"БЕЗРОДНЫЕ ПАТРИОТЫ" АЛЕКСАНДРА ГОРДОНА

«Безродные патриоты» Александра Гордона Борис Левенберг, Хайфа В издательстве Scripta Publications Юрия Вайса вышла книга Александра Гордона «Безродные патриоты». Дизайн обложки сделала Галина Блейх. Это четвёртая книга автора, публикуемое сегодня интервью с которым провел Борис Левенберг.  Мы так давно и хорошо знакомы, что я не могу надеть маску интервьюера, который нашёл тебя из-за интереса к твоей публицистике и эссеистике. Я чувствую, что нахожусь в особом положении – я твой единственный соавтор вне твоей специальности, физики. Ты написал стихотворение на иврите, а я – мелодию, и так родилась песня «Моё сердце на Востоке» с названием стихотворения Иегуды Галеви. Прав ли я в том, что я единственный твой соавтор вне твоей профессии?  У меня есть ещё один соавтор, не имеющий отношения к физике. Это твоя коллега и соученица, моя жена Инна. В соавторстве с ней родились двое наших детей – Ариэль и Дина. Инна была моим первым читателем и внесла много поправок в тексты очерков. Она верила в мои способности эссеиста и предоставила мне возможность заниматься такой далёкой от моей профессии, трудоёмкой деятельностью, взяв на себя ряд моих домашних обязанностей. Это был нетривиальный поступок, ибо я плохо писал сочинения в школе. Александр Гордон: «Мой первый публичный спор был литературным»  Сочинение в такт правилам, принятым в советских школах, было для меня делом сложным и мучительным. Каждый раз меня куда-то заносило – в воронку не того течения, в овраг в стороне от столбовой дороги, «в пыль да туман». Я не мог настроиться на правильную ноту в сочинениях на вольные и подневольные темы. Никто не учил меня писать. Напротив, меня учили так, чтобы отбить всякое желание писать. Советская школа делала всё, чтобы оттолкнуть меня от сочинения. Я совершенно не умел писать школьных сочинений с их введением, основной частью и заключением. В аттестате зрелости я получил по русской литературе тройку из-за неудачно написанного на выпускном экзамене сочинения. Это было не совсем понятное развитие событий, так как я рано научился читать и читал довольно много. У меня было любопытное качество – помнить наизусть длинные тексты, не только стихи, но и прозу, а также статьи философов, психологов и критиков советского строя. Однако при виде задания написать сочинение я совершенно тупел. Два моих излюбленных занятия – точные науки и классическая музыка – никак не сочетались с написанием сочинений. Точности и логики в этой работе не было, красоты и гармонии тоже. Были казёнщина, дисгармония и фальшь. Однако мой первый публичный спор был литературным. Я тогда учился в девятом классе, и на меня обрушилось задание написать сочинение об образе Чацкого из пьесы-комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума». Учительница русского языка Рада Гавриловна была женой председателя Совета министров Украины и впоследствии первого секретаря ЦК КПУ и члена политбюро ЦК КПСС В. В. Щербицкого. Мне нравилось произведение Грибоедова. Мне нравился Александр Андреевич Чацкий. Однако я не знал, что и как о нём писать. Поэтому я решил стать в оппозицию к этому персонажу. Я сказал, что Чацкий – ходульный образ. Он вовсе не борец за справедливость, а пустослов, фразёр и фигляр. Учительница подвергла меня ожесточённой критике на двух уроках. Мой дебют в качестве литературного критика окончился полной неудачей. Может быть, в дальнейшем я задам более умные вопросы, а пока ограничусь банальным: почему ты, физик, стал писать эссе, публицистику, рассказы и даже стихотворение на иврите, из которого родилась наша песня?  