В канун праздника Песах я, как обычно, набрал московский телефонный номер Бовиных. Ежегодно по большим еврейским и русским праздникам мы перезваниваемся.
– Вас слушают, – каждый раз звучит в трубке.
– Хаг самэах, Александр Евгеньевич! – говорю я в микрофон. – ("Весёлого праздника, Александр Евгеньевич!")
– Хаг самэах, Илья! – отвечает Бовин.
Несмотря на многолетнюю дружбу, не могу заставить себя выполнить его требование: называть его "Саша" и обращаться на "ты". Поэтому он ко мне – "Илья" и "ты", а я к нему – "Александр Евгеньевич" и "Вы". Смешно, конечно, но...
В этом году не получилось: несколько раз я пытался дозвониться, в трубке слышались гудки, затем линия переключалась на факс.
Прошла праздничная неделя. "Позвоню 1 мая, – решил я. – Вместе посмеёмся..."
Ночью приснилось, что звоню в Москву.
– Вас слушают, – говорит Бовин.
– Пытался вас поздравить, Александр Евгеньевич, – оправдываюсь я. – Не дозвонился.
– Поздравишь в следующий раз. Какие наши годы, Илья!
Утром мне на работу позвонила Вика, плачет, не может совладать со спазмами в голосе.
– Умер Бовин...
***
Мы ехали по берегу Мёртвого моря. Я сидел за рулём, рядом со мной – Бовин, сзади ехала Лена Петровна. (Именно – Лена, а не Елена – по названию великой сибирской реки, так и в паспорте: Бовина Лена Петровна.)
Бовин:
– Ваши политики посходили с ума. Как они могут всерьёз обсуждать вопрос об Иерусалиме? Тот факт, что этот город принадлежит исключительно евреям, записан в самом авторитетном в мире документе, в Библии. Никто этот документ не подвергает сомнению...
Лена Петровна:
– Как ты можешь такое говорить, Саша! Ты представляешь Россию, а точка зрения её правительства противоположна твоей.
Бовин:
– Во-первых, я имею право на своё мнение. Если моему правительству моё мнение не нравится, оно может отозвать меня. А во-вторых, я излагаю её Илье с глазу на глаз...
Лена Петровна:
– Это сейчас ты излагаешь с глазу на глаз. А вчера в Хайфском Технионе сколько было народу? Полторы тысячи? Две тысячи? Ты говорил то же самое.
Бовин:
– Не могу же я тут говорить одно, а там другое!
***
Бовин:
– По статусу посол России в Израиле является также послом в Палестинской автономии. Каждый раз Арафат тянется, норовит поцеловать меня в губы. Не хочу целоваться с Арафатом. Так я и заявил: не буду целоваться с Арафатом, присылайте другого представителя – для Палестинской автономии. Примакову нравится целоваться с Арафатом, пусть приезжает и целуется, а я не буду.
***
Подъезжаем к гостинице Дан Панорама, в которой размещается посольство России. Вот-вот должна выйти Первый Секретарь посольства и атташе по культуре Татьяна Анисимовна Карасова. Недавно она развелась с мужем.
Сидим, ждём.
Татьяна Анисимовна появляется в дверях, спускается по ступеням.
Бовин:
– Илья, смотри, какие ноги зря пропадают!
Я:
– Александр Евгеньевич, что вы сделаете, если узнаете, что у неё в Израиле появился... друг, любовник?
Бовин:
– Закрою на это глаза. Только сначала позавидую – ему.
Я:
– А если выйдет замуж за израильтянина?
Бовин:
– Придётся уволить... С сожалением. Классный работник!
***
Звонок.
Поднимаю трубку.
– Илья? Говорят из посольства России.
Затем голос Бовина:
– Илья, в Беэр-Шеве поселился мой однокашник по юрфаку. Завтра приеду, хочу с ним повидаться.
Звоню Давиду Лившицу, у них гостья из Свердловска, Таня.
– Хотите завтра пообедать с Бовиным? Берите Таню, приходите к нам.
Назавтра – сидим за столом, много едим, много пьём. Языки развязались, травим анекдоты.
Был бы я трезвым, никогда не задал бы этот идиотский вопрос, но тут:
– Александр Евгеньевич, вот вы посол России. Представьте себе: вам становится известно, что ваша страна готовит ядерный удар по Израилю. Что вы станете делать?
Мог бы посол сказать: "Такого быть не может, потому что не может быть никогда!" Ведь посол всё-таки.
А он:
– Постараюсь что-нибудь сделать, чтобы мои друзья не пострадали...
***
Вообще забота о друзьях – одна из самых главных черт характера. Всех своих друзей-однокашников переправил в Израиль, позаботился об устройстве, квартирах, пенсиях, пособиях, каждого встретил, обогрел – без помпы, без показухи: друзья есть друзья.
Позвонил мне:
– У вас в Беэр-Шеве поселилась моя давняя подруга, мы встречались, когда были студентами. Записывай: Розенберг Марта Исааковна. Номер телефона... Адрес... Помоги ей, а я на днях подъеду.
Приехал, обошёл квартиру, заполнил продуктами холодильник – "на первое время", ласково называет её – то "Марфуша", то "Мартынчик", она смотрит на него с обожанием: старая любовь не ржавеет, так ведь замуж и не вышла, после Саши-то...
Прошло совсем немного времени, и Марта Исааковна тяжело заболела, диагноз – болезнь скоротечная с летальным исходом.
Встретила меня с виноватой улыбкой:
– Входите, садитесь, нет сил подняться...
С тех пор и до самой её смерти жена Чрезвычайного и Полномочного Посла Российской Федерации в Израиле доктор философии Лена Петровна Бовина еженедельно по четвергам приезжала рейсовым автобусом в Беэр-Шеву, собственноручно вымывала в квартире полы, наводила порядок, делала закупку продуктов на неделю и привозила их на такси, готовила, варила, жарила, оставляла соседке деньги – чтобы та ухаживала за Марфушей.
