Алекс Тарн: "Диалог с левыми невозможен и вреден"

Алекс Тарн: "Диалог с левыми невозможен и вреден"

Интервью взяла Лина Городецкая

Как иногда знакомишься с человеком… Идешь в библиотеку, берешь книгу неизвестного автора, без всякого предчувствия, просто почитать что-то. А затем, неожиданно для себя, оказываешься в плену, который и покидать не хочется. Ищешь книги этого автора, его публикации. Открываешь человека многогранного, необычайно интересного. Так я познакомилась с израильским русскоязычным прозаиком и публицистом Алексом Тарном. Первой прочитанной книгой оказался роман "Квазимодо", покоривший меня и сюжетом, и авторским стилем, и образами героев, которых не забыть…

Затем были другие прочитанные книги, не все однозначно нравилось, но однозначно было одно, передо мною произведения человека самобытного и талантливого. Спустя годы мы познакомились. Алекс оказался доброжелательным собеседником. За чуть ироничной улыбкой скрываются внимательность и вдумчивость, которые чувствуются в беседе.

Его творчество разнообразно. Изданные книги, вошедшие в престижные литературные списки. Премия имени Юрия Штерна в области литературы. Премия финалиста "Русского Букера - 2007". Звание лауреата в конкурса имени Марка Алданова за лучшую повесть русскоязычного зарубежья. Спектакли по пьесам Тарна на сценах театров. Тонкие и глубокие поэтические переводы. И публицистика, которая может кому-то нравиться, а кого-то раздражать, но пишет Алекс то, что думает, пишет честно, искренне, и главное, с большой любовью к своей стране.

Алекс, бывший ленинградец, живет почти четверть века в поселении Бейт-Арье, расположенном на холмах Самарии. Там ему лучше всего пишется, думается. Там его Дом…

Представляю читателям сайта интервью с Алексом Тарном.

- Алекс, Вы росли в семье, связанной с литературой?

- Бабушка и мама преподавали литературу в школе. Вообще в семье много читали. Но не писали – так что это я первый такой урод.

- А почему для академического образования был выбран факультет вычислительной техники в Ленинградском институте механики и оптики - предчувствие века высоких технологий?

- Ну что вы, какое предчувствие… Просто в тот институт в тот год и на ту специальность брали евреев. Обычное дело. Все побежали, и я побежал.

- Алекс, что значит Ленинград, или теперь уже Санкт-Петербург, в судьбе вашей семьи?

- Петербург очень литературноцентричный город. В нем трудно жить из-за тяжелого климата и подавляющего характера этого гранитного монстра на серой Неве, под серым небом. Он реально подавляет человека – достаточно вспомнить пушкинского "Медного всадника", или повести Гоголя, или романы Достоевского – там это очень ощущается.
Но, в то же время, это бесценная почва для произрастания поэзии и литературы вообще. Петербургская депрессия губит здоровье, но порождает литературу. Так что этот город во многом сформировал мое нынешнее писательство.

Мои бабушка и мама пережили там всю блокаду – от первого до последнего дня. Они пережили, а другие члены семьи лежат на Пискаревском кладбище в братских могилах. Все это вместе плюс еще многое и составляет для меня понятие "Санкт-Петербург".

- Приходилось ли за эти годы возвращаться в город юности? Каким вы его находите в наши дни?

- Был несколько раз. Очень красиво. Замечательный город, хотя сейчас я не смог бы там жить. Слишком привык к чистому небу – во всех смыслах.

- Каково ваше самое яркое первое впечатление после приезда в Израиль?

- Запах. Такой горьковатый и пряный запах, который я почувствовал, когда вышел из терминала аэропорта 14 сентября 1989 года...То ли раскаленной пыли, то ли раскаленного розмарина, то ли каких-то других трав.

- Ваш первый роман "Протоколы Сионских Мудрецов" увидел свет только в 2004 году. Чему тогда посвятил прозаик Алекс Тарн первые полтора десятка лет на Земле Обетованной?

- Да вот Земле и посвятил. Работал по специальности, строил дом, растил дочь, ездил по стране, ходил на армейские резервистские сборы, вникал: что тут и как. Все это было чрезвычайно интересно и поглощало меня целиком.

- А что делаете, когда не идет роман, не пишется следующая страница. В чем ищете отдушину?