Мозг человека состоит из двух полушарий. Основной сферой специализации левого полушария является логическое мышление. Это полушарие мозга отвечает за языковые способности. Оно контролирует речь, способности к чтению и письму, запоминает факты, имена, даты и их написание. Левое полушарие отвечает за логику и анализ. Числа и математические символы также распознаются левым полушарием. Логический, аналитический подходы, необходимы для решения математических проблем, являются продуктом работы левого полушария. Основной сферой специализации правого полушария является интуиция. Оно занято обработкой информации, которая выражается не в словах, а в символах и образах. Музыкальные способности, а также способность воспринимать музыку зависят от правого полушария. С помощью правого полушария человек понимает метафоры. Оно даёт людям возможность мечтать и фантазировать. С помощью правого полушария человек может сочинять различные истории. Это полушарие отвечает за способности к изобразительному искусству. Грубо говоря, одно полушарие ответственно за точные науки, другое – за всякую гуманитарную всячину. Я решил, что жизнь намного интереснее, если интенсивно функционируют оба полушария. Ты упомянул важную информацию о работе человеческого мозга и двух его полушарий. Я читал различные публикации на эту тему. Везде говорится о том, как развитие правого полушария влияет на левое, на занятия наукой. И везде приводится классический и увы, затасканный пример о том, что Эйнштейн играл на скрипке! Меня же всегда интересовал вопрос – а существует ли процесс обратного влияния левого полушария на правое? Ты замечательно состоялся и в науке, и в литературе! Поэтому мой вопрос к тебе: как ты сам понимаешь и ощущаешь, насколько и как твои занятия наукой – физикой – помогают тебе заниматься литературным творчеством?  Занятия физикой приучают к строгости и организованности мышления. Я пишу эссе на исторические темы. Надо следить за логикой. Писатель с неразвитым левым полушарием находится под влиянием своей интуиции и иррациональных импульсов. Доминирование правого полушария над левым может увести далеко от исторического исследования, которое я обязан проводить. Типичный писатель может пасть жертвой стремления к «красивостям» и несостоятельным выдумкам. Однако у хорошего писателя есть большое преимущество над таким писателем исторических этюдов, как я. Это преимущество – воображение. Писатель с мощно работающим правым полушарием, вероятно, способен быть более проницательным, чем я. У него случаются озарения, позволяющие постичь героя лучше, чем это удается мне. Мой любимый писатель и герой одного из очерков книги – Стефан Цвейг, человек с сильно развитым правым полушарием. Можно сказать, что я его плохой ученик. Его способность проникнуть в мысли героя книги-биографии совершенно удивительная. Он глубок. Я не в состоянии достичь такой глубины. Правда, я не всегда уверен в том, что он адекватно описывает своего героя. Я сказал, что Стефан Цвейг – мой любимый автор, но, наверное, из очерка о нём у читателя не сложится такое впечатление о моём отношении к его творчеству. Из эссе о Б. Пастернаке и О. Мандельштаме читатель, вероятно, не догадается, что я люблю их поэзию. Для меня существует разница между моими любимыми авторами и любимыми героями моих эссе. Первых намного больше, чем последних. Это разделение – результат конкуренции между двумя полушариями мозга: мне нравятся произведения некоторых моих героев (работа правого полушария), но не нравятся их взгляды (работа левого полушария). Вообще работа мозга для меня (и не только для меня) – интересная загадка. Примерно двадцать лет назад я работал в Принстонском университете (США) со своим другом и коллегой Борисом Вугмейстером над далёкой от нас обоих задачей: механизмом переноса сигналов в нервных клетках. Сигналы шли в мозг. Мозговая деятельность в период работы над этой проблемой была очень интенсивной. Тогда я заинтересовался работой мозга. Мы потратили много нервных клеток на эту работу. Когда она завершилась, необходимо было наполнить жизнь чем-то новым и не менее увлекательным. Интенсификация мыслительной деятельности погрузила меня в подсознание, точнее в трагическую историю моей семьи, которую надо было выводить в сознание. Кажется, я понял. Ты имеешь в виду тему, закодированную в названии твоей новой книги «Безродные патриоты».  