Когда Марта Исааковна умерла, Александр Евгеньевич позвонил мне:
– Организуй всё по закону, позаботься о миньяне, чтобы всё было по-людски. Сообщи, когда похороны, я приеду.
Хоронили в тот же день, к вечеру. Бовин был очень грустный...
Впрочем, о Марте, о её смерти и о похоронах он написал в своей книге «5 лет среди евреев и МИДовцев».
***
Когда исполнилось 30 дней со дня смерти Марты, Бовин приехал в Беэр-Шеву, мы побывали на кладбище, постояли над могилой.
Потом поехали ко мне домой – обедать.
– У тебя пиво есть? – спросил Бовин.
– Нет, Александр Евгеньевич, пива нет, только водка.
– Водки сегодня не хочется, пива бы...
Рядом с моим домом – киоск, держат братья – выходцы из Марокко, я иногда у них покупаю молоко, сыр, хлеб.
– Сейчас купим пива, – говорю я. И, обращаясь к водителю: – Александр Иванович, остановите, пожалуйста, около этого киоска.
– С каких пор ты стал ездить на такой машине? – спросил меня киоскёр, кивнув на посольский "Мерседес".
– А ты посмотри, кто там сидит, – ответил я.
Он прищурил глаза, наклонился.
– Посол? – узнал.
– Посол, – подтвердил я. – Хочет к обеду пива.
– Какого?
Получив ответ, набросал в полиэтиленовый мешок полтора десятка жестянок пива, подошёл к машине, повертел рукой в воздухе: открой, мол, окно, – подал мешок Бовину: "Матана. Мимэни." ("Подарок. От меня.") Помахал рукой: "Лейитраот. Таво, эсмах лиротха." ("До свиданья. Приезжай, буду рад увидеться ещё.")
***
Особая страница – дружба Бовина и Рагера.
Мэр позвонил мне в Сдом на работу.
– Русский посол заказал билет на концерт Синфониетты. Позвони в кассу, попроси забронировать два места – для тебя и для меня – рядом с послом. А ему позвони в посольство и скажи, что я прошу его быть сегодня моим гостем.
Солировал бывший альтист "Виртуозов Москвы", с которым Бовин был знаком прежде. Перед началом концерта я представил посла и мэра друг другу, они пожали руки, сели – через место, я – между ними, для перевода. Во время антракта Рагер пригласил посла отужинать в ресторане, приглашение было с благодарностью принято.
В ресторанчике "Ранчо" при заправочной станции было немного посетителей, вскоре и они расплатились и ушли, и мы остались одни. Мяса было много, приготовлено оно было превосходно, Рагер хотел было заказать к нему красного вина, но тут же понял свою оплошность, попросил водки: "Принеси «Смирновской»", – сказал официанту со знанием дела.
Водка была холодная – до запотелости бутылки, мясо горячее – до шипения. Выпили под дежурные тосты – "за мир, дружбу и процветание". Из динамиков лилась негромкая музыка – 12-ая рапсодия Ф.Листа. Бовин стал подпевать. Рагер подхватил эстафету и, демонстрируя истинную музыкальность, повёл вторым голосом через терцию и сексту – мастерски! Бовин взвинтил голос вверх, вышел на триоли. Я вспомнил "Певцов" И.С.Тургенева: очень похоже!
Посоревновались, посмеялись, налили и выпили, закусили. Я любовался этими необыкновенными собутыльниками. Вскоре оказалось, что я могу спокойно выпивать и закусывать, не обращая ни на кого внимания: в моей роли переводчика ни посол, ни мэр (бывший разведчик, долго скрывавший, по соображениям конспирации, своё виртуозное владение русским языком) нисколько не нуждались.
Сегодня я жалею, что не записал их беседу – ни на магнитофон, ни на – хотя бы! – на клочок бумаги или салфетки.
Начались воспоминания.
– В 1970 году, когда прошёл суд в Ленинграде, я выехал в Испанию, – начал Рагер.
– Так это был ты! – воскликнул Бовин. – Ну да, нам сообщили, что какой-то израильтянин подбивает Франко... Так это был ты! Я сказал тогда Андропову: "Они нас переиграли. Придётся отменять приговоры, чтобы не обосраться перед всем миром." Так это был ты!
И – пошло-поехало. Рагер рассказывал Бовину, какие шаги он предпринимал, чтобы поставить советские власти перед необходимостью ослабить преследования еврейских активистов, Бовин радовался: "Мы это предусмотрели, я сказал Андропову...", на что Рагер парировал: "Я знал, что вы это предусмотрите, и приготовил..." "Ух ты, – удивлялся Бовин, – это было нам ниже пояса. Молодец!"
Они забыли и обо мне, и о Ференце Листе с его 12-ой рапсодией. Стояла глубокая ночь, было много выпито и съедено, и переговорено, и ночь та канула в Лету. Остались воспоминания...
Они подружились. Не раз Бовин звонил мне:
– Давно не виделся с твоим шпионом. Пусть закажет мне место в гостинице.
Рагер заказывал для посла комнату в комплексе Бейт-Яцив. Вечер проводили вместе. Помнится встреча в старом городе в болгарском ресторане. Засиделись допоздна. Далеко заполночь Бовин, поняв, что ресторан болгарский, сказал:
– Люблю болгарскую чорбу.
Находившаяся неподалёку хозяйка спросила:
– Хочешь чорбу?
Посол взглянул на часы.
– Где ты её возьмёшь в час ночи?
– Не беспокойся, – ответила женщина и ушла на кухню. Через четверть часа перед нами на столе стояли керамические судки с горячей чорбой. Бовин попробовал.
– Это чорба, – сказал он, – но не болгарская, а турецкая.
