СТАРИКИ из московских историй

СТАРИКИ из московских историй

 В корыстной тесноте самолета крупного соседа большим подарком не назовешь. Мне же, как раз, такой попался в недавнем перелете из Москвы в Лод. Было в этом, совершенно лысом старике, не меньше 150 килограммов весу, и рост он имел под два метра. В кресле своем сосед помещался  плохо, а потому, начиная с момента посадки, без конца теснил меня широченными плечами.

 Мало того, что теснил, еще и неловок оказался: плеснул на меня минералкой из стаканчика, поданного стюардессой.

 - Извини, друг, - прохрипел старик. – Руки чего-то дрожат.

 - Руки, - раздраженно подумал я. – Какие у тебя руки - ручища, грабли!

 Но тут мы невольно посмотрели друг на друга, и я сразу понял, что явные неудобства полета будут компенсированы любопытным разговором.

 Так оно и вышло.

 - Десять лет в Москве не был, как уехал, - сказал старик.

 - Ну, и как она вам? – спросил я.

 - Так я на похороны, - вздохнул сосед. – Всего три дня был. Ничего такого и не увидел.

 - Кто-то из близких умер? – спросил я.

 - Как сказать… не знаю, - задумался старик. – Жена моего друга – Татьяна Ивановна. Мы в девяносто восьмом хотели вместе в Израиль податься, но она была против, категорически. Все говорила: «Я Россию никогда не брошу. Мне на ваши дефолты плевать». Дефолт тогда был жуткий. Все деньги пропали…. Моя-то Софа давно меня уговаривала ехать, а Татьяне повторяла: «Дура ты, Танька, дура». А что, может, и не умерла бы она, если бы с нами тогда….

 Старик замолчал, и было видно, что к жене своего друга он относился с теплотой и нежностью. Потом сосед вытянул перед собой руки, задев меня плечом в очередной раз, чтобы убедиться в заметной дрожи в пальцах.

 - Пили мы с Данькой, - сказал он, словно оправдываясь, – все три дня после похорон и пили.

 - Зря, - сказал я. – Плохая в Москве водка.

 - Это так, - согласился сосед, - а куда деваться, такой случай.

 И он снова невесело замолчал, переживая, надо думать, недавние похороны и вынужденные пьянку по этому поводу.

 Необходимо было «перевернуть пластинку», и я спросил у старика, где он живет в Израиле. Оказалось, мы и в Земле Обетованной почти соседи, тогда и познакомились ближе. Я сказал, как меня зовут, а старик протянул мне свою ручищу, прохрипев: «Яков».

 Затем пришло время обеда. Пришлось помочь старику: распечатать судки с пищей. Никак не мог он достать из пластика  нехитрый самолетный обед и вилку с ножом.

 - Часто летаешь? – спросил старик.

 - Приходится, - ответил я.

 - И не страшно?

 - Не очень, - сказал я. – Чего нам бояться в наши немолодые годы.

 - Это правильно, - одобрил сосед. – Это мой Данька так всегда говорил. Мы с ним тридцать лет на одной плодоовощной базе проработали, в Тушино: я – шофером на грузовой, а он – нарядчиком. Я его ласково жидовской мордой звал, а он меня пейсатым. Это в шутку, какие пейсы? Я, считай, к сорока годам всю прическу потерял.… Данька при волосах, только седой совсем, невеликого роста и на вид хлипкий, но только на вид. Мы с ним в годы молодые боксом серьезно занимались. Только я в тяжелом весе, а он – мухач. Данька до мастера спорта дошел, на первенстве Москвы вторым был, а я выше кандидата не поднялся. Злости никогда во мне не было, а, может, таланту.

 - Без злости в боксе делать нечего, - сказал я, больше, чтобы поддержать разговор на тему, интересную моему соседу.

 - Точно, - вновь согласился Яков. – Данька всегда был злой. Вот помню, пришел я за нарядом и говорю: «Здоров, жидовская морда, пошли меня куда ближе». Он мне спокойно путевку выписывает. «Держи, - говорит, - «пейсатый». Народ был в конторе. За мной молодой парень и тоже: «Мне, жидовская морда, пиши куда подальше». Данька спокойно так поднялся и с левой руки без замаха в челюсть парню. Тот с копыт, водичкой отливали.

 - Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку, - сказал я.

 - Это так, - кивнул старик. – Вообще-то на той базе всего два еврея и было, мы с Даниилом, но мужики к нам относились аккуратно, а этот был из новеньких. Вот Данька его и поучил.

 Затем мы поговорили о тяготах стариков в Израиле, о проблемах жизни на пособие, о терроре. Яков сказал, что каждая ракета из Газы ему лично, как плевок в лицо. Эту фразу я запомнил. Остальное, по быту, мало чем отличалось от обычных забот пожилых репатриантов.

  Тут пришло время посадки. Пристегнули мы ремни. Сосед тяжело вздохнул.