Ты меня давно знаешь и находишься в теме. Книга называется «Безродные патриоты», но тот, кто знаком с событиями 1949 года в СССР, легко усмотрит за этим названием тогдашнюю презрительную кличку евреев, деятелей искусства и культуры, – «безродные космополиты». У людей, не имевших отечества и языка, у людей, чей народ пережил геноцид в недавно закончившейся Второй мировой войне, отнимали право на занятие искусством и культурой народов СССР. Коренным чужакам, евреям, было объявлено, что они «безродные», то есть «безродинные» космополиты, люди ниоткуда, неспособные понять русскую или украинскую душу, русскую или украинскую культуру, литературу, театр и музыку русского, украинского и других народов СССР, что они могут лишь внедрять чужое, иностранное и загрязнять чистое, подлинное, национальное. От незваных гостей потребовали снять маски и прекратить прикидываться деятелями национального искусства. По словам одного из главных героев-жертв космополитической травли, друга моего отца, писателя Александра Михайловича Борщаговского, «обвинялась кровь». Среди носителей обвинённой крови были мои родные. В марте 1949 года мой отец Яков Ильич Гордон и сестра моей матери Лия Яковлевна Хинчин были объявлены «безродными космополитами» и уволены из Киевского университета и Киевской консерватории соответственно. Двое из четырёх трудоспособных членов нашей семьи одновременно лишились заработка, были подвергнуты внесудебным преследованиям, проработке на собраниях и осуждению в газетах. Впоследствии отец и тётя вынуждены были искать работу за пределами Киева. Я понимаю эмоциональный источник твоих писаний, но темы, которые ты рассматриваешь, значительно шире.  Верно. Понятие «безродные космополиты» было неточным, ибо космополитизм должен связываться с широтой взглядов и терпимостью и противопоставляться узости национализма. В 1940-х годах евреи, деятели культуры, старались внести вклад в национальную культуру республик СССР. Поскольку у них отнимали право представлять отечественную культуру, точнее было бы назвать их «безродными патриотами». Явление «безродных патриотов» выходило далеко за пределы СССР и уходило в глубину истории евреев. Двойственное отношение к своему и другим народам и тема безответной любви евреев к европейским нациям и странам, в которых они родились, стали лейтмотивом биографических очерков, помещённых в этой книге. Я начал писать по этой тематике в книге «Этюды о еврейской дуальности» и продолжил в книге «Двойное бремя». В новой книге не только добавились новые очерки. Была проделана переработка всего материала. У меня имеется гораздо больше материалов на эту тему, чем появилось в книге «Безродные патриоты», но я должен был на чём-то остановиться. Из 37 эссе я включил в новую книгу 32. Шесть эссе из этой книги раньше вообще не были помещены ни в одной из моих книг, а все остальные переделаны, в частности, и из-за того, что я писал эссе на других языках, что заставило задуматься над изменениями в тексте старых эссе. Надеюсь, что опубликованная книга – не точка в этой работе, а лишь запятая. Я хотел показать дилеммы и раздвоенность жизни евреев в диаспоре в эссе о некоторых выдающихся представителях нации. Я старался изобразить духовный мир своих героев, «безродных патриотов», и показать бремя, которое они несли в силу своего происхождения. Дуальность, порождённая желанием быть «нормальными», как все, и оставаться евреями, или разрыв с еврейством ради «более высоких идеалов», стали национальной экзистенцией. У этих нееврейских идеалов было несколько разновидностей: Габриэль Риссер, Бертольд Ауэрбах, Вальтер Ратенау, Фриц Габер, Леон Йессель и Эрнст Лиссауэр считали выходом из еврейского патового положения германский патриотизм, Вальтер Ратенау был убит националистами, Леон Йессель замучен гестапо. Ирен Немировски считала высшей ценностью быть француженкой. С помощью французской полиции она была депортирована в Освенцим и казнена нацистами в Биркенау. Борис Пастернак стремился быть русским поэтом и писателем с христианской идеологией, Стефан Цвейг и Курт Тухольский решали еврейский вопрос превращением себя в европейцев: своей родиной они объявили Европу. Европейские страны Англия и Швеция отвергли их, и они покончили с собой. Людвиг Бёрне, Карл Маркс, Фердинанд Лассаль, Александр Парвус, Курт Эйснер, Роза Люксембург и Эрнст Толлер обобщали ещё больше - все проблемы, в том числе и еврейская, исчезнут благодаря мировой социалистической революции. Их родина – весь мир, нуждающийся в переделке. Революционное преобразование мира решит все проблемы, включая такую «мелкую» проблему, как еврейская. Курт Эйснер и Роза Люксембург были убиты, Эрнст Толлер покончил с собой. Как и когда ты стал ощущать себя евреем?  