– Верно, – удивилась хозяйка. – Я болгарка, а мой муж турок. Это он готовил...
Потом Рагер тяжело заболел. На некоторое время появилась надежда на исцеление, мэр выписался из больницы. Я позвонил Бовину, и он приехал в Беэр-Шеву. Рагер принимал нас дома. Он похудел, выглядел подтянутым. Сам приготовил кофе, мы сидели за столом, шутили, много смеялись и делились планами.
В день смерти Рагера Бовин, закончивший свою каденцию посла, вылетал на родину, поэтому на похороны приехать не смог.
Он прилетел на вечер памяти Рагера, который мы проводили в зале городской консерватории (вместе с презентацией трёхтомника Переца Маркиша, издание которого Рагер начал совместно с послом России, а вышел трёхтомник после смерти мэра). Новый мэр (Давид Бунфельд) не только не нашёл нужным пригласить бывшего посла на вечер и оплатить ему стоимость перелёта, но даже отказался оплатить ночлег в гостинице, а ведь именно Бовин сделал первый взнос на издание трёхтомника П. Маркиша (5 тысяч долларов)!
– Старуха сказала мне: "Не жди денег от евреев, бери тысячу долларов и лети." (Старухой Александр Евгеньевич называл Лену Петровну.)
И он прилетел, и приехал в Беэр-Шеву, и поднялся на сцену.
– Мы с вашим мэром много лет занимались одними и теми же вопросами, – сказал бывший посол России в притихший зал. – Мы занимались одним и тем же – по разные стороны Железного Занавеса, друг против друга. К счастью, он переиграл меня, он оказался победителем. И именно поэтому вы все находитесь сейчас здесь.
Я сидел на сцене, потому что, как секретарь Фонда развития Беэр-Шевы и бывший помощник бывшего мэра, был ведущим вечера.
– Александр Евгеньевич, поэтому и вы сегодня здесь, – вставил я реплику.
Бовин улыбнулся, кивнул.
– Твоя, Илья, правда, – согласился он.
***
И ещё об одной встрече я не могу не рассказать.
Бовин приехал в Израиль, как принято говорить, "с частным визитом". Позвонил:
– Встретиться бы, рыбки поесть...
Я позвонил Марику Кармону:
– Скажи, какие знаешь ты в Тель-Авиве хорошие рыбные рестораны?
Марик перечислил три-четыре места.
– Едем в Тель-Авив к Бовину, – сказал я Вике. – Повестка дня – рыбный ресторан.
Нашей Рахельке не было ещё и полугода.
Сели в машину, поехали.
Александр Евгеньевич ждал нас у входа в гостиницу.
– Поехали в Эйн-Гев, – сказал он, усаживаясь рядом со мной.
– На Киннерет? – с ужасом воскликнула Вика.
– Ну да, – подтвердил гость. – Лучше, чем там, рыбку не готовят нигде.
– С ребёнком – на Киннерет? Сейчас? Нет, я с вами не поеду, – взмолилась Вика. – Вези нас к Ленке.
Я завёз жену с ребёнком в Гиватаим к подруге, и мы с бывшим послом поехали в Галилею. Спустились к озеру, обогнули его с запада и с севера.
– Останови-ка, – попросил Бовин. Вышел, походил вдоль дороги, поднялся на придорожные камни, вернулся, считая шаги, что-то записал в блокнотик. – Поехали дальше.
Таких остановок было несколько. Я ни о чём не спрашивал: если посчитает нужным, расскажет сам.
В киббуце Эйн-Гев зашли в ресторан, заказали рыбу. Бовин взял в руку приземистый гранёный стакан, показал официантке:
– Водка.
Она кивнула: "Понимаю". Принесла на подносе заказ – тивериадскую рыбу и два стакана с водкой, слой примерно в палец толщиной.
– Ма зэ? – спросил Александр Евгеньевич. – Что это?
– Водка, – растерянно ответила официантка. – Мана (порция).
– Я просил не "мана", а стакан водки, – наставительно разъяснил гость из России и перевёл на иврит: – Кос водка.
Официантка взяла стакан и скрылась в кухне. Возвратилась она с полным до краёв стаканом и в сопровождении всего штата кухонных работников. Они, не стесняясь, встали полукругом за нашими спинами и с любопытством взирали, как клиент (а они его, безусловно, узнали) будет пить "кос водка" (стакан водки).
Александр Евгеньевич, ничуть не смутившись, поднёс к губам стакан и, не торопясь, глоток за глотком опорожнил его, затем принялся за рыбу.
Обратно мы ехали через южную оконечность озера. Бовин подрёмывал. Потом открыл глаза.
– У них громадный штат арабистов, они давят на Путина, чтобы он занял однозначно проарабскую линию. И мой друг Примаков тоже… Это убийственно и для мира, и для России. Мы, мои друзья, небольшая группа, мы обязаны убедить руководство страны, что Израиль не может вернуть арабам земли, ведь тогда граница вплотную приблизится к еврейским населённым пунктам на смертельно близкое расстояние. Будет создана взрывоопасная ситуация, арабы не удовлетворятся одним шагом, они обязательно сделают второй, третий, пятый, десятый шаг, пока или не уничтожат Израиль, или, что скорее всего, опять не получат по рогам. И Россия опять окажется в говне. Сколько можно!
Он был русским человеком, он любил свою страну и всегда заботился об её интересах.
Он был Человеком. Человеком и остался – в делах, в книгах, в памяти друзей.
Горько, что его нет.
Второго числа кремация и похороны.
Вот и всё...
1 мая 2004 года.
