ПЛЕЧОМ К ПЛЕЧУ

Алекс Тарн

Плечом к плечу

Как многие русскоязычные евреи, я рос, лелея в душе символы новой еврейской воинской доблести. Моими кумирами были непобедимый стратег Моше Даян, триумфатор Шестидневной войны Ицхак Рабин, дерзкий полководец Ариэль Шарон. Вы, конечно, помните этот гордый анекдот про «меняем трех наших генералов – дженераль Моторс, дженераль Дайнемикс и дженераль Электрик на трех ваших: дженераль Даян, дженераль Рабин и дженераль Шарон»… Вот каковы они были, эти великаны – круче всех мощных суперкорпораций, вместе взятых!

Тем тяжелее стало разочарование, постигшее меня, когда, уже приехав в Израиль, выучив иврит и получив доступ к прежде неведомым мне источникам, я ознакомился с истинным положением дел. Помню, как трудно было мне принять свидетельства постыдного честолюбия и сластолюбия первого, трусости и невежества второго, лживости и моральной нечистоплотности третьего… Но хуже всего стало осознание мною цены, которую вынуждены были платить за их художества другие. Другие – и Страна в целом. И хотя действительные заслуги тут и там оставались в их длинном послужном списке, с течением времени становилось все труднее отделять мнимые победы от подлинных, мифические подвиги от реальных, уворованное от заработанного с честью. Повторяю, это был весьма тяжелый для меня процесс крайне неприятного прозрения.

Неудивительно, что когда я в той или иной форме делюсь с читателями мнением о своих прежних кумирах, мне нередко приходится сталкиваться с той же самой – очень понятной и естественной реакцией отторжения. У кого-то она трансформируется в наивную агрессию – как будто шум ругани может заглушить неприятные для слуха вещи. Кто-то оскорбленно советует мне бережней относиться к мифам – без них, мол, мало что строится. А кто-то и вовсе делает из меня анти-израильского очернителя: «Вас послушать, так и героев здесь никаких не было!»

Но в том-то и дело, что герои были – настоящие, без скидок, с реальными подвигами, реальной доблестью, реальными заслугами. Хотите пример? Вот один из них – отличившийся в бою на перевале Митле младший лейтенант Дан Зив, интервью с которым было опубликовано на прошлой неделе в газете «Макор ришон» (интервьюер – Амнон Лорд). Позвольте только для начала привести тут несколько абзацев, необходимых для понимания исторического фона описываемых событий.

Перевал Митле находится в западной части Синая, в тридцати пяти километрах от города Суэц (южная оконечность Канала). Это довольно узкое (местами до 50 метров) извилистое ущелье контролирует две дороги, пересекающие полуостров в направлении с запада на восток – с отклонением к югу (в сторону Эйлата) и к северу (в сторону Эль-Ариша и Газы). Там и произошел в последних числах октября 1956 года один из самых известных боев «Операции Кадеш». Абсолютно бессмысленный с оперативной точки зрения, не слишком значительный по протяженности и по количеству вовлеченных в него сил, он тем не менее превратился в одну из самых известных легенд, сформировавших впоследствии ментальность нескольких поколений бойцов и командиров ЦАХАЛа. Уже хотя бы поэтому язык не поворачивается назвать его «боем» – пусть лучше будет «сражение». Сражение на Митле.

В июле 1956 года президент Египта Гамаль Абдель Насер принял решение о национализации Канала – что, в свою очередь, вызвало понятное желание прежних владельцев этой важнейшей стратегической ценности вернуть украденное. В поисках удобного повода для вмешательства англичане и французы заключили секретное соглашение с Бен-Гурионом (подписано в Севре 24.10.56). Согласно ему, на израильтян возлагалась весьма ограниченная задача. Грубо говоря, от ЦАХАЛа требовалось всего лишь слегка пошуметь в районе Синая – а тут уже вмешаются и европейские державы, которые совместными усилиями произведут оккупацию зоны Канала под предлогом обеспечения и поддержания мирного судоходства.

