Грех разведчика – Дмитрий Быков о русской эмиграции
«Быкову за талант прощаю ту х**ню, которую он несет…»
Игорь Губерман
«Не по России мы тоскуем, батенька, а по молодости, ушедшей бесследно».
Владимир Набоков
Я, придя рожать в палату орущих женщин, с наглостью и омерзением заявила, что я-то уж и звука не издам, а эти, что орут, – невыдержанные истерички. Когда схватки начались у меня, закричала так, что три дня потом говорить не могла. Горло сорвала.
Лекция Быкова об эмиграции (фестиваль лекций «На крыше» — «Русский эмигрант как психологический тип», http://www.limonow.de/myfavorites/DB_100.html#2016.08.11) – многословные рассуждения о родах трусливой нерожавшей бабы. Как от тени отца Гамлета, отбивается он от призрака эмиграции, на которую не решился, в самооправдании дойдя до казуистического уравнивания внутренней эмиграции (фига в кармане), к которой он себя относит, с эмиграцией реальной.
Разговоры его об эмиграции – анекдот про еврейского парикмахера, писавшего романы из графской жизни. Быков пытается в системе координат русскоязычного литературоцентризма объяснить эмиграцию, которая и географически, и лингвистически, и ментально, и этически, и экономически находится за пределами его опыта и воображения.
По мнению Быкова, эмигрант «ненавидит туземцев, потому что… живет у них из милости и пользуется достижениями их скромной цивилизации… Вторая черта русского эмигранта – у него нет будущего…»
То, что несет Быков об эмигрантах, – это то, что точно выразил Губерман: х**ня. В провинциальном русоцентризме он не может понять и поверить, что, за исключением малой группы русскоязычных зацикленных на литературе людей вроде меня, все еще изредка читающих и посматривающих шедевры русской литературы и кинематографии, большинству давно уехавших Россия вообще малоинтересна, как уехавшему в Москву из деревни становятся неинтересны деревенские новости.
Быков просто наступил на ту же швабру, на которую наступали многие ставшие знаменитыми литераторы. Перепутав свое знание литературы со знанием жизни и начав всех поучать по типу солженицынского «как нам обустроить», Быков даже создал классификацию абсолютно незнакомого предмета – эмиграции, о которой, в отличие от литературы, он ничего не знает. Видел издали в коротких наездах и наскоро наслышан, в основном, жалоб от писавших по-русски эмигрантских аутсайдеров, которые тоже об эмиграции ничего не узнали, хотя переместились географически.
Неудивительно, что жаловались. Экстремальный пример: представьте, что таджик, переехавший в Москву, пытается себя прокормить писанием на таджикском, не желает учить русский и входить в русскоязычную реальность, упорствуя в таджикском языке. Сколько он продержится? Таджикские соотечественники от него разбегутся, и единственный, кто с удовольствием будет слушать его жалобы, – заезжий таджикский писатель, не осмелившийся переехать в Москву.
Если и затесались среди поклонников Быкова успешные люди, то он не понимает динамики отношений и доверяет их «откровениям». Не желая сыпать соль на раны комплекса неполноценности заезжего россиянина, они больше свою реальность разругивают, как деликатная замужняя подруга никогда со старой девой – неудачницей своим семейным счастьем не поделится, только жалобами на мужа.
БРОДСКИЙ, БЫКОВ И ЭМИГРАЦИЯ
У Быкова в лекции есть две, как Basso Ostinato, повторяемые болезненные темы: Бродский и Силиконовая долина. Если нужно узнать, чем страдает человек, посмотри, в чем он обвиняет других. Быков потому и обвиняет эмигрантов в зависти, что разъедаем ею. Хотелось бы быть тем, Бродским, и жить там, в Силиконовой долине, но струсил (знает, что трус, и сам себя так называет).
Ни разу не довелось мне встретить полуеврейского или еврейского русскоязычного литератора, который не пнул бы Бродского. Быков, естественно, тоже присоединился к хору завистливых актрис из гримуборной. Быковский незаурядный талант – это плебейство литературного временщика рядом с патрицианством гения. И это притом, что, серьезно не читая по-английски и не зная английской и американской литературы (за исключением нескольких переводов, что всегда в лучшую или худшую сторону далеки от оригиналов), он не может понять, что лучшее, что написано на английском в последней трети двадцатого века, написано Бродским. За эссе на английском дали ему Нобелевскую премию, а не за стихи на русском, как считают многие россияне.