PostScriptum
Почтовый служащий в кипе принял у меня извещение, пробежался кончиком авторучки по строчкам гроссбуха и указал мне: распишись вот тут. Потом выложил упаковку – массивную плотно укутанную в несколько слоёв желтовато-серой бумаги и со всех сторон обклеенную марками. На обратном адресе я прочитал слово "Москва". Ни от кого из России я бандероли не ожидал, подумал: "Похоже на солидный заряд взрывчатки…" Постоял в нерешительности, наконец мысленно махнул рукой: "Ладно, умру как герой!" – и рванул бумагу. Под ней был чёрный нейлоновый пакет.
Короче, в пакете оказались три экземпляра – авторских экземпляра! – книги "ВОСПОМИНАНИЯ ОБ АЛЕКСАНДРЕ БОВИНЕ". Как некогда говаривал автор предисловия к этой солидной книге М.С.Горбачёв, "пирдуха!" (т.е. "пир духа", эту фразу молва приписывает экс-президенту).
Справка
"ВОСПОМИНАНИЯ ОБ АЛЕКСАНДРЕ БОВИНЕ – политик, журналист, дипломат". Москва, Любимая Россия, 2006.
Составители: В.Захарько, С.Кондрашов, Л.Шинкарёв.
Редакционный совет: Василий Захарько, Станислав Кондрашов, Лена Бовина, Илья Урилов, Леонид Шинкарёв.
Художник Сергей Стулов.
536 страниц.
ISBN 5-9607-0007-7
20 марта 2006 года.
История появления "Воспоминаний" (или, вернее, моего имени в книге "ВОСПОМИНАНИЙ") такова. По электронной почте пришло письмо, подписанное Леонидом Иосифовичем Шинкарёвым, было это вскоре после кончины Александра Евгеньевича. Леонид Иосифович писал, что моё имя и мой адрес получил от Лены Петровны, что друзья Бовина намереваются подготовить и издать воспоминания о – дальше следовали эпитеты в адрес покойного, и уместные, и справедливые. Леонид Иосифович в своём письме просил меня разыскать несколько бывших русских, ныне израильтян, с которыми А.Е. поддерживал тёплые отношения, и попросить их, если они сочтут это возможным, написать несколько слов для книги. Такая же просьба – написать – была обращена и ко мне.
Я связал Л.И. с Эдиком Кузнецовым, Яшей Козаковым (Яаковом Кедми), Давидом Маркишем, Инной Гольдштейн, Врубелями-Голубкиными-Гробманами, ещё, кажется, с кем-то – уже не помню. Позвонил и написал Доре на РЭКУ, с этой радиостанцией Александр Евгеньевич не просто сотрудничал, но и дружил – со многими журналистами и ведущими. А от себя, не мудрствуя лукаво, я послал уже написанный и опубликованный очерк-не-очерк, некролог-не-некролог, отрывочные фрагменты, горькие и светлые фрагменты воспоминаний, написанные сразу после получения вести о кончине Бовина.
Сейчас, перелистывая уже живую книгу, ловлю себя на мыслях: вот об этом почему-то не написал, и вот об этом следовало рассказать, и вот ещё о том… Но – книга уже стала свершившимся фактом, остаётся посожалеть и попытаться добавить недосказанное в последующих публикациях, что я здесь сейчас в какой-то мере и сделаю.
***
Я сидел в кабинете посла, когда секретарша, заглянув, сказала:
– Звонят из приёмной Президента.
Александр Евгеньевича поднял телефонную трубку. Лицо его помрачнело.
Я не знаю, был ли на проводе сам Ельцин или кто-то из его сотрудников говорил от имени Самого. Бовин отвечал односложными местоимениями, не соглашался и не не-соглашался, отсутствующе вперив взгляд в пространство. Положил, не попрощавшись, трубку, и только тогда лицо его приобрело выражение.
– Так твою мать, – начал Александр Евгеньевич свой монолог.
Теперь я должен отвлечься от продолжения Бовинской тирады, чтобы объяснить, что я понял из неё, затем продолжу прерванное цитирование.
Это случилось в 1992 году. Бывший, самый-самый последний Президент скончавшегося Советского Союза намеревался посетить Израиль с, естественно, частным визитом. Принимали Михаила Сергеевича всякие общественные организации, фонды, принимали радушно, произносили речи. Действующему Президенту новой России, моему институтскому однокашнику Борису Николаевичу Ельцину это, следует полагать, было не по душе. И решил он то ли попросить своего представителя в Государстве Израиль, то ли спустить ему ЦУ: не ехать в аэропорт, не встречать там Бывшего, не придавать визиту оттенка официальности.
Бовин дослушал до конца голос ОТТУДА, положил, не попрощавшись, трубку, и только тогда лицо его приобрело выражение.
– Так твою мать, – начал Александр Евгеньевич свой монолог. – Этот мудак хочет меня учить, как я должен обращаться с моими друзьями.
Затем позвал секретаршу.
– Пошлите за букетом и выясните, пожалуйста, точное время прилёта Михаила Сергеевича. Поеду в аэропорт.
В аэропорт он поехал. Букет вручил. Приём Горбачёву устроил.
Это – БОВИН.
По пунктирам памяти
"Алия девяностых" – теперь этому долгожданному и неожиданному феномену найдено логическое и историческое объяснение, описаны характерные его черты, придумано название. Водопад или снежную лавину можно описать, глядя со стороны. Теперь, по прошествии лет, многие пытаются сделать это.