Учитывая, что боевые части ЦАХАЛа и так постоянно совершали рейды возмездия на египетскую территорию в ответ на нападения банд федаинов, англо-французское предложение и в самом деле не требовало от Израиля особых дополнительных усилий. Одна загвоздка: из-за повышенной секретности «демонстрационная» суть операции не была доведена даже до старших армейских командиров. Считается, что в тайну был посвящен, помимо Бен-Гуриона и нескольких дипломатов, только начальник Генштаба Моше Даян. Времени на планирование и разведку практически не было отведено. Да и зачем? «Слегка пошуметь» можно и без детальной подготовки.

Вечером 29 октября, то есть спустя всего пять (!) дней после подписания тайного Севрского протокола, 890-й батальон бригады парашютистов под командованием майора Рафаэля (Рафуля) Эйтана десантировался у восточного края перевала Митле и закрепился там. Сутки спустя к бойцам Рафуля присоединились (после 200-километрового сухопутного марш-броска) остальные части парашютной бригады. В принципе, на этом, согласно Севру, можно было и закончить: о продвижении ЦАХАЛа в глубь Синая было написано в газетах и объявлено по радио, так что затребованный европейцами «шум» состоялся. Поэтому Генштаб строго-настрого запретил парашютистам (то есть командиру бригады Ариэлю Шарону и его комбатам) продвигаться дальше, то есть в само ущелье. (прим.ред.сайта МАОФ - на деле британцы и французы начали высадку только 5 ноября, когда ЦАХАЛ уже занял почти весь Синайский полуостров. Брались в расчет и параллельные события в Венгрии, что помешало бы Советскому Союзу активно действовать на двух фронтах. Но американцы в очередной раз предали всех своих союзников. Что касается захвата перевала, то по первоначальному плану высадка планировалась западнее Митлы, так что весь перевал оказывался в кармане. Но авиаразведка ошибочно приняла палатки дорожных рабочих за лагерь египетских солдат и в последний момент место высадки было определено восточнее перевала. В момент высадки перевал был пуст и в случае быстрых действий мог быть занят без потерь. В следующие 2 дня египтяне перебросили туда части из района канала. Десантникам все равно пришлось бы занять перевал, так как в пустыне они были открыты бомбежкам авиации и попали бы под удар отступающих с востока египетских частей. Но делать это надо было или сразу после высадки или разумно, а не шароновским нахрапом)

Ариэль Шарон прекрасно знал о запрете, но разве когда-нибудь этого человека останавливали какие бы то ни было запреты? Для начала комбриг послал в Генштаб телеграмму, в которой настоятельно требовал позволить ему захватить перевал. При этом Шарон выражал уверенность, что Митле пока еще не защищен египетскими частями. Трудно сказать, на чем основывалось это мнение: как уже сказано, перевал находится на расстоянии часа неторопливой езды от Суэца, где совершенно точно располагались значительные силы египтян. Кроме того, в ситуации, когда о начавшейся операции уже написали в газетах, вряд ли можно было надеяться застать врага врасплох.

Само собой, Шарон получил решительный и недвусмысленный отказ. И не просто отказ, а совершенно конкретную инструкцию закрепиться с бригадой у восточного входа в ущелье и ждать. Некоторое время спустя парашютистов обстреляла египетская авиация, не причинив при этом, впрочем, никакого ущерба. Разглядев в этом еще одну возможность надавить на командование, Шарон послал в штаб новую телеграмму, в которой вновь требовал разрешить ему «улучшить позицию в западном направлении». И вновь получил отказ – вкупе с предложением отступить восточнее, если уж ему вовсе невмоготу держаться у входа в ущелье.

Более того, не ограничиваясь телеграммами, начальство послало к Шарону начальника штаба Южного округа подполковника Рехавама Зеэви (Ганди). Ганди было приказано удостовериться, что Шарон понял приказ и ни в коем случае не попытается захватить перевал. Шарон сделал вид, что согласен, и «в обмен» попросил о небольшой уступке: позволить ему выслать вперед небольшую разведгруппу для прояснения обстановки. Дав на это свое согласие, Ганди улетел назад в штаб. В его понимании «небольшая разведгруппа» означала максимум взвод разведчиков.