- В принципе, надо все равно садиться и пробовать – иначе можно застрять надолго. Текст – это существо, гуляющее само по себе. Никогда не знаешь, что оно там запланировало. Может неделями тащить за собой на буксире, а может задрать лапку, пописать на клавиатуру, сесть рядом и сидеть, не двигаясь и думая о чем-то своем. Одного оно не прощает: пренебрежения. Так что приходится садиться и, хочешь не хочешь, чесать его за ухом и уговаривать снова рвануться вперед.

- Алекс, вы живете в Самарии, это ваш первый дом в Израиле?

- Нет, первые полгода мы жили в Иерусалиме, затем еще год в Нетании. А в 1991 году, накануне праздника Песах, мы окончательно переехали в Бейт-Арье – небольшое самарийское поселение, километрах в двадцати к северо-востоку от аэропорта Бен-Гурион.

- Любимое место на земле могли бы назвать?

- Мой дом в Бейт-Арье.

- Пьесы ваши идут на сценах городов постсоветского пространства, причем их переводят на другие языки. В Израиле не пробовали ставить свои драматические произведения?

- Это пример торжества случайности. У меня нет никаких знакомств в театральной сфере. Собственно, у меня нет никаких знакомств нигде, но в театральной сфере – в особенности. В смысле – мне некому посылать свои пьесы и, что называется, продвигать их. Поэтому я просто поставил пьесы на свой сайт, и те, кого они случайно заинтересовали, связываются со мной. Или не связываются – тогда я узнаю о спектакле случайно, из театральной рекламы. Или не узнаю вообще. Обычно это провинциальные театры или даже театрики.
Что касается переводов, то да: к моему великому удивлению, в Уфе поставили мою монопьесу "Ледниковый период" в переводе на башкирский.
А в Шауляе – зонг-оперу "Диббук" на литовском. Вроде бы шауляйская постановка получилась очень удачной, даже взяла приз лучшего спектакля на республиканском фестивале. Что, скорее, заслуга не моя, а превосходного композитора Фауста Латенаса и режиссера Баниониса-младшего.
Пробовал ли в Израиле… а тут вообще есть театры?

- Есть.

- Что вы говорите… А я вот даже не подозревал. Если серьезно, то правильно будет сказать, что Алекс Тарн и израильское театральное искусство взаимно не имеют никакого представления о существовании друг друга. Я бы даже расширил этот тезис на израильский культурный истеблишмент с одной стороны и израильскую русскоязычную литературу с другой. Два этих явления буквально разделены бездной световых лет, словно существуют не в одной стране, а в двух сильно удаленных галактиках.

- 27 лет жизни в Израиле... А сразу ли пришло к вам чувство принадлежности к этой стране?

- Моментально. Сразу, как только вдохнул тот запах.

- И в продолжение предыдущего вопроса, как вы считаете, Алекс, можно ли жить в этой стране, не чувствуя вот эту самую принадлежность?

- Конечно, можно. Все в этой жизни можно делать; вопрос только - зачем? Чувство принадлежности – это главный плюс Израиля. Отказываясь от него, ты уподобляешься даже не известной ценительнице апельсинов, которая предпочитает кожуру, отказываясь от мякоти, но, скорее, человеку, который купил "Феррари" и поставил в гараж, чтобы время от времени посидеть на кожаных сиденьях и послушать музыку. На "Феррари" надо ездить, если уж ты заплатил такую цену. А если цель - всего лишь послушать музыку, то можно было обойтись на два порядка меньшими деньгами.
Я это не к тому, что люди, не пестующие – именно пестующие, взращивающие, а не просто чувствующие – в себе чувство принадлежности к Израилю, не должны здесь жить. Кто я такой, чтобы указывать кому-то: живи тут, живи там… - это их личное дело. Я это к тому, что мне просто непонятно, на черта платить так много, не пользуясь при этом самым главным. Зачем? Непонятно. Жить тут трудно, опасно, дорого... Зачем?

– Алекс, а почему была выбрана как место жительства Самария, и каково это - жить "за зеленой чертой"? Ощущаете ли вы это "за"?

