Бунт против истории

2018-03-17 07:34

Несовременность — важнейшая черта Владимира Путина. В XXI веке ему физически дискомфортно.

      

В воскресенье в России состоятся президентские выборы. Вопрос о результатах голосования и о том, как окажутся “проранжированы” их участники, представляет небольшой интерес. В начале мая Владимир Путин по пустым московским улицам снова проследует в Кремль на уже привычную для него церемонию, с тем чтобы заняться затем, по сути, только одним: оформлением своего пожизненного правления.

Однако эта привычная церемония, за которой в предшествующих случаях следовал более или менее успешный президентский срок, в этот раз — способ не дать старт куда менее предсказуемым событиям. Новости последних недель и месяцев важны не столько тем, что являются прелюдией к переназначению Путина, сколько тем, что они демонстрируют результат той долгой трансформации, которую претерпевала душа национального лидера. Я бы хотел остановиться на сути путинской эволюции.

Эта суть, как я полагаю, состоит в бунте против истории — еще более бессмысленном и беспощадном, чем бунт против вождей или кумиров, столь привычный для российского народа в самые разные эпохи.

Основания для такого бунта глубоко укоренены в личности президента. С самого начала его правления было ясно, что этот человек никогда не любил перемен — и прежде всего тех, которые приносятся новыми социальными и производственными технологиями.

Демократия, этот удел успешных стран, дважды выталкивала нашего героя практически в социальный кювет: сначала уничтожив Советский Союз, которому он честно служил, а потом и “попросив” из петербургской мэрии команду, которой он так же верно прислуживал. Технологический прогресс неминуемо отодвигает на обочину и его любимую “энергетическую сверхдержаву”, способную лишь добывать газ и производить ракеты, но обустраивающую свою повседневную жизнь за счет западных изобретений; к тому же все больше проблем создают открытые информационные сети, к которым так сложно привыкнуть.

Несовременность — важнейшая черта Владимира Путина, хотя сама по себе она не обязательно должна была породить тот дискомфорт, который он просто физически ощущает от присутствия в мире XXI века.

Очень многие лидеры — и в мире, и в России; и бунтари, и происходившие из самой сердцевины существующих политических систем — начинали свое пребывание у власти с попыток инициирования перемен и реформ, серьезных или не очень. Если оглянуться в России на весь послевоенный период, перечислить можно: “Догнать и перегнать Америку!” у Хрущева, “ускорение” у Горбачева, встраивание в Запад у Ельцина, мечты о Португалии у того же Путина и о силиконовом Сколково у Медведева — все начинали совершенно одинаково. И одинаково закончили: ни одна из амбициозных целей в конечном итоге достигнута не была. Я не хочу тем самым сказать, что перемен не случилось — я просто констатирую, что результаты существенно отличались от замысла.

Иначе говоря, крайне важным моментом, который редко отмечается четко и прямолинейно, является тот факт, что Россия за последние десятилетия ни разу не “поймала” историческую волну, которая подняла бы ее вместе с наиболее успешными странами. Для лидеров страны это было чревато либо более или менее драматичными уходами с поста (от Хрущева до Медведева), либо доживанием своих дней без каких-либо ожиданий и свершений (как Брежнев). Сегодня ясно, что Путин не отличается от своих предшественников в том, что волну эту он тоже не оседлал. Однако столь же очевидным сейчас становится и то, что он с этим не смирился.

После естественного начального периода, когда лидер склонен стремиться к переменам, обычно наступает следующий, когда приходит понимание, что либо возможностей страны (реже), либо решимости вождя (чаще) недостаточно для того, чтобы превратиться в “нормальную” страну. Очевидной реакцией поначалу становится стремление “отгородиться” от нежелательных трендов и сделать так, чтобы они тебя “не касались”. Именно этот переход, на мой взгляд, можно легко разглядеть между первым и вторым президентскими сроками Путина: от попыток встроиться сначала в мир, а чуть позже — в Европу он перешел к обозначению границ собственной “поляны” через выступления в Мюнхене и Бухаресте. Однако экономический кризис и “арабская весна” убедили его в том, что просто отсидеться вряд ли получится — и это спровоцировало его эпический бунт.

Собственно говоря, в демократических странах определенное ограничение (конституционное или “ситуационное”) сроков полномочий лидеров обусловлено не столько тем, что им хотят не дать излишне обогатиться или расставить своих детей и друзей на все сладкие посты, сколько тем, что элиты этих стран способны отслеживать происходящие в мире перемены и понимают, что ход истории не остановим и на каждом ее витке государство должен возглавлять человек, впитавший культуру как минимум прошлого витка, а не того, который закручивался лет 30 тому назад. Именно поэтому в мире второй половины ХХ и начала XXI века сложно найти примеры стран, которые авторитарно управляются десятилетиями и являются хотя бы в какой-то мере успешными (хотя, замечу, в эпохи, когда прогресс отличался куда более медленными темпами, таких была масса).