Не зная американской реальности, Быков не может понять, что такое быть национальным поэтом – лауреатом и что это такое, когда в нью-йоркском метро на панелях внутри всех вагонов сияли строки Бродского, и что национальный проект Бродского обеспечивать гостиницы томиками поэзии наряду с Библией поддержан правительством.
Иосиф Бродский
Сказать про Бродского, что он «всю жизнь к этой трагедии стремился и всегда в нее попадал», может человек, не понявший, что единственной трагедией Бродского была трагедия Пушкина: «Черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом». Все остальное – последствия.
Как оскорбленный оставант (потенциальный эмигрант, который мог уехать, но остался), не может Быков простить Бродскому пощечины-фразы: «Лучше быть собакой в Нью-Йорке, чем шейхом в Риаде», понимая, что саудовская столица – лишь символ другого, живущего на нефтяные деньги, только на морозе, города.
Не может оставант простить Бродскому, что тот принципиально отказался писать о своих родителях по-русски, объясняя это тем, что хочет выпустить их души из рабства. Ничего себе такое услышать пишущему только на русском языке литератору! И вот здесь цитирую Быкова: «…злорадство насчет бывшей Родины является единственным способом преодолеть эмигрантскую травму… Точно так же Бродский и его друзья во время хоккейных турниров всегда болели за чехов, а не за наших».
Эмигрантская травма? В восточных сатрапиях, одной из которых являлась Россия, самым изощренным типом пытки считалось, когда на глазах у сына издевались над его матерью. Уже после эмиграции Бродского над его родителями, двумя стариками, издевались до самой их смерти, сначала лишив их пенсии, а потом не выпуская никуда, ни по одному, ни вместе, понимая, что все, чего хотят эти несчастные люди, – увидеть хоть на час своего единственного сына, а все, чего хочет он, – увидеть их. Эмигранта Бродского на похороны матери не пустили. (Объясните все это нормальному европейскому человеку?) С чего бы у Бродского три инфаркта? Такие истории почти до 90-х годов счастливому невежде Быкову могла бы рассказать каждая третья эмигрантская семья.
Вторая болезненная точка у Быкова – Силиконовая долина, потому что все, что там происходит, – полное перечеркивание поносных (от слова «поносИть») измышлений Быкова об эмиграции.
Пробежимся подробнее по быковским фантазиям.
ЗАВИСТЬ И НЕНАВИСТЬ НА ФОНЕ СИЛИКОНОВОЙ ДОЛИНЫ
Быков: «…его (эмигранта – Т.М.) главных черт – помеси зависти и ненависти в отношении туземцев, ненависти и ностальгии в отношении Родины…», «ненавидит туземцев, потому что живет у них из милости…».
Взрыв хохота. Читаем Millionaire next door, бестселлер Томаса Стэнли, 30 лет возглавлявшего институт по изучению миллионеров. Статистики – вагон, но он честно пишет, что одного понять не может: почему русские эмигранты не только вышли на первое место в Америке по уровню дохода и по уровню образования, но главное, если в группе американского населения с английскими, шотландскими и немецкими предками на сто семей – семь семей миллионеров, то среди русским эмигрантов – каждая пятая семья, или 22 процента? И он описывает не тех эмигрантов, что уезжали уже в конце 90-х и после, прихватив непонятно (или понятно) как добытые капиталы, а о тех «русских» (читай еврейских) эмигрантах, что прибыли в 70–80-х с четырьмя чемоданами на семью и с 90 долларами на человека.
На встрече со Щаранским в Стэнфорде несколько лет назад я вдруг сообразила, что из сидевших за столом десяти эмигрантов все, кроме меня, создали огромные компании, нанимавшие тысячи людей, продали эти компании и создали новые. За соседним столом – такая же ситуация. (Черт, да я ведь тоже создала свою компанию!)
Сергей Брин
Сергей Брин – символ суперуспешного эмигранта из России, но такими людьми не в многомиллиардном долларовом масштабе, а в многомиллионном можно заполнить обширную аудиторию.