- Причин было несколько. Прежде всего, я не смог жить в Иерусалиме, где, вероятно, предпочел бы осесть и где провел первые свои израильские полгода. Этот город соответствует своему имени – он очень подходит для цельных натур, для людей в состоянии душевного равновесия. Тех же, кто пребывает в душевном раздрае, Иерусалим подавляет и рвет еще больше, и знаменитый "иерусалимский синдром" тому свидетельство. А я в первые свои месяцы здесь пребывал именно в раздрае и потому вынужден был попросту бежать на побережье, в Нетанию.
В Нетании мы прожили год, и я понял, что это тоже не для меня. Жить на курорте скучно. И я стал искать место, где мне было бы интересно. Интересно было, конечно же, за "зеленой чертой". Я уже говорил о том, что мне важно ощущать себя частью общего значимого дела – и поселенческое движение показалось именно таким. Сейчас уже можно сказать, что в чем-то я идеализировал своих будущих соседей, но в основном оказался прав.

– Вы живете среди поселенцев, среди которых много людей религиозных. Вы ведь светский человек, верно? А каково ваше отношение к религии, и комфортно ли вам среди людей, соблюдающих традиции? - Нет-нет, поселение Бейт-Арье, в котором я живу, – это совершенно светское поселение; здешние три – это на шестьсот-то семей – синагоги заполняются разве что в Судный день. Бейт-Арье основали не "вязаные кипы" из Гуш-Эмунима, как подавляющее большинство поселений, а "ликудники" из близлежащего Авиапромышленного концерна, светские люди. Это было важным моментом в моем выборе. Я всемерно уважаю религиозную традицию, но переделывать в этом смысле себя самого кажется мне не слишком естественным. Старого пса новым трюкам не научишь.
Комфортно ли мне среди религиозных? Это зависит от обстоятельств. В общем, да. Комфортно вместе работать, служить, разговаривать, шутить, общаться. А вот, скажем, застолье в моем доме – ситуация дискомфортная и для них, и для меня. Ем-то и пью я преимущественно то же, что и они, но эти заморочки с раздельной посудой, хранением и прочими хитростями кашрута… сами понимаете.

– Как у вас складываются отношения с арабскими соседями?

- Нормально, как и повсюду в Земле Израиля. Они предпочли бы, чтобы здесь не было меня, я – чтобы здесь не было их. А в остальном, как правило, полный порядок: мы превосходно сосуществуем, гибко реагируя на меняющиеся обстоятельства. Когда-то мы ездили в Иерусалим через Рамаллу и пили кофе в Калькилии, а они работали в Рамат-Гане и на Шфеле. Сейчас в Рамат-Ган их не пускают блокпосты, а наша поездка через Рамаллу сопряжена с опасностью линча. Поэтому мой приятель-араб по имени Надир приходит пить кофе ко мне. Мы знакомы больше двадцати лет и, можно сказать, дружим. Надир перестраивал мой дом – так мы и познакомились. Человек редкой порядочности, учитывая его не располагающую к этому, профессию строительного подрядчика. Думаю, что благодаря клиентам из Бейт-Арье он стал миллионером и обеспечил безбедное существование всей свой немалой "хамуле" – которая, кстати говоря, постепенно переселяется в США. Американская мечта, знаете ли. Вместе с тем, мы оба понимаем, что завтра ситуация может ухудшиться, и тогда его пошлют в мой дом не пить кофе, а убивать. И он пойдет, потому что у него не будет выбора. А я, соответственно, надену армейскую форму и буду стрелять в него и в его сыновей – потому что не будет выбора у меня. И это, повторяю, нормально для двух народов, упрямо претендующих на право национального самоопределения на одном и том же клочке земли.

– Вы считаете, что сосуществование в Иудее и Самарии имеет будущее?