То, что мы наблюдаем в России начиная с 2012 (ну, или 2014) года, на мой взгляд, представляет собой очень нетипичный пример того, как лидер, осознавший невозможность встроиться в современный мир на тех условиях, которые считает для себя приемлемыми, восстал против самой истории. Его опасения переросли в панический страх, а тот породил озлобленность. Заявляемый в качестве кремлевской повестки дня “консерватизм” таковым не является: во всем мире консерваторы стремятся по мере сил сохранить социальные формы, изменяя экономическое и технологическое содержание. Консерватизм предполагает максимальное использование индивидуалистских порывов и ограничение роли государства для того, чтобы экономика и общество шли вперед. То же, что сегодня наблюдается в России — не консерватизм, а ретроградство. От несовершенной демократии мы возвращаемся к монархии; от светского государства — к клерикальной деспотии; от общества относительно равных возможностей — к патриархату; от частной экономики — к огосударствленной; от правительства — к “дружине”; от civil service — к традиционному русскому “кормлению”.

Проблема Путина — и нас как его подданных — состоит в том, что вождь России не смог удержаться в принципе допустимых рамках “самоизоляции” (как это делали многие — от Франко до Кастро): сегодня ясно, что он искренне поверил в то, что может заставить историю двинуться вспять. Он не просто свернул свой роскошный лимузин на обочину, задернул шторки и включил в салоне любимую музыку, позволяя остальным водителям следовать, куда им хочется. Он смело вырулил на полосу встречного движения — и, собственно, вся истерика последнего времени проистекает из того, что много кто начал довольно открыто высказываться в том духе, что такая езда не по правилам и не надо путать магистрали истории с перекрытым по случаю Кутузовским проспектом.

Россия не раз пыталась отгородиться от многих глобальных трендов, и у нее это иногда неплохо получалось. Нередки были и случаи, когда страна пыталась “защищать” от поступательного хода истории других (как в годы, когда Россию принято было называть “жандармом Европы” в XIX веке или как в период доминирования СССР над странами Центральной Европы). Однако, как мне кажется, еще никогда Россия не пыталась “развернуть” ход истории там, где он идет своим чередом. Во время Коминтерна Советский Союз поддерживал в развитых странах силы, задавшиеся целью разрушить буржуазный строй, а на глобальной периферии — движения, стремившиеся демонтировать диктатуры; сегодня в Европе и Америке Кремль занимает сторону ультраправых, а в южных странах защищает диктаторов и убийц. Масштаб задачи выглядит просто неправдоподобным — не зря даже самые мощные державы в последнее время непринужденно “сдают” союзников, против которых восстает большая часть их народов.

Опыт последних 20 лет показывает, что глобальным державам в общем-то наплевать на то, что происходит в России: проходят ли в Москве миллионные мирные митинги или расстреливают из танков здание Верховного Совета, одинаково мало волнует большую часть мира. Если вы живете в своей квартире, вы можете переводить стрелки настенных часов как вам заблагорассудится — и даже на “ручном управлении” крутить их назад. Но проблема возникает, когда вертящий стрелки назад человек начинает считать, что он может с такой же легкостью отправить солнце от заката к восходу. Здесь, что бы он ни делал, ночь наступит “по расписанию”.

Завершающийся в ближайшие месяцы третий президентский срок Путина стал, на мой взгляд, временем, когда он осмысливал дальнейшие шаги; проверял историю на твердость; оценивал пределы собственных сил. Судя по всему, он пришел к выводу, что таких пределов нет; мир “прогнется под нас”, если сильнее надавить; пора не согласовывать свои планы с другими, а реализовывать их. Конечно, этот вывод ошибочен: он определяется только на том, что медленная реакция сложных организмов часто воспринимается амебами как ее отсутствие — но потом может не хватить времени, чтобы понять, в чем была ошибка. Однако для президента это не имеет значения — выбор сделан. Причем он сделан не только Путиным — он сделан Россией. Президент относительно честно (ну, или не очень честно, но все же) спрашивал подданных, готовы ли они “прокатиться с ветерком” по встречке. И всякий раз получал утвердительный ответ. Поэтому поездка начинается — и можно посоветовать всем только поплотнее пристегнуть ремни. Ну или, если кто успеет, выпрыгнуть из разгоняющейся машины, пусть даже без портмоне и чемоданов.

Жестокий бунт против истории начался. Однако, увы и ах, история тоже может быть жестокой.

Владислав ИНОЗЕМЦЕВ

Источник: "СНОБ"