В гостях на Новый год обнаружила, что вокруг меня все мужчины работали в Google. Молодой, тридцати с небольшим, человек на акциях любимой компании имел уже 40 миллионов. Все начинающие компании платят сотрудникам акциями и в случае удачи делают их миллионерами, потому земля вокруг Oracle как будто позолочена: люди платят за дома рядом большие деньги, чтоб на работу далеко не ездить. В Oracle столько русских и других эмигрантов работает, что иногда кажется, что там американцы – редкость.
На экскурсиях «Стэнфорд – Силиконовая долина» я всегда с удовольствием показываю дома-дворцы нашей эмиграции. С гордостью показываю компании, которые они открыли, и просто компании, в которых работают, внеся своими сумасшедшими заработками вклад в превращение Силиконовой долины в самое дорогое место по жилью в Америке. Жаль, что яхтами и частными самолетами не похвастать. Попробуйте не в России, где разворовывали построенное поколениями советского рабского бесплатного труда, а в чужой стране с нуля на все это заработать.
О какой «зависти» и о какой «жизни из милости» фантазирует слабо информированный Быков, когда это эмигранты дают туземцам (американцам) работу, создавая компании и руководя ими, изобретая и создавая гаджеты; когда у нас, приехавших всего 25–35 лет назад, дома, которые американцам, родившимся здесь, и не снились, когда мои друзья с круиза на круиз только успевают, из Японии – в Южную Африку на сафари, из Панамы – в Австралию, из Германии – в Грецию. Кто и кому должен завидовать?
И почему «цивилизация», которой пользуются эмигранты «из милости», вдруг «скромная»? Мне показалось, что Быков, выходя на деревянную сцену в Москве с американским компьютером в руках, в долю секунды находя в нем всю нужную информацию в американском интернете с американским «Гуглом», держа в кармане американской джинсовой куртки американский iPhone, по мощности равный сегодня компьютерам НАСА, выполняющим указания с человеческого голоса, пользуясь изобретенным в Америке автомобилем и прилетая регулярно в Америку на сконструированном в ней самолете, чтобы заработать у огаживаемой им эмиграции (больше он никому не нужен) американские доллары, тоже пользуется достижениями той же «скромной» цивилизации. Он, как и идиот Задорнов, правда, с бОльшим талантом и словарным запасом дает публике понять, что американцы (или европейцы) – тупые, изысканно подмахивая примитивному русскому шовинизму.
О какой ненависти к туземцам можно говорить, когда они в 70–80-х нас, нищих, заново, как после инсульта, учившихся говорить и читать, приняли, обогрели, накормили, устроили наших детей и стариков, дали возможность переучиться тем, у кого применимой специальности не было? Ни разу не оскорбили за кошмарный английский, не прогнали за неумение пользоваться компьютерами, банковскими автоматами, водить машины.
О какой ненависти к туземцам можно говорить, когда узнали мы их в полицейских, честных и спасающих на дорогах, в профессиональных ласковых медсестрах и акушерках в больницах, в просто непривычно добрых после российской злобы и почти всегда помогавших людях? Покажите мне этого эмигранта, у которого, по Быкову, – ненависть к туземцам (американцам). Зачем страдать? Ведь билет обратно в одну сторону – всего 500 баксов! Там у него вся ненависть пройдет.
НОСТАЛЬГИЯ
Четвертое качество эмигранта, которое объединяет их всех, – это ностальгия.
Дмитрий Быков
Слона-то в своем лекционном словоблудии Быков не приметил: 80 процентов эмиграции из России в XX веке – евреи. И не учел он причину их эмиграции – антисемитизм, определенный русской писательницей Ириной Грековой: «Антисемит – он идейный. Это человек страшный… А погромщик – тот попроще… Антисемитизм все время тлел в народе потихоньку, только ходу ему не давали. Теперь дали. Ох, страшное дело, когда крикнут народу: ату его! Уже шепотом крикнули».
Свежий отчет об антисемитизме в России определил самую антисемитскую в стране группу – интеллигенция. В советские времена погромщик мог только морду набить, а интеллигент, антисемит идейный, не пустив в университет, на работу, книги в печать, диссертацию к защите, отправив за поэзию и прозу в тюрьму и ссылку, – всю жизнь под откос пустить.