- Как я уже сказал, некая модель сосуществования есть и сейчас, как была и до этого. Им чисто экономически не прожить без работы в поселениях, нам дешевле ремонтировать машины в их гаражах и покупать сигареты в их лавках. При этом совершенно неважно, что данный арабский механик голосует за ХАМАС, а данный еврейский поселенец – за Баруха Марзеля. О политике мы не говорим. Люди есть люди, и людям надо как-то приспосабливаться, вне зависимости от содержания бесед между Биби и Аббасом.
Но вы ведь имеете в виду какое-то другое сосуществование, так? Такое, при котором и мы, и арабы не будем предпочитать вариант волшебного исчезновения соседнего поселения или соседней деревни. Когда арабы опечалятся, а не обрадуются при виде сгоревшего еврейского дома. Когда евреи будут огорчаться, а не радоваться отъезду арабской молодежи в Америку.
Мне кажется, что возможно и такое. Во всяком случае, мы, поселенцы, готовы на это хоть сейчас. Мы не просто хотим – мы жаждем именно такого мира – настоящего, основанного на взаимном признании и взаимном уважении. Поселенцам он намного нужнее и важнее, чем жителям северного Тель-Авива, которые видят арабов разве что по утрам на подножке мусоровоза. Но мир будет тогда и только тогда, когда арабы согласятся на существование еврейского государства – здесь и сейчас, в этих границах. Согласятся в принципе – как немцы согласны с существованием Франции, а португальцы – с существованием Испании. Пока же, увы, такого согласия нет и в помине.

– Недавно наша страна полыхала огнем в прямом смысле этого слова. Были конкретные случаи, когда был найден адрес – арабский террор. В своих публицистических заметках в те дни вы писали о коллективной ответственности. В чем же она может состоять, по-вашему, в такой ситуации? - В поджогах проявляется та же проблема, о которой мы только что говорили: принципиальное несогласие арабов Земли Израиля – как граждан государства, так и жителей Иудеи-Самарии – смириться с самим фактом существования Израиля. В этом все дело.
С личной ответственностью пойманных поджигателей все ясно: в полицию, в суд, в тюрьму. Но ведь поджоги, поножовщина, террор и прочие арабские прелести – это лишь проявление вышеупомянутой общей, коллективной проблемы несогласия. Это конфликт между двумя народами, между двумя коллективами – коллективный конфликт и вытекающая из этого коллективная ответственность. Ею и следует заниматься. Как это делать конкретно?
Надо, как всегда, начинать со слов. Прекратить выдавать желаемое за действительное и назвать вещи своими именами: арабские граждане Израиля хотят уничтожения Израиля. Это должно быть сказано вслух, признано фактом, и уже на этой фактической и моральной основе следует разрабатывать соответствующее законодательство. Его меры должны включить, во-первых, поощрение и исправляющую дискриминацию для тех, кто выберет путь друзов, то есть признание еврейского характера страны и добровольное сотрудничество с государством, включая полный набор обязанностей, от которых сейчас арабы освобождены. С такими арабами нет никакой проблемы – напротив, они только добавят колорита и глубины в израильское общество.
И, во-вторых, надо ввести существенные ограничения в гражданских правах для тех, кто отказывается от исполнения стандартных гражданских обязанностей. Вплоть до лишения гражданства – тем, кто не признает провозглашенного характера государства, вполне достаточно вида на жительство. Я в принципе против депортации людей из домов, так что изгнание из страны возможно лишь как реакция на серьезные, крайне враждебные антигосударственные действия.
Думаю, что этого хватит.

– Сегодня, читая дискуссии в социальных сетях, видишь, как часто понятие "патриотизм" нивелируется. А в чем, по вашему мнению, заключается это понятие?

- Да в том же, в чем и заключалось всегда. Патриотизм – это предпочтение интересов своей страны интересам других стран, планет и галактик. Не более того. Вы сказали, что это понятие нивелируется. Точнее было бы сказать, что в устах современной левой публики оно превратилось в ругательство, употребляемое не иначе как с уничижительными приставками: "квасной патриотизм", "ура-патриотизм" и так далее.
Почему это так, ясно: согласно приверженцам "универсальных ценностей" национальное государство, а с ним и патриотизм должны отмирать в пользу глобального мира, где правят политкорректность, веганство, феминизм, яростная борьба с потеплением и совриск (который – не просьба соврать и не "советский риск", как вы, возможно подумали, а "современное искусство" на манер идиотских перформансов с испражнением на флаги и малеванием полового члена на пролете моста).
На мой взгляд, это очередной левый вывих, но в случае с Израилем он приобретает особенно опасный характер. Ведь мы, собственно, единственное национальное государство западного типа, которое возникло в двадцатом веке и продолжает утверждать свой национальный характер. Иными словами, сам факт нашего бытия противоречит левой теории прогресса. Немудрено, что мы так бесим леваков. Немудрено, что знаменосцами движения BDS являются те же личности, которые пропагандируют вышеупомянутые "универсальные ценности".
Патриотизм действительно последнее прибежище негодяев – в том смысле, что до него они обычно не добегают, обосновавшись сперва в числе социалистов и прочих леваков. Там тепло, там платят, там легко сделать карьеру – какой же тогда расчет негодяю бежать до обруганного и оплеванного патриотизма? Никакого, правда? Неудивительно, что негодяев среди патриотов практически не наблюдается – в отличие от их массового присутствия среди социалистов всех мастей, от Гитлера, Сталина и Мао до недавно почившего в бозе Кастро.