Зато в трактовке Ариэля Шарона понятие «небольшая разведгруппа» включала, как выяснилось, целый батальон десантников под командованием Моты Гура, разведроту, роту поддержки, а также минометную и танковую роты. Замыкали все это «небольшое» великолепие автомобили снабжения и армейский амбуланс. Вышли в 12:30, а 20 минут спустя, уже в глубине перевала, случилось то, что и должно было случиться: бойцы ЦАХАЛа попали под кинжальный перекрестный огонь двух египетских батальонов, надежно окопавшихся на обоих склонах ущелья.

Многие погибли от первого же залпа; значительное число бойцов вместе с Мотой Гуром прорвались в зону, куда не доставали египетские пулеметы, другие, под командованием Аарона Давиди, отступили, но часть машин, включая амбуланс, осталась на дороге. Извилистый характер ущелья позволял найти укрытие от огня, но он же и мешал определить, откуда именно стреляют. Одно не подлежало сомнению: батальон Гура был полностью отрезан. Залегшие в «мертвой зоне» парашютисты и приданная им рота НАХАЛя попросту не могли сдвинуться с места, и любая их попытка прорваться к своим была сопряжена с большим количеством жертв, если не с полным уничтожением.

А теперь слово Дану Зиву (выдержки из материала Амнона Лорда в моем переводе с иврита)

* * *

Снимали меня недавно для Десятого канала. Одели, засняли так, засняли эдак, полчаса перерыв, сижу, отдыхаю. Вдруг садятся рядом три девчонки, на вид от 15 до 25:

- Как вас зовут?

- Дан Зив, - говорю. Они сразу – прыг мне на шею, обнимают, целуют:

«Мы тебя искали столько времени, ты не представляешь!»

«А вы кто?»

«Мы внучки Иегуды Васмана…»

То есть Иегуда Васман – один из тех пятерых, кого мы тогда вытащили. А за девчонками, смотрю – мама, а за мамой – целое племя, человек семнадцать. Если бы не ты, кричат, никого бы из нас не было. Ты нашего отца и деда из того амбуланса вытащил, тяжелораненого.

Тяжелораненого? Я и не помню, как он был ранен. И кого я тащил, тоже не помню. Я и сам тогда был 20-летним мальчиком, младшим лейтенантом.

Я пошел в армию в ноябре 1954-го, в 890-й батальон парашютистов. Сначала-то меня в ВВС направили. Стали проверять, а у меня в левом ухе звенит. Я до этого в кибуце на тракторе работал, вот и звенело. Мне говорят: погоди чуток, пока звенеть перестанет, месяца три. Не, говорю, не хочу ждать. Так и пошел в парашютисты.

До января того года, до объединения с «частью 101», это был батальон, годный разве что для парадов. Раздали им красные береты, красные ботиночки, прямо как у девчонок. Девяносто процентов их операций заканчивались неудачей. Надо, к примеру, взорвать дом в полукилометре от границы, в Газе. Задача для десяти человек, а они посылают целый батальон. Зачем целый батальон на один дом? Ну и конечно, когда идут четыреста солдат, один обязательно выстрелит невпопад. И тут уже комбат думает: всё, мы обнаружены, разворачивает часть и возвращается ни с чем. Много у них было таких провалов, пока наконец Бен-Гуриону и Даяну не надоел этот фарс.