Десять лет, сидя в отказе, я печатала документы подачи на выезд в основном еврейским эмигрантам. Каждый третий клиент – с трагедией: сыновей не пускали к умирающим от рака матерям, дочерей – на похороны отцов. Целая огромная трехпоколенная семья оставалась без работы и садилась в отказ, потому что директор школы не давал второкласснику справку. У многих подавших на выезд ловили сыновей и сажали в тюрьму за уклонение от армии, доведя этим молодых еще дедушек и бабушек до инфарктов и инсультов. Скольких людей после издевательств на носилках к самолету несли, и они, не доехав до вожделенных Израиля и Америки, умирали в Вене. А о скольких уезжающих милиция сообщала друзьям-уголовникам, и их перед отъездом грабили да и убивали, иногда беззащитных…
Когда я документы печатала, мне казалось, что по моей пишущей машинке кровь течет. Среди самой большой эмиграции из России в Америку – еврейской – ностальгии не наблюдала. Тридцать лет отдышаться от счастья не можем, что ноги унесли.
Что же касается этнических русских эмигрантов, то чудовищной ностальгией по России страдала первая послереволюционная эмиграция, потому что вернуться не могла. Ностальгия – тоска по месту или прошлому, куда нет возможности вернуться. Сегодняшние беглецы из России всегда могут обратно прилететь, воздухом родины подышать и еще раз почувствовать, что их оттуда вынесло. Уже это сознание – прекрасный антиностальгин.
Стойте. Вру. Есть у эмигрантов ностальгия. Возникает она на эмигрантских застольях, когда вспоминают, как работали грузчиком или слесарeм с докторской степенью, чтобы потом стать вице-президентом в IBM или Oracle (история шести израильских дворников, создавших систему воздушной обороны), или как уважаемая в городе меценатка убирала лестницы в небоскребах, пока муж сдавал экзамены на врача, или как женщина, ставшая потом боссом в «Майкрософт», на интервью по хайвэю за неимением машины и денег на такси на каблуках 3 мили шла, и еще сотни таких историй, в которых и боль, и гордость, что преодолели и смотри, чего достигли.
И не понимает он, что это мы открыли дорогу сегодняшней молодой эмиграции угонами самолетов, лагерными сроками и работой в отказе по ночам кочегарами с профессорскими званиями. Быкову этих наших историй не понять. Он не рожал.
КУЛЬТ УСПЕХА
…в эмиграции присутствует еще одна чрезвычайно важная и опасная вещь – это культ успеха.
Дмитрий Быков
В силу незнания американской жизни Быков счел культ успеха чисто эмигрантской особенностью. Этот культ – абсолютно американская черта (успех таких, как Трамп, только восторг у всех вызывает) и показывает невероятную разницу американской и российской ментальности. В Америке – действительно культ успеха, потому что все хотят стать успешными, добиться, открыть миллионную компанию, построить обалденный дом. Никто не жаждет, чтобы у соседа корова сдохла.
Дмитрий Быков
Про культ успеха Быков точно от лузеров, не достигших успеха, услышал, как и все, что он от них узнал об эмиграции, что подтверждает фраза: «Вот Бродский – это тот из наших, кто все-таки пробился». Все-таки? Не вырваться Быкову из объятий лузеров. Много ли наших, за малым исключением, кто НЕ пробился? Даже если и дома потерял кто-то, так многомиллионные! Да и как красиво надо было пожить, чтобы такие деньги спустить!
ЭМИГРАНТ ЛИШЕН ПРОФЕССИИ
Быков: «Эмигрант лишен профессии, в этом его главная драма. Он должен просто с нуля обретать профессию гораздо более низкого статуса. Профессию земледельца в кибуце в Израиле».
Уже с первых слов лезет феодальное презрение холопа и одновременно ленивого барина к профессии свободного земледельца. Презрение – непонятное ни в Америке, ни в Израиле. И опять он стал жертвой информации от ноющих неудачников.