– Алекс, будучи представителем "большой алии" девяностых, в чем находите разницу между нею и алией последних лет?

- Ну, главные различия настолько ясны, что их не надо детализировать, достаточно просто упомянуть. Это, как правило, люди с деньгами, с домами, отнюдь не собирающиеся порывать с другими местами проживания и профессионального применения. Они в этом смысле больше похожи на алию из Штатов или из Франции, чем на нас, постсоветских голодранцев, прибывших сюда, что называется, на отрез, без гражданства, с двумя чемоданами и горсткой долларов в кармане.
И это хорошо, это куда нормальней и естественней, чем наша алия девяностых. Знаю, что это определение раздражает многих, но речь идет о действительно качественной алие. Даже если в стране в итоге останется всего десять процентов из них, это все равно плюс. А уж если привезут сюда детей, которые и станут настоящими израильтянами, то и будет вовсе бальзам на душу.
Другое отличие, о котором не очень говорят и которое не очень пока видно: у этой алии нет иммунитета от советской мерзости, от левого соцвранья, от всего того, что было неотъемлемой составляющей анализа крови репатриантов девяностых. У алии последних лет нет в крови левофагов. Зато в избытке – оппортунизма и благого, в общем-то, желания делать карьеру. И все это вместе, увы, может несколько изменить электоральный расклад на следующих выборах – по крайней мере, в том, что касается "русской улицы".

– У вас четкие политические взгляды, которые конкретно проявляются в ваших публикациях. А видите ли вы, Алекс, в будущем в нашем израильском обществе какой-либо консенсус на решение арабо-израильского территориального конфликта? Ведь все проблемы начинаются в общем доме, верно?

- Нет, не верно. Израильское общество в целом примет любое – я повторяю и прошу написать это крупными буквами: ЛЮБОЕ соглашение с арабами, которое не подразумевает национального самоубийства (к примеру, "возвращения беженцев") и массовых депортаций, а также содержит признание легитимности еврейского национального государства и констатацию окончательного завершения конфликта. Проблема в том, что арабы категорически не согласны на два последних условия.
Иными словами, отказ от завершения – именно завершения, а не временного прекращения конфликта вот уже семьдесят лет исходит от арабской и только арабской стороны. Как уже сказано, они пока еще не отказались от идеи уничтожения Израиля как конечной цели "мирного процесса".
Можно ли в такой ситуации искать причину проблемы "в нашем общем доме"? Не то чтобы в нем вовсе не было проблем – есть, и уйма. Но все они коренятся отнюдь не в разногласиях по поводу мира с арабами. Мира с арабами хотят все – и консерваторы больше всех.

– Каждый раз после страшного теракта в стране поднимается вопрос о введении закона о смертной казни. Хотелось бы знать ваше отношение к этому вопросу.

- На мой взгляд, введение смертной казни не поможет остановить террор. Есть ли смысл угрожать казнью самоубийце? Специфика арабского менталитета – повышенная забота о семье и хамуле – диктует совершенно иные, а именно, материальные методы воздействия, причем, не на самого террориста, а на его "среду поддержки". К сожалению, эти чрезвычайно эффективные методы либо блокируются БАГАЦем, либо применяются крайне ограниченно.
– Недавно директор тель-авивской школы "Тихонет" Рам Коэн отменил принятое после церемоний звучание израильского гимна, сказав, что гимн слушают на стадионах. Это заявление конечно, вызвало, резонанс и среди учащихся, их родителей. Алекс, а как по-вашему, правильно закладывать чувство любви к Родине в наших детей?

