ПРАВО НА УБИЙСТВО

Право на убийство

Бедуинский сорокалетний мужчина Али Амтират поссорился с женой. Бывает. Жена забрала двух дочек-погодок (младшей - два с половиной) и ушла к родителям. В ответ Али взял в заложники брата жены и таким образом вынудил передать девочек ему: по неписанным бедуинским законам дети принадлежат отцу. Дабы побольнее наказать непокорную жену, он запретил ей видеться с дочками. Когда же ослушница втайне урвала несколько минут свидания с детьми, Амтират перешел к самым радикальным действиям. Он задушил девочек, а затем повесил, как освежеванных ягнят – очевидно, для наглядности. И исчез. 

Полиция нашла убийцу через несколько дней: он сидел на крыше заброшенного строения, спокойно наблюдая, как солнце выкатывается из-за гребня моавских гор. На арест Али реагировал с непритворным недоумением: во-первых, он никуда не убегал, а удалился в пустыню оплакать смерть дочерей. А во-вторых, следователям не следует совать нос в чужие семейные дела. «Эти девочки – моя плоть и кровь, - заявил Амтират. – Я в своем праве. Что хочу, то с ними и делаю». 

Вы скажете: дикость, пещерная логика, выплеск первобытного сознания, категорически неприемлемый в современном обществе? Ну, это еще как посмотреть. Парадоксальным образом архаичный подход пустынного дикаря-бедуина слово в слово совпадает с главным доводом супер-прогрессивной апологии свободы абортов. Довод этот звучит так: ребенок в материнском чреве – часть женского тела, а потому решение о продолжении или прекращении беременности на любом ее этапе всецело принадлежит самой женщине. Иными словами, «этот ребенок – ее плоть и кровь, она в своем праве, что хочет, то с ним и делает». За что же, спрашивается, судят Али Амтирата? 

Не сомневаюсь, что у защитников неограниченного права на аборты найдется в ответ целое море слов. Они вообще большие мастера словесной эквилибристики – а иначе никак. Слова, особенно когда их много, помогают создать видимость моральной благопристойности любого поступка. К примеру, вышеупомянутые защитники возмущаются, когда их движение именуют «Движением за аборты» (Pro-abortion Movement): мол, на самом-то деле они представляют собой «Движение за выбор» (Pro-choice Movement). Ловкая замена «плохого» слова на «хорошее» ничего не меняет в практической сути этой общественной кампании, зато позволяет ей выглядеть значительно респектабельней. Кто же станет выступать против свободного выбора? Однако никакие слова, сколько бы их ни было, не в состоянии затушевать простого факта: в обоих случаях – и рядового больничного аборта, и вышеописанного умерщвления дочерей отцом-бедуином – речь идет о сознательном, преднамеренном детоубийстве. 

Заметьте, я отнюдь не утверждаю, что аборты (как и другие виды убийства) категорически недопустимы в современном человеческом обществе. К сожалению, цивилизация еще не добралась до той благословенной стадии развития, когда фраза «Бывают случаи оправданного убийства» будет выглядеть категорически неприемлемой. Мы пока еще убиваем направо-налево и отнюдь не только на войне. Психопат забивает наD1мерD1ь случайного прохожего, полицейский стреляет в психопата, ревнивая жена отравляет полицейского, бедуин вешает своих малолетних дочерей, женщина убивает безымянного ребенка, чье сердце бьется у нее в животе. Это всё мы с вами. Или не мы, а наши соседи, то есть почти мы. 

Будьте уверены: каждый из нас – или почти нас – найдет множество оправданий и объяснений совершённому злодеянию (в отличие от упомянутого «Движения за выбор», я предпочитаю называть вещи своими именами). Психопат поведает об искалеченном детстве, полицейский сошлется на полученный приказ, жена горько посетует на обманутые ожидания (обещал любить вечно!), бедуин объяснит, что мужская честь превыше всего, а женщина скажет, что не станет рожать ребенка от насильника. И мы, соседи, выслушаем и решим, которое из убийств следует признать ненаказуемым. Но, повторяю, ненаказуемость деяния не отменяет его фактической сути: во всех вышеописанных случаях произошло убийство. Убийство. И это неприятное слово должно быть произнесено вслух, во весь голос – если, конечно, цивилизация всерьез намеревается когда-либо дожить до благословенных бескровных времен. 

Эти времена непременно наступят: мой оптимизм основывается на том факте, что моральные критерии не стоят на месте, а прогрессируют в сторону осознания ценности человеческой жизни. Чтобы это увидеть, достаточно сравнить прошлое с настоящим или традиционную мораль архаичного бедуинского общества с современной западной моралью. Мне могут возразить: разве примеры многомиллионного геноD1ида, которыми отличился ХХ век, не свидетельствуют о прямо противоположном направлении развития? И куда отнести людоедскую суть риторики «Движения за аборты», которая возвращает нас к первобытной бедуинской логике? 

Я ничуть не преувеличиваю: начав со свободы детоубийства трехмесячного плода, «Движение» постепенно увеличивало допустимые с его точки зрения сроки, пока не выбралось вовсе за пределы материнской утробы. Да-да, логическим продолжением этого подхода стал так называемый «инфантицид» - умерщвление уже родившихся младенцев, чье дальнейшее существование было признано нежелательным. Например, даунов. Вот цитата из писаний Джозефа Флетчера, американского профессора, основателя так называемой «ситуационной этики»: 

«Те, кто убирают (putting away) младенцев с синдромом Дауна, не должны чувствовать себя виноватыми – будь это «убирание» осуществлено в смысле помещения ребенка в соответствующее учреждение или в более ответственном летальном смысле. Да, это печально. Это ужасно. Но в этом нет никакой вины. Настоящая вина имеет место лишь в случае агрессии против людей, а дауны – не люди (Down's is not a person)». 