Когда Шарон сменил там Иегуду Харари, тот собрал своих офицеров и говорит: Арик здесь долго не продержится, так что я минимум через три месяца вернусь. Арик первым делом взял тех, кто остался, разделил их по парам и каждой паре задал маршрут по ту сторону границы. Просто пройти по отмеченным точкам и вернуться. К примеру, у моего друга Цури Саги напарником был одноглазый подрывник Ирми Барданов из кибуца Нирим, он потом погиб в Калькилии. Цури мне рассказывал, что они вдвоем с Ирми зашли в Газу и убивали каждого встречного араба. Немало уложили. Вернулись и говорят Арику: так, мол, и так. Арик им не поверил и Меир Хар-Цион тоже – думали, врут, хвастаются. А потом кто-то принес египетскую газету со статьей о неизвестной банде, которая оставила после себя кучу трупов там, там и там. То есть в точности на том маршруте, где Цури и Ирми прошли.

Но это Ирми и Цури, а большинство офицеров из 890-го даже до первых точек не добрались. Не умели ориентироваться. В итоге Арик почти всех их повыгонял: ему боевая часть нужна была, а не ходячие трупы. А потом набрал новых по принципу «свой приводит своего». Меир Хар-Цион пришел еще раньше, пришел Мота, пришли другие ребята из кибуцев и мошавов. Установили новые нормы. Что такое бой? Бой – это когда ты сокращаешь дистанцию между тобой и врагом с целью перейти в рукопашную. Этому учат, и ты учишься.

У меня было три учителя: Арик Шарон, Аарон Давиди и Рафуль, и пусть меня простят все мои остальные командиры. Тогда я научился главной вещи: преодолевать страх. Тебе говорят: ночью выходим на задание, и ты начинаешь бояться. Почему? Потому что можешь умереть. И вот тут важно найти свою систему. Я, к примеру, говорил себе: сегодня я точно погибну. И если это твердо усвоить, то уже ничего не страшно. А утром возвращаешься… и жив!

Ты вдруг открываешь в себе такие силы, о каких и не подозревал. Для борьбы со страхом ты мобилизуешь так много, что потом это остается в твоем активе – если, конечно, ты выжил. А со временем это входит в привычку, и ты просто думаешь только о задании. О том, что если ты провалишься, то тебя выгонят из батальона. А этого я никак не хотел – быть выгнанным. Это раз.

Два – это твой личный вклад в успех. И тут уже не важно, кто ты – комбат, комроты, комвзвода или рядовой. Помню, как Шарон приехал к нам после учебки и тренировок, спустя пять месяцев после начала нашей службы. Это был первый раз, когда мы его увидели. Он тогда спросил, знаем ли мы, какой взвод считается лучшим в батальоне? Тот, в котором из 24 человек личного состава найдутся хотя бы трое, которые могут подняться под огнем и пойти в атаку. Так и сказал: мне хватит этих троих. Они и станут у меня офицерами.

Арик сказал, что он командир, его дело планировать и решать. Но лицом к лицу с врагом находится не он, а мы. Мы должны смотреть и решать. Если Арик сказал пройти справа, а ты видишь, что лучше идти слева, то так и надо делать – слева. Ты вправе менять план, но при этом учти: если провалишься, вылетишь из части. Тебе всего 18 или 20 лет, но такой подход дает тебе крылья. Ты учишься брать на себя ответственность, учишься принимать решения.

И третье – это жизнь товарищей. Это свято. Свято, когда речь идет об одном человеке, и уж конечно, свято, когда их десять или сто. А Мота на Митле попал в переделку со 150 людьми – две полные роты – отрезанный от всех, вне поля видимости. И тут уже не было выбора, кроме как выручать их – забыв на время о тех ошибках, которые были сделаны. Когда Давиди остался с нами по эту сторону засады, он знал, что другого пути нет. Надо уничтожить египтян и добраться до Моты. При этом у нас даже не было карт этого места, так что радиосвязь с окруженными мало чего стоила.

И тут я вспомнил свою первую операцию – захват здания полиции в Хан-Юнисе. Август 55-го. Минное поле, и у нас нет ничего такого, что помогло бы пройти через мины. Рафуля тогда только назначили комроты. По одну сторону продвигался взвод Цури, по другую – взвод Шаули. Приказ Рафуля был таков: командиры взводов идут первыми. Два офицера в каждом взводе бегут впереди плечом к плечу, а взвод – колонной по одному – за ними, след в след. Цури так и бежал, вместе с другим офицером. Они впереди, а первый взвод за ними. И никто не погиб – ни одной мины не взорвалось!