Я родился 14-го июля, в 158-ю годовщину Великой Французской революции. Родился я в стольном городе Киеве в родильном доме на улице Саксаганского, недалеко от дома, где проживал брат моей бабушки, друг и сослуживец моего дедушки в бюро по лесозаготовкам Борис Осипович Поволоцкий. О его сыне, погибшем в двадцатилетнем возрасте в 1941 году в боях в Эстонии, я написал очерк «Евреи не воевали», помещённый в книге «Двойное бремя». Когда мне было три года, мама отдала меня в еврейский частный детский сад Марьи Самойловны Кертман, бабушки моего друга, талантливого литератора Лины Кертман. Марья Самойловна проживала недалёко от роддома, где я появился на свет. Группа состояла примерно из шести детей. Марья Самойловна читала нам у себя дома книги, разбирала наши детские конфликты, организовывала игры, гуляла с нами по Ботаническому саду и парку имени Шевченко. Это был тёплый дом, лишённый советского официоза, оазис доброго отношения. В воспитательных беседах не было ничего специфически еврейского, не отмечались еврейские праздники. Шло дошкольное воспитание по примеру немецкого педагога Фридриха Фрёбеля. Таких воспитательниц в России конца XIX-начала XX века называли «фребеличками». Это было обучение и человеческое общение, основанные на уважении. В Киеве было несколько таких подпольных еврейских групп. Родители оберегали детей от свирепого киевского антисемитизма, помещая их в детские группы. Однако скрыться от антисемитизма в Киеве мне не удалось. В конце концов, покинув «гетто», я окунулся в жизнь без прикрас. Киев был не только столицей Украины, но и столицей антисемитизма союзного значения. Не почувствовать себя в нём евреем, по-моему, было невозможно. Из-за антисемитизма распалась семейная жизнь моих родителей и умерла моя бабушка, мать матери. Мама не могла последовать за отцом в ссылку, ибо её мать смертельно заболела вследствие переживаний из-за преследований старшей дочери и мужа младшей. Бабушка медленно умирала. Супруги в течение двух лет проживали в разных городах. Их семейная жизнь прекратилась. Я долго переваривал и переживал эту историю, вынашивая планы очерков о злоключениях моих родных, а затем и знаменитых евреев. В 1998 году я работал в Германии, и ко мне прилетел сын из Израиля. Я подвёл его к дому на Болькерштрассе, 53, в Дюссельдорфе и, указав ему на дверь, сказал: «Здесь родился и вырос человек, который разрушил семейную жизнь моих родителей и лишил меня отца». Это был дом, где родился немецкий поэт Генрих Гейне, творчеством которого всю жизнь занимался мой отец. Власти не ошиблись, заклеймив отца в космополитизме. Он и был космополитом, и гордился этим. Несмотря на то, что отец знал, что он космополит, он бросился доказывать властям обратное. От окончательного уничтожения его спас тот же человек, который стал невольным виновником его несчастий – Гейне. Генрих Гейне был мобилизован на то, чтобы снять с моего отца-космополита обвинение в космополитизме. Маркс был другом Гейне, а Ленин – почитателем его чуть ли не революционной поэзии. В 1844-м году, в день сорокасемилетия Гейне, Энгельс опубликовал в английской газете следующее сообщение: «Великий поэт Генрих Гейне присоединился к нам и опубликовал сборник политической поэзии, проповедующей социализм». Причисление Гейне к революционерам-социалистам было преувеличением двадцатичетырёхлетнего Энгельса. У Гейне, поэта, журналиста, сатирика, никогда не было никакого учения. Он не присоединялся ни к какому политическому течению. В те годы, однако, делались попытки представить Гейне, студента Гегеля по Берлинскому университету, «посредником» между Гегелем и Марксом, старались сделать его Иоанном Крестителем Иисуса