Мэром Беэр-Шевы был Ицхак Рагер, последним послом СССР и первым послом России (чрезвычайным и полномочным!) – Александр Бовин. Я был при обоих, даже больше того. У Рагера я числился помощником (кроме того, что мы были друзьями, вместе поработали – "мы пахали!" – в Европе в 1972 году) и служил связным и переводчиком между канцелярией мэра и посольством и консульством сначала СССР, а потом России. А ещё, работая инженером на комбинате Мёртвого моря в Содоме, я осуществлял связь предприятия с посольством и консульством этих же стран, контакты же у нас были самые тесные: в Содоме строился магниевый комбинат – по проекту и при участии советских и российских специалистов. Бовину я звонил, к Бовину обращался, к Бовину приезжал, с Бовиным ездил – то как посланец Рагера, то как представитель Ури Бен-Нуна, Генерального диектора комбината. ("Скажи ему, что меня зовут Юрий Александрович Бунин," – попросил Бен-Нун при первой встрече с послом. Это было правдой, отец директора, московский раввин Александр Бунин, нелегально унёс ноги из Советской России в 1934 году, избежав таким образом ареста. Сын его Ури-Юрий родился уже здесь, на Земле Израиля.)
…К мэру Беэр-Шевы приехал министр инфраструктуры Израиля Ариэль Шарон.
Рагера с Ариком связывала давняя боевая дружба: подполковник армии обороны Израиля, Ицхак Рагер руководил многими операциями во время Шестидневной войны, его подписи увековечили арабскую капитуляцию в городах вокруг Иерусалима: Гило, Вифлеем (Бейт-Лехем), ещё несколько населённых пунктов.
– Срочно приезжай, есть разговор, – сказал мне по телефону мэр.
Разговор шёл о строительстве в Беэр-Шеве караванного посёлка.
(Подчеркну – опять в скобках – такую немаловажную подробность. Последний большой всплеск алии семидесятых произошёл в 1979 году, с тех пор ворота в Железном занавесе в течение десяти лет были почти герметично задраены. Рабочих мест в стране не было, жилищное строительство было практически прекращено, система абсорбции разрушена – за неимением олим неразумно тратить средства на содержание центров абсорбции, ульпанов, учителей, чиновников… И вдруг – прорыв плотины, лавина, половодье. Маленькая страна, жившая все годы в состоянии непрекращающейся войны, должна была на ходу организоваться для приёма новых граждан, не забывая при этом ни о внешнем враге, ни о своих нелегко живущих гражданах. Задача казалась невыполнимой, тем не менее её необходимо было выполнить).
– Решай на месте, да или нет, раздумывать некогда, – по-военному приказал генерал в отставке Шарон подполковнику запаса Рагеру. – Если "да" – строй, если "нет" – отдам другому мэру. Ты у меня первый, но не единственный.
– Что ты думаешь? – взглянул на меня Рагер.
– Я ничего не думаю, – ответил я. – Мне нужно знать все "за" и все "против".
С Ариком я тоже был давно и хорошо знаком, в середине семидесятых снабжал его маму Веру русской литературой, которую она охотно и жадно поглощала.
– "Против" нет ничего, всё только "за", – сказал Арик. – Мы построим городу всю инфраструктуру: проведём воду, электричество, канализацию, очистим и благоустроим участки. Когда потребность во временном жилье закончится, сможете снести караваны и строить виллы, всё для этого уже готово – без затрат из городского бюджета.
– Арик, ты предлагаешь мне построить в моём городе концлагерь. Бараки будут стоять, прижатые один к другому, у людей не будет работы, скученность, незанятость, пьянство, наркотики, проституция, семейные драмы, поножовщина, преступность. Мы это уже проходили. Все претензии будут ко мне, я стану самым непопулярным мэром в стране.
– Смотри дальше собственного носа, – возразил министр. – С ростом населения появятся рабочие места, люди постепенно устроятся, начнут зарабатывать, переедут на постоянные квартиры, город вырастет, а плохое забудется. Твой город будет говорить по-русски, а молодые – на иврите, они пойдут в театр, в библиотеку, на концерты, а дети – в садики, школы и университет. Ты станешь самым популярным мэром в Израиле.
– Что ты думаешь? – теперь Арик задал мне вопрос – по-русски, он любил при случае блеснуть своим картавым русским языком.
Конечно, караванный городок построили, и его заселили новыми репатриантами – в подавляющем большинстве из стран СНГ, но встречались и чернокожие евреи из Эфиопии. Между выстроенными рядами двухквартирными бараками пролегли новые дороги, пошли автобусы, появились муниципальные детские сады. Прошло какое-то не очень длительное время, и около некоторых бараков стали парковаться новенькие "олимовские" автомобили – репатрианты находили работу, обустраивались.
Вот в этот самый караванный городок направил свои стопы посол России в Израиле Александр Бовин – посмотреть, как живут бывшие подданные его страны, ставшие гражданами Израиля.
– Попроси своего шпиона пригласить меня, – сказал в трубку посол. – Пусть закажет гостиницу – комнату мне и комнату водителю. Переночуем, вечер проведу с мэром, а утром – официальная часть визита: посещение послом России караванного городка. "Шагай вперёд, мой караван!" – пропел речитативом некарьерный дипломат.
Как уже было заведено, мы до глубокой ночи просидели в ресторане, на этот раз в румынском "У Ильи", всего – и выпивки, и еды (не закуски, а именно еды) – было вдоволь. Пили, ели, веселились, бойцы вспоминали минувшие дни. Утром, в половине десятого, я заехал в Бейт-Яцив. Александр Евгеньевич сидел на скамеечке, обмахиваясь газетой: начиналась сухая негевская жара.
Я оставил моё "Рено" на стоянке, сел в посольскую "Вольво" ("Мерседес" у чрезвычайного и полномочного появился позднее) позади шофёра, Бовин опустился в кресло рядом с водителем.
– Пристегнитесь, Александр Евгеньевич, – попросил я. – У нас штрафуют.
– Сам пристегнись… если очень хочется, – отмахнулся посол.
Машина была с дипломатическими номерами, её обычно не останавливали.
К окраине караванного посёлка мы подъехали ровно в десять, секундная и минутная стрелки моих часов "Cardi" (я специально взглянул на них) сошлись на цифре 12.
– Точность – вежливость королей, – произнёс я дежурный комплимент.
