвращаюсь в роту, передаю командование Эрезу и на следующий день оказываюсь на Бофоре. И вижу, что народ там похож на побитых собак. Ходят с повешенными носами, отводят глаза, как будто всем им одним махом яйца поотрывали. Видно, что уже не верят в себя ни на грош, чувствуют себя утками в тире, козлами опущенными. И разговоры ведут соответствующие. Короче – ужас.
Ну, думаю, вот уж дерьмо так дерьмо. Собираю их, знакомлюсь, распускаю на ужин. На Бофоре – зимняя холодрыга, ливень и прославленная ливанская грязь по колено. Солдаты идут на ужин, а я – к часовому-наблюдателю и приказываю ему поднять крепость по тревоге.
– В каком смысле? – спрашивает меня часовой.
– В прямом, – говорю я. – Кричи сейчас, что видишь врага и объявляй общую тревогу.
После некоторой заминки он подчиняется.
– Вижу врага, – говорю я по связи. – Там, там и там. Огонь!
И… – нет огня.
– Огонь! – снова командую я.
Мало-помалу начинают стрелять. Или, вернее, постреливать. То один стрельнет, то другой, ни шатко, ни валко. Объявляю отбой, собираю всех снова и устраиваю основательную головомойку без шампуня.
– Слушайте, – говорю я. – Вы не бойцы, вы бруски маргарина. Вас можно пальцем проткнуть. Мы должны изменить эту ситуацию, причем срочно, прямо сейчас.
Они слушают и молчат.
– Хизбаллоны должны понять, – говорю я, – что когда они придут сюда в следующий раз, то их встретит кулак. Не кулак – кулачище. И для этого я хочу изменить то, что здесь происходит, полностью, от стенки до стенки. В следующий раз, когда объявляется тревога, вы должны быть на местах в течение двух-трех секунд, и форт должен изрыгать огонь почище дракона!
Затем я провожу отдельную беседу с командирами взводов. Проходит немного времени. В час ночи я поднимаю форт снова. На этот раз реагируют лучше, но не слишком. В четыре на окрестность опускается предрассветный туман. Новая учебная тревога. Опять стрельба, опять небольшое улучшение. Но уже слышны недовольные замечания в мой адрес. Что за ерунда такая? Зачем пулять попусту? Какой смысл атаковать в тумане? И кто, черт побери, дал ему разрешение на эти глупости?
Я не обращаю на это никакого внимания. Кто разрешил? Никто не разрешил. Я думаю, что так надо. Точка. Туман? Ну так что ж, что туман? Мы что – боимся какого-то сраного тумана?
После четвертой учебной тревоги я берусь за них всерьез. Устраиваю построения, проверяю оружие, боекомплекты, исправность оборудования… Вскоре у бедняг язык вылезает на плечо. День за днем – построения, учения, тренировки, проверки, беседы – и все это с напрягом, без улыбочек, жестко. После такого трехдневного прессинга ребята начинают засылать ко мне гонцов.
– Слушай, так дальше не пойдет, – говорят гонцы. – Мужикам совсем поплохело, долго они так не протянут. Будет бунт.
Значит, настало время и мне почесать репу. С одной стороны, я твердо верю в то, что делаю. С другой, я и в самом деле чересчур жесток. Не перегнуть бы палку… Краем уха я слышал, что ребята уже зовут меня «истеричным клоуном», а это совсем плохой знак. Зато назавтра в форт должна прибыть моя собственная рота, и тогда станет полегче.
Полегче? На самом деле, это по-настоящему критический момент. Рота прибывает длинным медленным конвоем. Если уж говорить об «утках в тире», то трудно представить более удобную мишень. Тут уже глаз да глаз – события могут в любой момент развернуться в самую неприятную сторону, вплоть до похищения наших солдат. Я привожу форт в полную боеготовность, расставляю танки на огневые позиции. Колонна начинает втягиваться в крепость, и тут наблюдатель кричит мне, что видит что-то странное.