- Ну, так это ровно то, о чем мы уже говорили: левую публику бесит любое проявление патриотизма и любой символ национального государства. Если спросить того же Рама Коэна, какие ценности являются для него приоритетными – "универсальные" или национальные, то можно не сомневаться в ответе. Этим "гражданам вселенной" важна сначала вселенная, затем "социальная справедливость", затем "равенство возможностей", затем "феминизм", затем еще черт в ступе, а уже потом – собственная страна.
Вы спрашиваете, как закладывать… А вот не надо ничего закладывать, Лина. Пусть детей учат математике, литературе, ТАНАХу, географии, английскому, а закладывает пусть алкоголик на приморской скамейке. Не надо промывать детям мозги, довольно всех этих постыдных ежегодных фестивалей имени Рабина, всех этих семинаров по "правильной демократии" и "любви к другому". Оставьте детей в покое. А уж как относиться к Стране, научит она сама – в семье, на улице, во дворе, в армии. Научит хорошо, намного лучше любых рамкоэнов.

– Благодаря своей публицистике и социальным сетям, вы все больше становитесь человеком публичным. И естественно, не можете быть угодным всем. Когда обижаются на ваши публикации или резко отвечают, вы признаете диалог. В каких случаях он возможен, а в каких – нет?

- Вы, видимо, имеете в виду конкретно диалог с левыми, а не, скажем, дискуссию о принципах поэтического перевода… Что ж… Любой диалог возможен, во-первых, при наличии доброй воли к диалогу и, во-вторых, при согласии относительно базовых понятий. Первое отсутствует в принципе, поскольку левые заинтересованы не в выяснении позиций, а в обличении оппонента, в доказательстве его фашистской/расистской/античеловеческой сути.
К этому обычно и сводится любой разговор с ними уже со второй-третьей фразы, если не с самого начала. В точности как некогда их чекистские родичи, они готовы на полном серьезе утверждать, что вы англо-титоистский шпион и роете тоннель в Японию для смычки сионизма с сингапурским империализмом.
Но даже если попадается особо терпеливый левак, приберегающий до лучших времен аргумент о моем сходстве с Геббельсом (что, на его взгляд, неоспоримо, ибо у Геббельса было две ноги, как и у меня), диалог неизбежно упирается в невозможность установить общий понятийный язык.
Левые идеологии основаны на лжи и подмене понятий – об этом писал еще Оруэлл. Война у них с легкостью необыкновенной превращается в мир, благо в террор и наоборот – все в зависимости от нужд конкретного момента.
Демократия безгранично хороша в одном случае и нуждается в срочном ограничении в другом. Ложь объявляется правдой, а "Правда", "Нью-Йорк Таймс" и "Гаарец" – источниками информации. О каком диалоге может идти речь в такой ситуации?
Нет, диалог с левыми невозможен. Более того, он вреден, ибо поддерживает нужную левым иллюзию равноправности соперничающих мировоззрений. Я уже давно говорю, что отношения по линии "левые – консерваторы" следует перенести в моральную плоскость. Левые взгляды не просто лживы и ложны – они аморальны. Аморально исповедовать и проповедовать левую идеологию после ужасов двадцатого века. О чем мне говорить с упомянутым вами Рамом Коэном? Нет уж, я лучше просто отвернусь и не подам ему руки.

- Алекс, хотелось бы узнать о ваших творческих планах.

- Сейчас в издательстве "Книжники" должны выйти две книги с моим, скажем так, участием. Одна – перевод с иврита полного собрания рассказов Цви Прейгерзона. Другая – переводы стихов Натана Альтермана из "Седьмой колонки" в сопровождении кратких очерков истории Израиля, которые, как бы сообщают исторический фон для каждого конкретного стихотворения. Условное название: "История, оперенная рифмой".
"Иерусалимский журнал" собирается продолжить печатать части моего нового весьма объемного романа "Мир тесен для инопланетян". В 54-м номере была первая часть, всего задуманы пять, две из них еще не закончены. Это нечто вроде саги о моем поколении – с семидесятых годов прошлого века до наших дней. Это ж сколько? Почти полвека, да? Ну вот.
Публицистику я тоже пока не намерен оставлять, возможно, к огорчению тех, кто, читая ее, уже стер не один комплект резцов на скрежете зубовном. Ну, а остальное - как получится…

9 канал , 12.2016

Другие статьи А. Тарна