Маркса. Гейне был слишком тонкой натурой и глубокой личностью, чтобы можно было покрасить его в один, причём красный, цвет. Отцу удалось с помощью цитат из Маркса, Энгельса и Ленина доказать, что Гейне – великий революционный поэт, могущий влиять и на национальных поэтов советских республик. После многомесячного обивания высоких московских порогов отец получил справку о том, что он не космополит… С помощью Гейне семейная история стала превращаться в историю сложной, духовно расщеплённой жизни великого немецкого поэта еврейского происхождение. В образе Гейне я, наверное, впервые заметил взволновавшую меня дихотомию евреев. Для отца Гейне был великим поэтом и «барабанщиком революции». Для меня поэт стал первым героем серии очерков о замечательных евреях с дуальным сознанием. Я ещё вернусь к «дуальности». Я не понимаю, как отец мог так повлиять на твоё творчество, если вы расстались в твоём раннем детстве.  Мой покойный отчим Михаил Фёдорович Дейген, член-корреспондент Академии наук УССР, профессор физики, всегда противился моим увлечениям философией, психологией и историей. Он повлиял на моё становление гораздо больше тех, с кем я был связан кровными узами. Он увлёк меня в физику, научил думать, бороться и открыл мне трагический и волнующий мир еврейства. Он был блестящим учёным, великолепным организатором науки, прекрасным педагогом и человеком пронзительного ума, редкого таланта и обаяния. Отчим был одарённым рассказчиком, увлекательным собеседником, человеком разносторонних интересов. Его критический ум, его оппозиция режиму были известны узкому кругу людей. В его богатом внутреннем мире бурлили еврейские подводные течения. Он жил в сложном ритме высокопоставленного учёного и гордого еврея, патриота Израиля. Когда настало время выбора профессии, отчим мне сказал: «В этой стране нельзя заниматься гуманитарными науками: попадёшь в какую-нибудь кампанию типа «космополитов» либо продашь душу дьяволу. Заниматься надо точными науками. Идеологии никакой, да и дело настоящее. Для него нужны мозги». В 2003 году в английском журнале Advances in Physics («Достижения физики») вышла моя обзорная статья на семьдесят страниц. В конце статьи было написано: «Автор приносит глубокую благодарность своему покойному учителю и отчиму М. Ф. Дейгену, чьё вдохновляющее влияние также внесло вклад в эту работу». Я писал эти строки через 25 лет после смерти моего отчима. Благодаря отчиму я стал физиком и вопреки ему стал литератором, о чём говорят четыре книги и сотни публикаций в бумажной и электронной прессе. Он также повлиял на моё решение репатриироваться в Израиль. Когда родился мой сын, он сказал: «У евреев здесь нет будущего. Там на нас нападают, но у нас есть оружие, и мы победим и построим прекрасную страну. Здесь мы как народ беззащитны и бесплодны». История моего отца и жизнь его кумира Гейне дали мне материал для работы. Только что вышедшая новая книга Александра Гордона  Я понимаю, как твоя деятельность в литературе вытекает из твоей биографии. Однако мне не совсем ясно, что ты хочешь от евреев. Они не могли быть, как все. Избранный народ – это ведь избрание быть в очень сложном положении, под давлением Б-га и людей, не евреев, чаще всего титульных, могущественных наций.  Я просто описываю поведение своих героев в экстремальных условиях. Я не обвиняю, а описываю. Идея дуальности – это не обличение, а констатация факта. В книге «Иерусалим» (1783) Моисей Мендельсон, дед твоего коллеги композитора Феликса Мендельсона, пытался показать, как его версия еврейской жизни, основанной на разуме, соответствует главным идеям Просвещения. Можно быть евреем, соблюдающим заповеди, и просвещённым немцем. Он считал, что евреи – культурная, религиозная, но не национальная группа. Еврейский либерализм, «Хаскала» была результатом стремления евреев снять с себя традиционный облик обитателя местечка или гетто, читающего и изучающего одну-единственную книгу, единственную в своём роде Книгу, но только одну. Еврейский либерализм должен был решать две противоречившие одна другой задачи: 1) «улучшить» и «модернизировать» еврея, показав его «нормальность» и «равенство» не евреям, 2) не потерять сущность еврейства, которая, по определению, не должна подвергаться изменениям. Это было двойное бремя – тяжёлая ноша, многим не по плечу. Я не встречал идею дуальности в литературе и истории, но о большинстве твоих героев уже писали и писали много. В чём новизна?  