Быков мыслит устаревшими даже в России категориями, когда люди всю жизнь жили в одном месте и по одной профессии работали. Ему не знакома американская мобильность с переездами каждые пять лет и переменами на протяжении жизни нескольких профессий. Именно эмиграция показала, что человек способен переучиться, стать асом и наслаждаться и своим новым мастерством, и деньгами за него.
У меня был на частной экскурсии 70-летний человек из Нью-Йорка, приехавший в США в 60 лет без языка и начавший рекламное дело. Его бизнес-телефон бесконечно звонил в лесу. Даже очень пожилые, но работоспособные и мозговитые люди сумели утвердиться в своих профессиях или переучиться.
Десяток знакомых преподавательниц музыки (музыкальное образование дает особую связь между кончиками пальцев и мозгом) стали блестящими программистами с соответствующими зарплатами в «Майкрософт» и Apple. В Америке зря денег не платят. Я, со своим философским факультетом и училищем при консерватории, не знавшая, куда бензин в автомобиле заливают, когда понадобилось в моем экскурсионном бизнесе водить автобус, сдала на профессиональные коммерческие права и летала по фривеям, как по воздуху. Открою секрет: водить большой автобус гораздо легче, чем машину, – все тебя боятся, разбегаются, и дорога свободна.
Молодой женщине, закончившей Стэнфорд и удачно работающей в биотехнологиях, через пять лет приходит идея стать врачом, и она идет учиться на медицинский факультет, а программист в 35 лет решает стать юристом. Моя знакомая стала юристом в 40 лет, прекрасно работает, и впереди еще лет 30 успешной работы. Не говоря о том, что сейчас появились абсолютно новые профессии и исчезают старые, безжалостно уничтожаемые компьютеризацией. Сегодня срок работы человека – примерно 50 лет. Я знаю людей, работавших в возрасте за 80, и одного столетнего (Bernard Lewis). Работа по одной специальности в одном месте безумно сужает кругозор и надоедает насмерть. Как литератор Быков должен знать врачей и инженеров, ставших профессиональными писателями. Для людей нескольких профессий в Америке существует определение «человек Ренессанса» (Renaissance man – Леонардо да Винчи).
В американский университет я пошла переучиваться в 50 лет одновременно со своими детьми и отнюдь не была самой старой в классе. Да и в России после перестройки многие профессии поменяли и не пожалели. Недавно у меня на экскурсии был бывший инженер-электронщик, который стал хозяином кондитерской фабрики. Деньги его устраивают, работать интересно.
НАШЕ БУДУЩЕЕ – ЭТО ДЕТИ. ОБ ЭМИГРАНТСКИХ ДЕТЯХ
Быков: «Вторая черта русского эмигранта – у него нет будущего».
Быков: «Я очень мало знаю эмигрантских детей, которые при абсолютной интегрированности в американскую культуру, при брекетах на зубах … все-таки стали американцами. Они не американцы. Они именно гибриды, метисы, и этого не вытравишь. Очень немногие из них счастливы, более того, очень многие из них ненавидят родителей за то, что они без их воли навязали им вот это мучительное двойственное состояние».
Быкову надо бы остановиться на словах: «…я очень мало знаю эмигрантских детей». Для ребенка, приехавшего в Америку до 15 лет, перестроиться на другой язык в школе занимает от 4 до 6 месяцев. Выучившийся в последних классах средней школы или даже приехавший только к колледжу ребенок уже полностью встраивается в американскую жизнь. Если родители не заставляют его изучать русский язык, притягивая к русской литературе и искусству, везя его в Россию, хотя он хочет на Гавайи, в Мексику или на худой конец в Хорватию, где снимается «Игра престолов», он вообще забывает, что его что-то связывает с этой страной. Россия для таких детей – просто еще одна страна мира, куда почему-то (если) тащат их родители, хотя, по их мнению, есть страны поинтереснее.
Быков: «Проблема в том, что они плохо говорят по-русски. С родителями все чаще переходят на английский, хотя родители настаивают на употреблении русского языка».