Но у нас было иначе. Второй взводный, Шаули, вызвал меня и Амнона Лави из кибуца Сарид и сказал: вы вдвоем бежите впереди плечом к плечу, остальные вслед. Мы не знали о приказе Рафуля. Эта история всплыла только несколько лет спустя. Цури, когда узнал, был в ярости. А тогда я побежал, и уже после десяти метров понял, что бегу один. Пол-одиннадцатого ночи, и я бегу через минное поле один. Оборачиваюсь и вижу, что Амнон бежит за мной – не рядом, а вслед! Но не станешь же выяснять отношения в пол-одиннадцатого ночи посреди минного поля. Я решил – будь что будет, бегу до конца. И вот, мы почти добегаем, и тут Амнон присоединяется ко мне, как и намечено, сбоку. Остаются какие-то пять метров, и именно тут он решает бежать плечом к плечу! И вот именно тут, за пять метров до забора, он наступил на мину. Меня только контузило, его убило.

Тогда-то я и понял, что могу бежать в одиночку. Это пригодилось на Митле.
Когда Мота застрял, он связался с Ариком и с Давиди. Мота хотел, чтобы боем командовал Давиди, и Арик сказал – ладно. Но Давиди не мог действовать вслепую. Потом к нему подошел еще Рафуль и три роты. Я тогда был у Рафуля младшим лейтенантом. Я со своим взводом залег в двадцати метрах от Давиди и от Рафуля и слышал каждое их слово. Давиди сказал Рафулю: мне нужен доброволец, который примет огонь на себя и тем самым выявит огневые точки врага. Он поедет по дороге, а мы с биноклями будем засекать, откуда его убивают. Никто тогда понятия не имел, что там на склонах сидят два полных египетских батальона – думали, пулемет тут, автомат там.

Рафуль сказал: я буду этим добровольцем. Давиди сказал: заткнись, ты мне нужен для другого. И смотрит на Иегуду Кен-Дрора, водителя джипа. И говорит: Иегуда, садись в джип и езжай по дороге, пока не доедешь до Моты. В тебя будут стрелять, но ты не бойся, езжай. Иегуда побелел, как стена. Он сразу все понял. Ему было 20 лет. Теперь я иногда слышу, что у него просто не было выбора, что это не называется вызваться добровольцем. Ерунда. Ведь он мог сказать «нет», но не сказал. Вызваться добровольцем не значит дать объявление в газету. Так поступают люди, которые выросли в определенной обстановке. В бригаде парашютистов все знали: придет время, и тебе что-то поручат – что-то такое, что может стоить тебе жизни.

Иегуда садится в джип, трогает с места, заворачивает за первый поворот и скрывается из виду. И сразу раздается такой залп, какой редко услышишь. Во всяком случае, я до этого ни разу еще не слышал такого залпа пулеметного и автоматного огня. И хоп – тишина. Кончилось. Я тогда был едва-едва месяц после офицерских курсов, еще толком не умел командовать взводом. Но даже мне стало ясно, что Иегуда уже никогда не выполнит приказа доехать до Моты.

При всем при этом мы даже не видели, что с ним случилось – он был вне поля зрения. А Мота тем временем продолжал по рации требовать от Давиди, чтобы тот начал атаку. Но как штурмовать вслепую? Разведчики Михи Капусты трижды атаковали северный склон и трижды неудачно. Потом выяснилось, что они даже не поняли, что их поливают огнем с юга, с противоположного откоса. И вот Давиди и Рафуль подходят ко мне и говорят: теперь ты. Обо мне тоже потом говорили: он вызвался добровольцем. Смешно, честное слово…

При этом я вовсе не думал, что мне приказано умереть. Мне поставили несколько боевых задач. Проехать по дороге, засекая огневые точки врага. Да-да, вот так просто, как на прогулке с женой по цветущему лугу – засекая полевые маки. Это, считай, был первый контрольный выстрел в голову.

Далее – осмотрись, определи, что случилось с Кен-Дрором. Выясни у Моты детали его положения. И… возвращайся, забрав у него раненых! Это, считай, второй контрольный – на случай если первого не хватит… И все это нужно было проделать в открытом сверху захламе (захлам – захаль-ле-мехица – бронированная автомашина с двумя колесами впереди и двумя ведущими гусеницами сзади – АТ). (прим.ред.сайта МАОФ - это называется полугусеничный бронетранспортер)

Я выслушиваю все это, отвечаю «да» и выжидаю одну минуту – ровно то время, которое нужно, чтобы поговорить с Создателем. Уважаемый Бог, говорю я Ему. Я прошу одного: смотри на нас, когда мы поедем. Просто смотри на нас своим добрым взглядом. И вот мы с ребятами из моего взвода садимся в захлам. Нас пятеро. Ребята задраивают свои створки, я открываю свою, рядом с водителем. Я говорю ему: «Ты смотришь только на меня и делаешь то, что я говорю. И плевать, что будет вокруг. Главное, чтобы ты все время ехал. Остановка запрещена. Если остановишься – всё, конец нам всем. Это не значит, что нас не помнут тут и там во время поездки, поскольку здесь не Беверли-Хиллс. Но, с другой стороны, это ведь и не совсем кадиллак. Скорость держи 30 км/час. Вперед».

Дороги там было всего один километр. Место очень напоминает Шаар а-Гай – примерно та же топография. Только нужно соскоблить все сосны, выкрасить склоны желтым и разместить с каждого боку по батальону хорошо окопавшихся египтян. Вот через такой коридор мы и проехали. Я смотрел на это и думал только об одном: нужно вернуться к Рафулю и Давиди и рассказать им обо всем, чтобы можно было нанести на карту. Так мы доехали до Моты – хотя и не совсем. Полностью забраться в мертвую зону не удалось – мешал подбитый захлам одной из Мотиных рот.

Что касается Иегуды Кен-Дрора, то я видел джип в кювете и водителя, лежавшего головой на руле. Мы проехали мимо: я знал, что если остановлюсь, то не выполню задания. Доехав до Моты, я первым делом развернул захлам, чтобы потом возвращаться. Пока разворачивались, египтяне не переставали по нам стрелять. Только потом я стал искать Моту – он был в 150 метрах дальше, в мертвой зоне, куда не доставали пули. Мота не показался мне чересчур взволнованным.

Когда пришло время ехать назад, и я вернулся к своему захламу, возле него стоял один из бойцов Моты, из роты НАХАЛя. Там чуть дальше, в зоне огня, был наш подбитый амбуланс, с задней дверью, раскрытой в сторону египтян. Боец мне говорит: там наши, в амбулансе, раненые, много. Я спрашиваю: если так, почему не вытаскиваете? Он отвечает: ты рехнулся? Туда не подойти, всех перестреляют. Я говорю своим: а ну, покажем этим шлимазлам из НАХАЛя, что такое парашютисты. Они тут же спрыгнули из захлама и мы побежали к амбулансу – он был в двадцати метрах.

Я подбежал к двери, спиной к египтянам. Вижу: внутри лежат человек 12 – 14, прячутся друг за другом. Египтяне стреляли, когда кто-то там начинал шевелиться. Стали мы их вытаскивать. Семеро были уже мертвы, может, больше. Мы уложили их всех на землю и определили, что человек пять еще дышат. Мы взвалили их себе на спины и побежали к захламу. Все это под огнем. И за все это время ни у кого из моих ребят ни одной царапины! Когда я набил машину ранеными, троих моих бойцов пришлось оставить у Моты, потому что для них уже не было места. Так что назад могли ехать только я и Игаль Минцер из кибуца Мизра.

Я выхожу по рации на своего комроты, Оведа Ладыженского – он позже погиб в этот же день. Спрашиваю: мне возвращаться? Он говорит: ты что, жив? Ну тогда возвращайся! И мы проехали этот путь еще раз. Все эти десять минут.

Когда я снова подошел к Давиди, он лежал за камнем, а вокруг щелкали пули. Он, и рядом Рафуль. Они лежат, а я, двадцатилетний мальчишка, стою. Я младший лейтенант, он подполковник. Давиди смотрит на меня снизу и спрашивает, что я видел. Я рассказываю. Стоя. Говорю, что нельзя атаковать со стороны шоссе. Нужно зайти сверху. Он говорит – ну так возьми взвод и зайди сверху. Возьми и зайди. Ты не можешь сказать «нет» самому Давиди.

И все это время, пока я стою, Рафуль вопит мне снизу, чтобы я залег, что меня вот прямо сейчас убьют. А он, между прочим, мой комбат. И так это мне надоело, что я просто сказал ему, чтоб заткнулся. А ты, говорю, заткнись, понял? Он вскочил, встал передо мной в этой своей знаменитой позе – губы сжаты, руки скрещены на груди. Стоит. Он стоит, я стою, египтяне стреляют. Из нас троих самым умным был все-таки Давиди. Как заорет: эй вы, герои, а ну – упали! Приказ! Немедленно! На землю! Тот, кому удается пройти через то, что прошел тогда я, – пройти и вернуться живым – ощущает себя неуязвимым. И обычно именно в этот момент его убивают...

(конец выдержки из интервью)

* * *

Ориентируясь на данные, собранные Даном Зивом во время его безумной поездки, Мота Гур и Аарон Давиди составили план и с наступлением темноты провели согласованную атаку в тыл египетских позиций. Ударили с запада и востока, сверху, по обоим откосам одновременно. К 10 вечера все было кончено, перевал очищен от египтян. А к полуночи, словно подчеркивая полную оперативную бессмысленность происшедшего, израильтяне отступили на исходные позиции к востоку от Митле.

Раненых и погибших эвакуировали самолетами «Дакота». Первых было около 120, вторых, по разным источникам, от 38 до 49 – цвет и гордость ЦАХАЛа. Иегуда Кен-Дрор, кстати говоря, дожил до эвакуации. Когда стемнело, ему удалось выбраться из джипа и доползти до своих. Он умер в больнице два месяца спустя.
Дан Зив был награжден медалью «За мужество» – за спасение раненых товарищей. По его словам, он получал награду из рук Шарона и сначала заупрямился, не хотел брать. Шарон накричал на него: «Бери и выметайся отсюда! Вон!»
Впоследствии Дан дослужился до полковника, а его упомянутый выше друг Цури Саги – до бригадного генерала, как и Аарон Давиди. Рафуль и Мота стали генерал-лейтенантами, начальниками Генштаба (первый сменил в этой должности второго), а затем подались в политику.

Количество убитых на Митле египтян оценивают в 260 человек. Еще три раза по столько сумели убежать и вернуться в Суэц. О раненых и пленных источники не сообщают, что – как бы это сказать… – весьма характерно для того, completely smartphone-less времени. Особенно, если учесть ту изуверскую изобретательность, с которой арабы уродовали тогда тела евреев, которые имели несчастье попасться им в руки живыми или мертвыми.

И напоследок – знаменитый снимок, сделанный в 1955 году фотографом Авраамом Вередом из газеты «БаМаханэ». Тут они вперемежку, плечом к плечу, как требовал Рафуль. Правда, не на минном поле, что, видимо, и объясняет столь тесный контакт.

Стоят, слева направо: лейтенант Меир Хар-Цион, майор Ариэль (Арик) Шарон, генерал-лейтенант Моше Даян, капитан Дани Мат, лейтенант Моше Эфрон, полковник Асаф Симхони. Сидят, слева направо: капитан Авраам Давиди, лейтенант Яаков Яаков, капитан Рафаэль (Рафуль) Эйтан.

Решайте сами, кто тут истинные герои.