Помимо еще одного примера восхитительной словесной эквилибристики (длинное и неуклюжее «putting away in a more responsible lethal sense» вместо короткого, но неприятного «murder»), это высказывание замечательно тем, что пробуждает вполне конкретные воспоминания об относительно недавних исторических событиях. Да-да, я имею в виду нацистскую практику умерщвления «неполноценных» (вполне сравнимую, кстати, с советским опытом «помощи» послевоенным калекам). Логика эсэсовцев была в точности той же: дауны не люди. Как, впрочем, и умственно отсталые, сумасшедшие, геи, цыгане, евреи… Вы скажете, что список Флетчера значительно скромнее, но где гарантии, что усердные адепты «ситуационной этики» не дополнят передовое учение ныне покойного профессора? В конце концов, принципиальный порог (внутри утробы – вне утробы) уже преодолен, отчего бы не двинуться еще дальше? От даунов – к аутистам, от аутистов – к эпилептикам… 

Имеют ли в виду современные гуру подобных «движений» эти неизбежно возникающие ассоциации? Конечно, имеют. И, тем не менее, даже катастрофически отрицательный имидж гитлеровских аналогов не заставляет их, что называется, поступиться принципами. Почему? Да все потому же: именно эти принципы составляют суть социалистического, левого мировоззрения. 

Совсем недавно я писал об идентичности всех видов социализма, включая гитлеровский, сталинский, полпотовский и леволиберальный. Писал о том, что социалистические модели неминуемо тоталитарны. Но тоталитаризм – всего лишь следствие. Суть, объединяющая внешне разные модели социализма, заключается в том, что социалисты свято верят в свою способность (а, следовательно, и право) устанавливать «разумные» моральные правила. 

Нормальный человек знает, что людей не убивают, потому что нельзя. Нельзя и все, точка. В отличие от нормального, левый человек уверен, что мораль должна определяться сводом разумных, обсуждаемых законов. Что стоит только принять «моральн=D1й кодекс строителя коммунизма», или «моральный кодекс СС», или «моральный кодекс универсальных ценностей», и дальше уже все пойдет само собой. Убивать нельзя? Ну почему же? Давайте обсудим… И уж будьте уверены, результатом этого обсуждения непременно станет тот или иной словесный эквилибр, та или иная «ситуационная этика». Ситуационная в том смысле, что вообще-то убивать аморально, но есть ситуации, когда сам маркс (гитлер, кастро, флетчер) велел. А потому следует убить, и «в этом нет никакой вины». 

И вот уже Энгельс в своей знаменитой статье советует поголовно истребить «отсталые европейские народы» (басков, сербов и пр.), дабы не тормозили общественный прогресс. До Второй мировой войны социалисты были почти все поголовно евгениками, то есть сторонниками искусственного «улучшения» человеческой породы – достаточно назвать такие идейно значимые имена, как Герберт Уэллс или Бернард Шоу. Последний на полном серьезе предлагал травить «общественных паразитов» каким-нибудь безболезненным гуманным газом – за полтора десятилетия до практического применения Циклона-Б в «душевых» Аушвица и Треблинки. 

И вот – снова здорово, те же песни, на тот же лад. Кто-нибудь может объяснить это более чем странное явление? Ну ладно, допустим: ДО раскрытия преступлений нацистов и большевиков многие еще не могли оценить последствий практического применения левых идей. Допустим. Но ПОСЛЕ? Как нормальный вменяемый человек может возвращаться в ту же самую клетку, в тот же расстрельный ров, лагерь, подB2ал, да еще и т=BEлкать туда всех остальных? Возможно ли по-прежнему отнести подобное поведение на счет идеологических заблуждений? Не думаю. После ГУЛАГа и гестапо разделять социалистическое мировоззрение могут только подлецы. Левый значит подлый. 

Но вернемся к моему оптимистическому прогнозу. Мне хочется верить, что ужасные вывихи ХХ века были именно вывихами, что человечество в целом действительно чему-то научилось. Однако нельзя сбрасывать со счетов и попытки современных наследников сталинского и гитлеровского социализма. Они вряд ли могут обратить вспять ход мировых колес, но в их силах притормозить их движение, убедительным свидетельством чему стало прошлое столетие. Сходство логики левого американского профессора Джозефа Флетчера и полуграмотного бедуина Али Амтирата отнюдь неслучайно: говоря «Убей и не чувствуй вины!», первый возвращает человеческую цивилизацию на уровень второго, толкает нас вспять, в пещеру. 

И все же нормальных людей больше, намного больше. С мировоззренческой подлостью можно и нужно бороться точно так же, как мы боремся с обычной бытовой подлостью: не подавать руки, отворачиваться при встрече, игнорировать в разговоре. Поверьте, этого будет вполне достаточно. И тогда, возможно, мы не только полностью выздоровеем, но и навсегда выработаем в обществе иммунитет от смертельной левой чумы.

 АЛЕКС ТАРН

Бейт-Арье,

2013