– Точность – нормальное качество нормального человека, – ответил "ненормальный" посол.
Я вспомнил недавнее интервью Александра Евгеньевича корреспонденту израильского радио.
– Господин посол, – сказал корреспондент, – вы много лет повторяли о необходимости установления дипломатических отношений между вашей страной и нашей. Теперь отношения существуют; больше того, именно вы представляете вашу страну в Государстве Израиль. Как вам видится Израиль изнутри?
– Как зебра, – ответил посол. – Полоса белая – полоса чёрная, полоса белая – полоса чёрная.
– Что для вас является в Израиле белой полосой?
– То, что каждый гражданин этой страны просыпается утром, зная, что ему обеспечен бутерброд на завтрак и порция на обед. Не многие страны в мире, даже очень благополучные, могут похвастать этим.
– А чёрной полосой?
– Необязательность. Никогда и нигде в мире, а я объехал много стран, очень много – на всех континентах, нигде в мире я не тратил понапрасну так много времени на ожидание. У ваших чиновников время – не время, место – не место. Договоришься, придёшь, окажется, что и твой визави пришёл, но не тогда и не туда. И ведь даже не извинится, для него это в порядке вещей, он и не поймёт вашего недовольства. Вот это для меня чёрная полоса.
(В скобках отмечу, что я, естественно, не стенографировал это интервью, поэтому текст воспроизвожу по памяти, не ручаясь за буквальное цитирование каждого слова, но надеюсь, что смысл сказанного послом я передал точно).
Рагера среди "лиц", принимавших посла, не было, он заранее предупредил, что занят. Городскую управу представлял секретарь муниципалитета Арье Маркус, были ещё высокие чиновники, начальники отделов и, разумеется, я – внештатный помощник мэра.
Приём посла дружественного государства был подготовлен в лучших традициях российского и советского "потёмкинского" гостеприимства. Какая-то чиновница поинтересовалась (на иврите, а я перевёл), не хочет ли господин посол заглянуть в какой-нибудь караван – по собственному, разумеется, выбору… ну, например, вот в этот (она кивнула в сторону ближайшего строения, у двери которого уже стояла на стрёме его обитательница). "Господин посол" мрачно кивнул и направился в предупредительно распахнутую перед ним дверь. За послом устремилась толпа чиновников, каких-то активистов, важно вышагивал пресс-секретарь, фотограф то приседал, то забегал шествию дорогу, мешаясь под ногами и нервируя гостя.
Крохотная, чистенькая, старательно прибранная квартирка вместить такое количество "гостей" не могла, тем более что в центре салончика надрывно махал лопастями привставший на тоненькую ножку вентилятор, от которого, кроме шума, никакого эффекта не было. В раскалённом караване свирепствовал предполуденный зной.
Хозяйка квартиры, пробравшись сквозь толпу гостей к столу, налила в несколько стаканов уже успевший нагреться апельсиновый сок, один стакан она протянула послу, про остальные безадресно произнесла "пейте, пожалуйста". Александр Евгеньевич сделал глоток, поморщился, вернул стакан смущённой женщине и стал выбираться наружу, на свежий воздух – вон из душегубки. В дверях образовалась пробка, всем хотелось поскорее выйти, соблюдя при этом правила приличия.
– Как вы можете принуждать людей жить в таких нечеловеческих условиях! – грозно взглянул посол на принимавших его представителей городской верхушки. – В такую жару человек жить без кондиционера не может и не должен.
Я переводил на иврит каждое сказанное Бовиным слово, стараясь не окрашивать свой голос его интонациями. Какая-то чиновница сделала попытку объяснить, что, дескать, все репатрианты получили деньги на приобретение электроприборов, включая кондиционеры, но…
– Людей нельзя заставлять так жить, – резко сказал посол России. – Люди должны жить в человеческих условиях. Что там у вас намечено ещё?
– Посещение детского сада, – упавшим голосом сказала чиновница и пошла впереди процессии.
Это были ясли, дети, совсем крохотные, лежали в кроватках, многие спал.
Вперёд выступила начальница или заведующая детского заведения, назвала число детей и их возраст, обернулась к нянечкам, дав им понять, что можно и нужно перейти к следующему пункту программы. Женщины наклонились над кроватками, одна вынула бледненького белокурого ребёночка, другая шоколадного эфиопчика, обоих детей, как два куля, сунули в руки посла, тут же перед ним вырос фотограф и защёлкал затвором фотоаппарата, пугая не только детей, но и взрослых ослепительными вспышками блица. Дети заплакали.
– Зачем вы их разбудили? – зло, неприязненно сказал посол. – Дети спокойно спали. Кому нужна ваша показуха?
Нянечки торопливо забрали детей из рук Бовина, он повернулся и зашагал прочь.
– Останетесь обедать, Александр Евгеньевич? – спросил я.
– Пообедаю в дороге, – буркнул посол России, садясь в машину.
***
Мы ехали в моей машине, я – за рулём, Бовин на сиденье рядом.
– Вчера я встречался с Саги.
Генерал Иешуа Саги – начальник военной разведки.
– Пригласил меня побеседовать – так, ни о чём. Он не оговорил тему, и я не стал спрашивать: зачем, мол, приглашаешь? Сижу у него, "чай? – спрашивает, – кофе?" Обмениваемся всякими пустыми новостями, улыбаемся друг другу. "Вот, – как бы между прочим говорит Саги, – стало нам известно, господин посол, что в Иране, в их атомной программе, трудится столько-то бывших советских, а – стало быть – и российских учёных-атомщиков. Что-то нам это сотрудничество не очень нравится." "Да? – удивляюсь. – Не нравится? А вот нам стало известно, что в вашем ядерном городке под Димоной работают семьдесят четыре физика-репатрианта, тоже бывшие советские, а – стало быть – и российские учёные. И нам это тоже не очень нравится." Саги хмыкнул и перевёл разговор на другую тему – об привлекательности еврейских женщин.