О любви написано ещё больше, чем о героях моих произведений. Тем не менее эта тема актуальна: о любви пишут и будут писать всегда. Моя тема, на мой взгляд, актуальна уже долгое время. У евреев как народа сложная судьба. Они стоят перед постоянным выбором. Избранный народ должен постоянно выбирать. Он в движении, в развитии и под давлением. Это народ-непоседа, ведомый собственным недовольством, любопытством, сопровождаемый нелюбовью других народов и страстью к перестройкам. Жизнь в рассеянии и комплексы рассеяния в Израиле – атрибуты еврейской жизни. Важно также, как писать. Я много работаю над словом и над обрисовкой исторической обстановки и связей героя с известными предшественниками и современниками. Думаю, важно не только то, что автор скажет, но и то, как он это сделает. Я не пишу статей, а эссе и очерки. Это литература, а не научное исследование. Я стараюсь писать как можно более ярко, ёмко, кратко и, как мне кажется, интересно для читателя. Во всяком случае делаю усилия писать ярче, рельефнее и увлекательно. Я стремлюсь описать соприкосновение моих героев с еврейской проблемой и несение ими её бремени. Нигде не исчерпываю тему, а лишь показываю некоторые аспекты взаимодействия героя с еврейским вопросом и ставлю многоточие, желая втянуть читателя в продолжение «диалога» с героем. Во время написания очерка я старался вжиться в образ своего героя, стремился представить его затруднения, колебания и надежды и «полемизировал» с ним. Из такого подхода могла, как мне кажется, появиться и новизна. В своих исследованиях, благодаря рассмотрению явлений под необычным, по-моему, углом зрения, я, возможно, обнаружил и открыл новые стороны героев очерков. Как ты думаешь, популярны ли твои произведения?  В своих желаниях и надеждах я не оригинален. Я хотел бы, чтобы мои произведения прочло как можно больше читателей. Не знаю, сколько людей прочли мои книги и работы в печатных изданиях. В интернете подсчёт сделать много легче. Число прочтений приближается к миллиону, но тиражи моих книг маленькие. Успешно распространять литературную продукцию без рекламных и литературных агентов невозможно. У меня их нет. Я напечатал несколько эссе на иврите, английском и немецком, чтобы расширить читательскую аудиторию, но переводы очень сложное дело, отнимающее больше сил, чем написание на русском языке. Я прекратил переводить. Я стал литератором, но не переводчиком. Я не стал типичным литератором, ибо не общаюсь с коллегами в этом новом для меня жанре. У меня нет своего milieu. Надеюсь, что «Безродные патриоты» привлекут внимание читателей. Ты упомянул о себе как о любителе классической музыки. Как музыкант я чувствителен ко всему, что связано с музыкой. Читая твои сочинения, я испытываю наслаждение как при прослушивании хорошей музыки. В твоей книге помещено эссе «Неоконченная симфония», которое взволновало меня. Какую роль играет музыка в твоём творчестве?  Не знаю, как начать. Вероятно, начало должно быть семейным, хотя не уверен. Ты знал мою тётю, Лию Яковлевну Хинчин, первого заведующего кафедрой истории русской музыки и декана вокального факультета Киевской консерватории и профессора Вашей Ростовской консерватории, познакомившей меня со своей ученицей, моей будущей женой. После изгнания из Киева во время космополитического погрома тётя жила далеко от меня и мало влияла на моё увлечение классической музыкой. К серьёзной музыке я тянулся сам, может быть, в этом было нечто генетическое, а, может быть, в моём окружении просто было много культурных людей. Как-то тётя предложила мне учиться пению. У меня хороший слух и тяга к классической музыке. Я люблю музыкальную поэзию. Но ты, конечно, спрашиваешь не о биографии, а о роли музыки в моей литературе. Об этом я бы мог говорить