В десятом классе мой сын оказался в группе детей-эмигрантов. Вернувшись домой, он спросил: «Мама, а почему я один из всех говорю по-русски?» «Да потому что я тебя возила два раза в неделю к преподавателю и деньги платила». В начале эмиграции большинству было не до этого. Набоков писал, что учить детей в эмиграции русскому – это самое дорогое. Дети, у которых родители настаивают на употреблении русского языка и которым русский язык сохранен, становятся bi-lingual (двуязычными). Никаких кентавров. Больное воображение. Посмотрите на теннисистку Шарапову, привезенную в Америку в 9 лет. Как все дети-эмигранты, она абсолютно свободно функционирует и в американском, и русском лингвистическом поле. Взрослые эмигранты даже иногда не помнят, на каком языке разговаривают. Одноязыкому Быкову это трудно понять. Bi-lingual литераторы пишут на двух языках. Я серьезно начала учить английский уже в Америке после пятидесяти и все же опубликовала свой первый рассказ и статьи на английском.
Мария Шарапова
Для жизненной навигации в англоязычной реальности русский язык, как французский или китайский, – роскошь, если из этого не делается бизнес, дипломатическая или лингвистическая карьера. Да и языки, если нужно, сегодня, при компьютерах, легкости и дешевизне перемещения по миру, приобретаются и теряются с быстротой трудно вообразимой нами, кто учился английскому у учителей, не видевших ни живого американца, ни живого англичанина.
Сейчас, если кто хочет ребенку подарок сделать, отправляет его в китайский, русский, французский детский сад, как богатые русские для английского отправляют детей на лето в Ирландию.
Даже православная послереволюционная эмиграция, которая надеялась, что большевизм падет и они вернутся в Россию, свято хранившая русский язык с воскресными школами при церквях, продержала знание языка только в одном поколении. Дети знали язык, внуки уже нет.
Это для Быкова проблема, что наши дети плохо говорят по-русски, потому что для него, ограниченного русским языком, это единственная вселенная. Шекспир русского не знал. У Пушкина первым языком был французский. Бродский меня, бросившуюся к нему с жалобами на судьбу русскоязычного литератора в Америке, справедливо отбрил: «А кто вам сказал, что писать можно только кириллицей?»
Более того, именно дети становятся катализаторами полной американизации родителей-иммигрантов. Они тыкают их в американские книги и фильмы, знакомят с американскими друзьями, приносят домой и учат пользоваться новыми гаджетами, тащат на американские праздники и салюты. С детьми мы учились в американских университетах и слушали выпускные напутственные речи таких знаменитостей, как Стив Джобс, Билл Гейтс, Бродский или Барышников, с ними мы рожали в американских родильных домах, с ними мы идем навестить дедушек и бабушек – единственное место, где нужен русский язык. Но старики так счастливы от присутствия внуков, что им абсолютно все равно, что те говорят на смешном русском.
Наши дети сделали наше будущее настоящим. Они поступили во все самые престижные не только в Америке, но и в мире Стэнфорды, Гарварды, MIT и Беркли. Они стали финансистами на Уолл-стрит, учеными в Принстоне, знаменитыми актерами, как Мила Кунис, наоткрывали стартапов в Силиконовой долине, провалили их или стали миллионерами. Мой младший, вторая теннисная ракетка среди юниоров, отучился в самом дорогом университете Калифорнии и был приглашен как чемпион-спортсмен в Белый дом (жаль, Обаму не придушил). Сейчас работает в стартапе в Нью-Йорке и со старшим братом, тоже удравшим из Калифорнии (все калифорнийцы подальше от родителей едут в Нью-Йорк, а ньюйоркцы – в Калифорнию), гуляет по Манхэттену. Дочь, наоборот, вернулась из Нью-Йорка, вышла замуж, живет в красивом доме в пригороде Сан-Франциско и рекрутирует специалистов в компании Силиконовой долины, пока я ползаю по траве с ее десятимесячным сыном. Честно говоря, не верю, что все это со мной происходит.
ДРУГОЕ БУДУЩЕЕ – СТАРОСТЬ
Во время самой первой своей американской университетской учебы я была впечатлена курсом по геронтологическому туризму. «Если у вас в группе почти все за 80, то есть шанс, что кто-то по дороге умрет. Как его доставлять обратно?» – начал лекцию преподаватель. Действительно, на всех туристических маршрутах и круизах – масса стариков, которые, отработав многие годы, так проводят свой заслуженный отдых. Некоторые даже домой не возвращаются – с одного корабля пересаживаются на другой. Их там кормят, развлекают, есть медики. Каждый второй или третий день – новый город или новая страна. Иногда совсем старые люди даже на берег не сходят на остановках. Это интересный вариант, когда старики не морочат голову не то что внукам, учитывая продолжительность жизни, а даже правнукам, живя в городках «только для взрослых», да и маленькие дети им не мешают.