– А что, Александр Евгеньевич, – спросил я, – действительно работают? Именно семьдесят четыре?
– Откуда я знаю! – ответил Бовин. – Наверно сколько-то работает. А может и нет. Мне важно было выиграть этот поединок, я ведь знал, что ему нечего будет ответить, он не подготовился к такому повороту разговора, вот и закрыл тему. Очень мне не хотелось с ним объясняться, большое блядство – это наше участие в иранской ядерной программе, если такое участие имеет место быть… Думаю, что израильтянам доподлинно известно, даже лучше, пожалуй, чем нашим, у нас ведь теперь такой бардак!
Он замолчал и до конца пути больше не проронил ни слова, сосредоточенно думал о чём-то.
***
– Илья, – сказал в трубку Бовин, – при ядерном центре под Димоной работает "теплица". Как бы туда попасть, а?
– Поинтересуюсь, Александр Евгеньевич, – упавшим голосом пообещал я, зная, что и интересоваться нечего: в ядерный центр под Димоной ещё, насколько мне известно, не ступала нога иностранца, а Бовин, хоть и "в доску свой", всё-таки в некотором роде иностранец.
Но всё-таки, но всё-таки…
– Есть такая "теплица", – сказал знакомый репатриант-физик. – Я как раз там работаю. Называется "Тéлем", вот номер телефона секретарши.
"Тéлем" – в переводе с иврита означает "борозда".
Несколько слов о "теплицах" начала девяностых.
С послеперестроечной алиёй в Израиль прибывали и прибывали учёные, они находили работу в университетах, колледжах, многие шли в школьные учителя, руководители крупных промышленных предприятий надеялись с помощью новых недорогих и хорошо образованных учёных решить свои производственные проблемы (минимальную, но сравнительно приемлемую заработную плату обеспечивало трудоустроенным учёным государство). Прошло некоторое время, и все мыслимые и немыслимые вакансии в науке, промышленности, в учебных заведениях оказались занятыми, а учёные становились невостребованными. Некоторые устраивались рабочими-подсобниками, дворниками, сторожами… Понапрасну погибал дорогой и жизненно важный для государства научный потенциал.
Вот тогда-то появились "теплицы". Многие шустрые израильские обладатели академических степеней, нередко пенсионеры, брали на прицеп растерянных, мало что понимавших в запутанных местных реалиях репатриантов-учёных, привозивших с покинутой "доисторической" родины знания, опыт, идеи, выношенные и выпестованные годами, и "прощупывали" различные министерства и ведомства, фонды, гранды, кассы – на то они и шустрые, чтобы знать злачные места, в которых можно поживиться, зарегистрировавшись в качестве "теплицы". Сколько денег было высосано и израсходовано, сколько идей загублено, сколько судеб сломано, сколько надежд порушено!
Когда стипендии, фонды и гранды заканчивались, "научный руководитель" "теплицы" безжалостно и цинично выбрасывал опекаемого на улицу и искал очередную жертву, полную знаний, идей и желания послужить отечеству и его науке.
Бывали, однако, счастливые исключения. Одно из них – "Телем" при ядерном центре в самом сердце раскалённой пустыни Негев, под Димоной.
Я позвонил по сообщённому мне номеру телефона, уверенный, что сейчас меня пошлют по известному адресу – вместе с моим послом.
Женщина выслушала мои объяснения и сказала, что она не решает ничего, всё в руках директора.
– Вы можете меня с ним соединить?
– Конечно, – ответила женщина.
Директор, в прошлом генеральный директор ядерного центра, вышедший на пенсию, судя по фамилии, выходец из Марокко – Альфаси (его предки были, конечно, жителями города Феса), выслушал мои заикания, улыбка его зазвучала из телефонной трубки.
– Посол Бовин!.. конечно, для нас честь принять такого гостя.
Смеётся или это всё всерьёз?
Несколько раз я звонил в посольство, уточнял какие-то детали, перезванивал секретарше "Телема", у неё возникали новые вопросы, и секретарша опять звонила мне и извинялась, и я звонил в посольство. Наконец, были установлены и согласованы дата и время визита.
Накануне приезда Бовина опять раздался звонок:
– Извините. Это…
– Да-да, я вас уже узнаю по голосу. Слушаю вас.
– У нас скромная столовая самообслуживания, кормят вкусно, и выбор хороший. Но может быть для господина посла нужно приготовить что-нибудь специальное…
– Да, желательно бутылку водки – финской или "Смирновской", холодной, из холодильника, чтобы стекло запотело. И к обеду много мяса.
Александр Евгеньевич приехал в Беэр-Шеву накануне, до позднего (вернее, до раннего утреннего) часа мы просидели с Рагером в болгарском ресторане – я об этом уже рассказывал. Пили, ели (и турецкую чорбу тоже). Утром поехали на юг.
Слева от шоссе осталась Димона, вдоль дороги тянется железнодорожная колея. В самом центре пустыни, в нескольких десятках метров от дороги –
– Видите вон то одноэтажное строение? – спрашиваю посла. – На крыше, – показываю, – параболические антенны. А во-он там, на вершинах холмов – видите? – алюминиевые прямоугольники. Это пассивные ретрансляторы, зеркала, отражатели радиоволн. Вся телеметрическая информация на израильской железной дороге передаётся по радиоканалу. Сеть антенн и отражателей покрывает всю страну. Надёжно, дёшево, просто в обслуживание. В этот домик раз в неделю приезжает техник, доливает воду в аккумуляторы, проверяет исправность аппаратуры. Я проработал инженером Южного округа шесть с половиной лет, с семьдесят второго по семьдесят восьмой – ни одной неисправности. А в России ещё в семьдесят первом, когда я уезжал, на локомотивах работали радиостанции ЖР-3, содранные с немецких, разработанных в начале тридцатых годов.