Я поднимаюсь к нему, смотрю в бинокль и вижу хизбаллона, пристраивающего за скалой гранатомет в направлении нашей колонны. Их разделяет метров четыреста. Я хватаю рацию и кричу команду танкистам. Проходит секунда… другая… бум! Это точно та ситуация, которую мы отрабатывали десятки раз. Моя команда еще не успела смолкнуть, как форт начинает изрыгать огонь. Это действительно сокрушительный удар многих стволов одновременно – стена огня, волна, цунами.
Я и сам в шоке от этой мощи. Я бегу к танку, чтобы спуститься на нем вниз, к хизбаллонам, на штурм, в атаку. Бегу, и, как назло, падаю мордой в лужу – как был, в защитных очках, с автоматом. Встаю, весь мокрый и грязный, и вижу, что мой танк уже занят: меня опередил замкомбата Шай, только что приехавший с конвоем.
А как же я? Надо срочно спуститься и покончить с гадами! Я оглядываюсь и вижу шофера – солдатика из олим.
– Садись в машину! – кричу я ему. – Поехали вниз!
Он смотрит на меня, как на идиота. Внизу стреляют, туда сейчас направлен шквальный огонь всего форта. Но приказ есть приказ. По дороге вниз я вижу труп хизбаллона с РПГ. Его подельники отступают в близлежащее строение и закрепляются там. Вау, – говорю я себе, – наконец-то всё по-настоящему…
На перекрестке я вижу комбрига.
– Погоди, – говорит он. – Что ты собираешься делать?
– Со мной девять бойцов, – говорю я. – Мы будем штурмовать этот дом.
– Не надо, – говорит комбриг. – Окружите их и держите на мушке. А я пока пришлю кого-нибудь на подмогу.
Мы с ребятами окружаем дом и начинаем стрелять. Стреляют все, кроме меня: ствол моего автомата наглухо забит грязью. Тут наконец подъезжает танк; снаряд, еще один – и стены обрушиваются. Подоспевшие пехотинцы из Длаата обследуют развалины и достреливают то, что надо дострелить. Кончено. Пять – ноль в нашу пользу.
Мы возвращаемся на Бофор. Эй, да тот ли это форт, который еще неделю назад выглядел безнадежно запущенным? Глаза у солдат блестят, их переполняет радость победы. Они победили! Они спасли от смертельной засады своих товарищей! Я снова собираю всех на беседу. Мы счастливы, как не были счастливы еще никогда.
– Только помните, это еще не конец, – говорю я. – Продолжение следует. Хизбаллоны обязательно вернутся. Эйфория тут неуместна.
(ивритский оригинал текста опубликован на сайте NRG)
Примечание переводчика:
Мне не раз уже приходилось отмечать, что ЦАХАЛ побеждает не благодаря своему высшему командованию, а скорее вопреки ему. Военные победы Израиля есть следствие замечательной отваги, мотивации и инициативы боевых солдат и, прежде всего, младших и средних офицеров. Прекрасной иллюстрацией тому служит книга полковника запаса Ронена Ицика «Человек в танке», отрывок из которой в моем переводе с иврита вы только что прочитали. Обратите внимание на очень характерные детали ментальности израильского боевого офицера, хорошо различимые в этом тексте.
Автор – в то время всего лишь лейтенант – чувствует себя почти автономным хозяином своей роты. Его решения продиктованы не столько приказами свыше или боязнью проверки, сколько собственным пониманием необходимости и приоритетности тех или иных действий. Именно этого ждет от него, комроты, вышестоящее начальство. Чего стоит хотя бы поразительный момент, когда в разгар боя Ронен встречает комбрига, и последний задает ему вопрос: что он, комроты, собирается делать? То есть вышестоящий (аж на два ранга!) офицер не позволяет себе в приказном порядке вмешиваться в автономное руководство боем. В то же время – и это тоже весьма характерно! – израильский офицер всегда помнит, что управляет не роботами, а точно такими же ребятами, как и он сам, а потому постоянно проверяет себя – не перегнул ли палку.
Комментариев нет:
Отправить комментарий