долго. У меня есть эссе о музыкантах-евреях «Музыкальный момент». Я не включил его в новую книгу, хотя, возможно, оно интересно для выяснения того, существует ли еврейская музыка, и когда она стала превращаться в музыку народов, среди которых жили евреи. В атональной жизни евреев музыка была отдушиной, выходом из изоляции, биением жизни. Классическая музыка и мелодия стиха рождались в душах негармонично существовавших евреев. Я писал о музыке стихов Иегуды Галеви, Генриха Гейне и Осипа Мандельштама. Всё, что связано с музыкой, находится в правом полушарии мозга, которое я нещадно эксплуатирую. Тебе известно, что я знаю много анекдотов и люблю их рассказывать. В твоей книге помещено эссе «По ту сторону еврейских шуток». Я его прочитал, там много смешного, но не меньше трагического. Почему ты вообще погрузился в шутки, но так печален в этом эссе о них?  Евреи были окружены стенами плача в гетто и местечках, но, наверное, юмор процветает тогда, когда народу не до смеха. Евреи хорошо умеют плакать и смеяться, плакать от страданий, которые им достались, и смеяться над собой, чтобы было не так тошно жить. В еврейском государстве плачут, хороня убитых, и смеются, чтобы продолжать жить. Народ хранит традицию плакальщиков и хохмачей. Шутки для евреев были отдушиной, щитом и социальным катарсисом. В них еврей стремился победить обидчика, насмехаясь над ним. Он хотел защитить своё достоинство, попранное угнетателем. Он очищался от тягот и унижений, находя нужное острое слово, разящее того, кто его сгибал. Он распрямлялся. Сочинение анекдотов поднимало евреев с социального дна над их несчастьями и на короткое мгновение возвышало над теми, кто их унижал и преследовал. Анекдоты приносили просветление и надежду. Остроты – кажущееся исполнение желаний. Еврейские шутки были формой мечты об исправлении жизни. Они создавали ощущение кратковременного триумфа слабого над сильным. Еврейское остроумие - фантазия нации на темы освобождения от унижений и преследований, попытка утешения путём полёта над давящей действительностью и прекрасный метод эскапизма. В приготовлении еврейских шуток горечь всегда была важным компонентом. В них было закодировано острое желание перемен. Остроты у евреев - своего рода революционные этюды. Мы говорили о содержании твоей книги. Есть сложные для читателя места, но способ изложения упрощает понимание читателя. Я хочу отметить твой стиль. Он афористичен, метафоричен. Есть строки, которые могли бы войти в сборник изречений типа Г. Лихтенберга и Ж. Лабрюйера. Как это произошло?  Краткая, афористичная форма, на мой взгляд, привлекает и увлекает читателя больше, чем тяжеловесный академический стиль. Язык сочинений – важный компонент моей работы. Я стараюсь писать лаконичными фразами с как можно меньшим числом придаточных предложений. Работа над языком – важная часть моего сочинительства. Я спрашивал, как и когда ты стал ощущать себя евреем? Теперь вопрос в том же духе: как и когда ты стал чувствовать себя израильтянином? Я знаю, как я в 1990 году оказался в Израиле. Стояла длинная очередь. Я спросил, что дают. Оказалось, дают сионизм. Все ехали, и я поехал, а ты ведь приехал в 1979 году. Тогда можно было ехать в США, Канаду, Австралию, Новую Зеландию, Германию, в общем намного более благополучные и безопасные страны. Почему Израиль?  До двадцати лет я был евреем, но не был израильтянином. Шестидневная война изменила сознание многих: можно было стать, как все другие народы, иметь свои почтовые марки, быть нормальным человеком, одним из народа, из своего народа. Постепенно я стал изучать историю евреев и сионистского движения, учил иврит в подполье. Мы с тобой написали песню по мотивам поэзии Иегуды Галеви. Мои стихи на иврите. В Германии в XIХ веке жил знаменитый историк еврейского народа Генрих Грец. Он говорил о Иегуде Галеви, что его «жгучая тоска по Святой Земле – родине видения и пророчества, колыбели еврейства – превратила для него в чужбину страну, где он родился». Нечто подобное произошло со мной. Мне надоело жить в гостях. Я жил в СССР физически, но духовно жил в Израиле. У