– Зато в области балета мы впереди планеты всей, – грустно сказал Александр Евгеньевич.
Проехали под железнодорожным мостом. Впереди показался купол ядерного центра. Дорога вела мимо него, к Мёртвому морю.
Наконец указатель – поворот вправо, к фосфатному заводу в Ороне. Мы свернули и вскоре подъехали к воротам, уводящим в глубину территории, огороженной забором из колючей проволоки. На проходной нас ждали.
Приём был тёплый, очень дружеский, Александр Евгеньевич беседовал с сотрудниками "теплицы" – недавними гражданами его страны. Интересовался семьями, квартирами, заработками, детьми, перспективами дальнейшей работы, расспрашивал и слушал внимательно, иногда что-то записывал ("постараюсь выяснить, может быть, смогу помочь").
Потом спустились в столовую. В стороне был накрыт стол под белой скатертью. Расселись. Подошёл кухонный работник, он выполнял функции официанта. Перечислил состав меню – выбор довольно большой, выслушал пожелания, записал. Принёс, расставил, вернулся на кухню и появился перед нами, неся в вытянутых руках заиндевелую бутылку финской водки.
Бовин чуть повернул голову:
– Сегодня до шести пить не буду.
Сказал, как отрезал, и принялся за мясо.
Я почувствовал себя не совсем удобно.
– Александр Евгеньевич, – взмолился я, надеясь спасти положение, – как же так, я рассчитывал выпить с вами.
– На здоровье, Илья. Учись быть свободным человеком. Хочешь выпить – пей, чего смотреть на меня!
Я перевёл на иврит сказанное послом, Альфаси взял бутылку, спросил:
– Кто присоединяется к нам… ко мне и Элиáу? ("Элиáу" – так меня зовут на иврите.)
Все отказались (все – человек, кажется, пять или шесть). Альфаси потянулся к моей рюмке, наполнил её, налил себе.
– Лэхаим! – обратился он к гостю.
– Лэхаим-лэхаим, – кивнул Бовин, продолжая есть.
Вот так мы вдвоём, два израильтянина, бывший марокканец и бывший русский, потихоньку-полегоньку, под обильный и вкусный "закусь" и под душевные разговоры "за жизнь", "приговорили" за обедом бутылку финской водки. Пили мы оба на равных и чувствовали себя – по рекомендации чрезвычайного и полномочного посла Российской Федерации в Израиле Александра Бовина – вполне свободными людьми.
***
Точность, пунктуальность Бовина были (для него) естественными. Перед отъездом из страны по окончании своих полномочий Александр Евгеньевич устроил проводы и у себя дома в Савьоне, и в тех организациях, которые просили посла об этом.
Домой к Лене Петровне и Александру Евгеньевичу я был приглашён в тот вечер (а таких вечеров было очень-очень много, приходили и приезжали люди и поодиночке, и парами, и целыми компаниями или даже коллективами), когда с послом России в Израиле "прощалась"(!) вся труппа гастролировавшего у нас "Современника" во главе с Галиной Борисовной Волчек. Забавные проводы российского посла российскими же актёрами! Вообще, в доме этих "Облонских" воистину всё перемешалось. Я отметил этот феномен, презентуя Бовину одну из моих книжек. Дарственная надпись гласила: "Нашему послу в нашей стране – Александру Евгеньевичу Бовину от автора."
Проводы состоялись и в Союзе писателей Израиля. Я думаю, что Бовин был знаком с большинством, если не со всеми сколько-нибудь заметными израильскими литераторами – и не только пишущими по-русски, а уж с русскоязычными и подавно.
В объявлении Союза писателей говорилось, что приглашаются все желающие. Естественно, я не мог пропустить ещё одну возможность повидаться с Александром Евгеньевичем, тем более как член правления СП я в некоторой степени даже обязан был присутствовать – приятная, следует подчеркнуть, обязанность.
Места в машине были, со мной поехали Вика и Давид Лившиц.
Время на дорогу мы рассчитали точно, особых пробок в пути не было, но некоторое время пришлось покрутиться в поиске места для парковки. Короче, в зал СП мы вошли в семь часов и четыре минуты.
Зал был полон. На сцене за столом, как и положено, занимали места председатель СП Фрема Баух и Лёня Финкель – секретарь СП. Бовин, сидевший чуть на отшибе, уже говорил в микрофон.
Стараясь не мешать, мы на цыпочках прошли в зал и пристроились вдоль стены. Бовин, не прекращая говорить, взглянул на часы.
Потом Лёня Финкель оправдывался:
– Я говорю ему: "Александр Евгеньевич, люди приедут со всей страны, давайте подождём четверть часа." А он: "На сколько было объявлено начало? На семь? Давайте уважать своё и чужое время." Ну и вот – ровно в семь включил микрофон.
***
В моей книге "Вечный Судный день", которую, кстати, ценил Александр Евгеньевич, я описал историю польского еврея Павлика Цирульницкого, с которым был знаком в Свердловске. Павлик всю жизнь мечтал об Израиле, в пятидесятых даже получил разрешение покинуть СССР (тогда был массовый выезд уроженцев Польши в Израиль с недолгой формальной остановкой в ПНР). Но в это самое время тяжело заболела тёща Павлика, она год пролежала парализованная, а потом разрешение потеряло силу, и застрял Павлик на суровой уральской земле коротать свою горемычную жизнь.
В ноябре 1971 года Павлик Цирульницкий пришёл попрощаться со мной, плакал, говорил, что тоже поехал бы, но боится вызовов в КГБ, "я там сразу умру," – всхлипывал он.
Мой рассказ "Наказ", прежде чем попасть в книгу, был напечатан в какой-то газете в 1995 году. