СТОЯЛ ПЕРЕД НАМИ НАРОД ИЗРАИЛЯ

Стоял перед нами наш народ Израиля

Во время войны "Несокрушимая скала" почти каждый день погибали ребята. Лихие, красивые.

Показывали по телевизору их фотки, улыбающихся, очень молодых. 

И так щемило сердце, просто невозможно.

Мы с женой их как детей своих чувствовали, как детей, поверите?

И вот как-то утром, приходит наш сынок, Илюша, — это было 21 июля, — и показывает нам объявление в "Фейсбуке".

"Это наша просьба, — написано там, — к вам, болельщикам хайфской команды… погибший вчера Шон Кармели был солдатом-одиночкой, и мы не хотим, чтобы на его похоронах было пусто. Приходите, чтобы отдать последний долг герою, который погиб, чтобы мы могли жить".

— Что ты предлагаешь? — спрашиваю Илюшу.

Он говорит:

— Предлагаю ехать. Потому что а вдруг мало людей придет? Его родители прилетают из Америки, должны увидеть, что их Шона любили.

Мне понравилось то, как Илюша ответил, я даже растрогался, и сказал:

— Поехали, сынок, дорогой мой!

И мы поехали. Похороны должны были состояться в этот день в 23:00 на военном участке кладбища в Хайфе.

По дороге наконец-то было время поговорить с сыном. Что там у него с докторской, как там мои внуки во время сирены, и что не просто стране нашей, Израилю, не просто.

Возле города Зихрон Яаков — это значит, за 40 минут до места — вдруг пробка. Еле движемся. Нервничаем, думаем, может, авария, может, ремонт дороги, иначе никак не объяснишь.

Минут через 15 пробка еще круче. Практически стоим.

Видим, в машинах справа и слева все больше молодые ребята едут.

Илюша смотрит на меня и говорит:

— Папа, что-то мне кажется…
— Но этого не может быть, сынок? — развожу руками.

А он мне:

— Может.

Открывает окно и спрашивает девушку в соседней машине:

— Куда едете, девушка?

Она ему:

— На похороны. А вы?
— И мы.

Я со своей стороны спрашиваю молодого паренька, водителя:

— Куда едете?
— На похороны.

Мы с Илюшей переглядываемся… и примолкаем. Так и едем в машине молча до самого места. Каждый в ожидании, что же увидим.

Паркуем машину за 4 квартала до кладбища. Просто негде парковать.

Успеваем прийти минута в минуту. Но оказывается, что похороны откладываются еще на час, потому что люди прибывают и прибывают.

Ну что вам сказать?!.. Тьма людей, верите?! Тысяч тридцать, а может быть, и сорок. И все стоят молча.

Мы оглядываемся… Кого тут только нет?!.. Молодые, пожилые, религиозные, арсы с серьгами, солдатики и солдатки с глазами, полными слез.

И все они пришли проводить этого мальчика, Шона.

А там, вдалеке, впереди, родители Шона, с трудом их видим, но ощущаем, как они, бедные, оглядываются вокруг, их все это оглушает!.. Оглушает! И тишина эта, и сумасшедшее количество людей, и правдивость того, что происходит. Очень горькая для них, это да. Но и очень высокая!..

И вот несут гроб. Долго его несут. Проходят такой змейкой между нами.

Все стоят, сгрудившись, как самые близкие, — нет, ближе.

Кто молчит, кто про себя рыдает, кто слезы вытирает, кто нет, — пусть текут.

Но не помню ни криков, ни стонов, а очень точно помню свое состояние.

Это когда у тебя холодеет спина, когда комок стоит в горле и слезы у глаз.

От всего, что происходит.

И мурашки по коже...

От этой тишины, какой не слышал никогда в жизни.

Но самое главное, — от этого единства.

Необычайного единства!

Да-да, сверял потом свои ощущения с Илюшкиными, у него были такие же.

Стоял перед нами наш народ. Такой, какой он есть на самом деле.

Именно сейчас, когда не разрывали нас деньги, надуманные противоречия, правые и левые, когда не было ни лозунгов, ни дешевой политики, вот когда мы все это и ощутили.

Что именно это наш народ.

Что корень этого народа — единство, которое здесь разлито.

А все остальное — наносное.

Все остальное — ты это сейчас понимаешь — надо счистить, соскрести, содрать, и тогда откроется вот это золото. Которое и зовется Любовью.

И ты стоишь среди всего этого и вспоминаешь то, что не раз уж слышал, но не прочувствовал так, как сейчас. Что мы уже так жили когда-то. Пусть давно, но жили.

Объединенные вот этой Любовью. Что вокруг этой Любви и собрались.

Куда же все это подевалось?! Как же мы умудрились такое богатство закопать? Ведь именно так и хочешь жить! Вот так стоять, ощущать это и никуда не уходить…

И вот уже отзвучал кадиш (молитва по умершему). И я его отшептал со всеми. Мне он не показался громким, а таким же внутренним…

И потом еще много времени просто стояли, долго-долго, хотели сохранить все это в памяти.

Но все-таки вечно ты так стоять не будешь, начали расходиться.

Расходились тихо. Не было никаких посторонних разговоров.

Мы с Илюшей тоже молчали. Больше от того, что пережили.

Сели в машину.

— Как ты? — спросил Илюшу.
— До сих пор отойти не могу, — говорит.
— И я тоже.
— Ты глаза их видел?
— Только в глаза и смотрел.
— Какие ребята, а?
— Нет слов.

Так, без слов, и ехали 

                                                                     Шон Кармели. Светлая память.