Огромной частью старости, увы, является медицина. Во всяком случае, основной костяк медицинского персонала, медсестры, имеет высшее образование, то есть, включая среднюю школу, 16 лет учебы, а часто и на пару лет больше. Американская медсестра имеет больше часов медицинского образования, чем врачи во многих странах. То, что называют медсестрой на территориях бывшего Союза, по американским понятиям не имеет даже среднего образования. А ведь именно с медсестрами (давайте смотреть правде в глаза) чаще всего имеет дело человек последние недели, а иногда, увы, и годы своей жизни.
Пока, наверное, самое большое достижение туземной «скромной» цивилизации – это обслуживание стариков и научно-фантастическая геронтологическая медицина. Сама видела: просто с того света вытягивают.
74-летнюю маму приятель в Ленинграде нашел в коридоре больницы. В ответ на его возмущение – «Нам молодых класть некуда, а она уже свое отжила!» В нашей «скромной» цивилизации женщины в этом возрасте еще любовников заводят.
Будем надеяться, что нирвана на белоснежном круизном лайнере, уплывающем в Карибские, Средиземные моря и прочие океаны, – это и есть закат и будущее моей старости.
ЭМИГРАНТ ВСЕГДА НЕНАВИДИМ НА РОДИНЕ
С этим заявлением Быкова я полностью согласна. Крепостные всегда усердно помогали барину поймать бежавшего на волю, как и заключенные неслись схватить беглеца из лагеря. Это и было причиной тюремных сроков и издевательств над пытавшимися уехать в 70–80-х, эмиграции, которую я лучше всего знаю и которая героически открыла дорогу остальным. Быков прав: ненависть и зависть, потому что мы спаслись. Но не только это.
Российский человек ощущает себя и других собственностью государства, государственным рабом и, являясь частью этого государства, частично собственником других людей. Для него любой убегающий в другие страны – еще и досадная потеря личной собственности.
В Ветхом Завете есть глава «Грех разведчиков», или «Грех соглядатаев» (в старом переводе): «…те, которых посылал Моисей для осмотрения земли и которые, возвратившись, возмутили против него все сие общество, распуская худую молву о земле…» (Числа, гл. 13).
В своей лекции Быков совершил лжесвидетельство о стране Эмиграция, заставляя людей, пусть даже в мечтах находящихся на пути к земле обетованной, сомневаться: «Не лучше ли нам возвратиться в Египет?» (Числа, гл. 13). Может, в этом и была его задача? Я струсил, пусть и другие тут со мной сидят!
Совершенный Быковым грех разведчика-соглядатая вдвойне мерзок, если учесть быковскую литературную популярность, которая ставит печать правды на его слова и поощряет людей им верить. Что Господь сделал с теми соглядатаями, кто распустил худую молву о земле, Быков, как недавно крещенный христианин, должен знать.
Белла Ахмадулина
Белла Ахмадулина произнесла на концерте в моем доме слова: «Ненавижу эту страну, которая загрызает самое лучшее, что у нее есть».
Никто не знает, как скоро ненавидящее эмигрантов-убегантов большинство оставантов заставит правительство перекрыть разбегание и утерю собственности, и те, кто мог бы спастись, пока их не загрызли, задержавшись, останутся на его быковской совести.
P.S. На днях проинтервьюировала молодого (28 лет) русского эмигранта из Новосибирска, снявшего у меня квартиру. Три года в Америке. Прекрасный английский, хорошая зарплата. Приехал по визе H-1, которую уже превратил в грин-карту. «Почему Вы уехали?» – «Прочитал Айн Рэнд и решил, что хочу жить в стране развитого капитализма. Кроме того, всем, кто хотел эмигрировать, дали возможность это сделать. Боюсь, что другим скоро скажут, что им это уже не нужно».
Татьяна МЕНАКЕР
Комментариев нет:
Отправить комментарий