 - Я Даньку хотел с собой забрать, но дети у него, внуки, не отпустили…. А вообще-то не сахар там сейчас с его характером.

 - Что так? – спросил я.

 - В народе злобы стало больше, - снова вздохнул Яков. – Вчера вот снова пришлось кулаками махать на старости лет….

 В подробности старик не хотел вдаваться, замолчал, даже глаза закрыл. Будить человека без надобности – грех, взялся я за книжку, но тут сам Яков не выдержал. Очень ему, судя по всему, хотелось рассказать о московском приключении.

- Допили мы с Данькой бутылку и решили за новой сходить в «Перекресток», - начал сосед. - Это у них теперь так супер торговый называется. Поднимаемся в горку вдоль трассы. Тут прямо перед нами джип останавливается, а из него двое наголо бритых выходят. Один среднего роста, другой пониже. Тот, что пониже, на нас как-то нехорошо глянул, но двинулась парочка впереди мирно. Вот идут, а мы за ними топаем.

 Снега не было, но холодно, градусов пять минуса. Я свою плешь под шапку спрятал, Данька даже ушанку напялил, а эти с голой башкой топают. Я про скинов ихних наслышался. С дворником таджиком вышла беседа, так он сказал: «Когда у лысых праздник, мы на улицу не выходим - могут убить».

 Вот я эти его слова вспомнил, когда мы за теми парнями топали, и тут меня черт за язык потянул, я и говорю лысым в спину:

 - Чего, ребята, с  голой башкой? Понты такие или по вере вашей, фашистской?

Я еще этот вопрос задал, потому, как на шее высокого татуировку заметил – свастику.

 Этот, при свастике, в шаге обернулся на меня, но не мне сказал, а товарищу:

 - Обнаглела жидовня, совсем с копыт.

 Тогда Данька говорит:

 - Нехорошо, молодые люди, мой друг вам вопрос задал, а вы сразу в бутылку.

 Тут лысые остановились и к нам повернулись всем корпусом. Мы тоже стоим, ждем продолжения.

 - Вы чего, деды, с бугра, жить надоело? – спрашивает высокий.

 - Ребята! – говорю. – Зря вы так. Я только узнать хотел: вы просто так… или эти – скинхеды?

 - Счас мы вам покажем, морды жидовские, кто мы такие? – говорит тот, что пониже.

 Данька меня тогда спрашивает:

 - Яшка, у тебя как со здоровьем?

 Я сказал, что только локоть левой руки побаливает, но правая в полном порядке. Тут высокий ножик вытащил, пришлось мне его ударить. Они, лысые эти, оказались ребята крепкие. Тот, что пониже, не сразу заползал, с минуту держался, потом и высокий сел на асфальт, привалившись к фонарному столбу. Сидит и только бормочет: «Мама, мамочка».

 Это мы потом каяться стали, что сами во всем виноваты, что спьяну приставать стали к лысым этим, а тогда довольные пошли дальше, купили бутылек, вернулись той же дорогой, но ребяток этих уже не застали.

 - Плохо дело, Данька, – сказал я. – Чего это мы с тобой на старости лет кулаками размахались.

 - Так ведь с заточкой был этот, - сказал Данька. – И вообще, в честной драке как-то спокойней. 

 Сказал мой сосед эту фразу, когда самолет наш коснулся колесами тверди земной и пассажиры стали хлопать в ладоши пилоту за то, что полет наш завершился благополучно. Стали мы собираться, потом к выходу двинулись, попрощались как-то мельком. А чего там? Дело обычное – встретились в дороге два человека, поговорили да и разошлись. Наверняка, больше никогда и не встретятся.

 Но вот совсем недавно вспомнил я рассказ Якова. Гуляли мы с внучкой в апельсиновом саду на окраине нашего поселка. Весь сад был в золоте плодов, не торопились хозяева в этом году с уборкой, а тут сирена, в первый раз она тогда завыла, приглашая граждан в укрытие.

 Вспомнил, что сорок пять секунд на это дело нам отпущено, но какое может быть укрытие в саду. Остановился, смотрю в чистое небо. Страха никакого не было. Даже подъём какой-то душевный наметился: странное чувство легкости, что ли. Я только подумал, если рядом  грохнет, успею внучку закрыть своим телом, и взял ее на руки. Тут и грохнуло. Судя по звуку, километрах в четырех от нас, где-то в районе промышленной зоны.

 Тогда я и вспомнил о встрече  в самолете:  слова соседа о плевках в лицо и фразу  друга Якова – старого боксера Даниила: «И вообще, в честной драке как-то спокойней».

 Сорвал я апельсин, дал внучке дольку. Она мне улыбнулась благодарно, потом двинулись мы к дому, но не потому, что испугались арабских ракет из Газы, просто время нашей прогулки вышло, и пришел час дневного сна. 
 А.Красильщиков
                          2009 г.