некоторых представителей вашей волны алии я видел противоположное жизнеощущение: люди физически жили в Израиле, а духовно продолжали жить там, откуда приехали. Если относиться к переезду в Израиль, как к сделке, то подобное решение было крайне неудачным. Экономические достижения иммигрантов в англоязычных странах как правило выше, чем у израильских репатриантов. Жизнь в Германии пока безопаснее, чем в Израиле. Жизнь в Израиле дорогая, цены высокие, служба в армии отягощает, существует постоянная угроза террора. Тот, кто относится к своему переезду в Израиль как к совершению сделки, - неудачник: он, безусловно, проиграл. Тот, кто приехал в Израиль, решив, что это выгодный гешефт, – тот продешевил. Для пребывания в качестве постороннего наблюдателя ему следовало бы поискать другое место. «Пришелец в Риме не увидит Рима», - писал французский поэт дю Белле. Пришелец в Израиле не увидит Израиля и не поймёт, где он оказался. Он будет испытывать гнетущее отчуждение. Он перепутал реализацию мечты народа с проживанием в одной из многих возможных и равно безразличных ему стран. Брак по расчёту с Израилем не действителен. Я служил в армии, в боевой части, был на фронте. Я знал, что делал и для кого. Израиль – трудная страна, страна на большого любителя. Большинство героев моих очерков предпочло Европу. Они были влюблены в европейские страны, заимствовали культуру других народов. Об их судьбах я написал в этой книге. Спасибо за интересную беседу. Желаю успеха новой книге и её автору.  * * * Презентация новой книги Александра Гордона «Безродные патриоты» состоится в пятницу, 24 июня, в Институте изучения иудаизма им. Шокена в Иерусалиме (улица Бальфура, 6). Начало презентации в 8.45 утра. Просим обратить внимание на то, что здание института находится напротив резиденции премьер-министра Израиля. Возможны проверки. Поэтому, пожалуйста, имейте при себе удостоверение личности.  Борис Левенберг, композитор и музыкальный педагог, родился в 1950 году. В 1964 году окончил Уманскую музыкальную школу по классу скрипки, в 1968 — Уманское музыкальное училище (класс скрипки и теоретическое отделение). В 1967 году брал уроки композиции у киевского композитора Ю. Я. Ищенко (ныне профессор Киевской консерватории). В 1968-1973 годах учился на композиторском факультете Ростовского музыкально-педагогического института. С 1975 по 1983 год — ответственный секретарь Ростовской организации союза композиторов РСФСР, одновременно председатель лекторского совета Ростовского Дома кино. В 1983—1989 годы — заведующий музыкальной частью Ростовского ТЮЗа. Написал музыку к одиннадцати драматическим спектаклям, из которых наиболее заметными были «Пролетарская мельница счастья» по пьесе В. Мережко и «Щелкунчик» по сказке Гофмана. Преподавал гармонию в Ростовском музыкально-педагогическом институте. В 1990 году переехал на постоянное место жительства в Израиль. Преподаёт в Хайфской консерватории имени Рубина. Член Союзов композиторов СССР (1978—1990), России (с 1990), израильской композиторской лиги (с 1990). Музыку начал сочинять в 17-летнем возрасте. Сочинения и аранжировки Бориса Левенберга исполняются в Австрии, Германии, Израиле, России, Украине, США и других странах. Избранные произведения  • Симфониетта • Поэма для симфонического оркестра, • Две оркестровых сюиты • Два струнных квартета • Сонатина для фортепиано • «Хасидская сцена (Кадиш и Танец)» — в версиях для струнного оркестра: для скрипки и симфонического оркестра, для флейты и струнного оркестра, и другие варианты. • Четыре пьесы для скрипки, кларнета и струнного оркестра: «Восточные картины», «Мелодия», «Танец», «В джазовых ритмах» • Две сюиты для кларнета и фортепиано: «Много шума из ничего» (из театральной музыки к одноименной пьесе Шекспира) и «Синдерелла» • Произведения для духового оркестра: «Марш», увертюра «Виват, музыкант», «Галоп» • Две пьесы для альт-саксофона и фортепиано: «В ритмах джаза» и «Этого недостаточно. Кинематограф нашей любви», • Два вокальных цикла, романсы и песни • Пьесы для фортепиано и других инструментов • «Три взгляда на Элегию Массне» (2014)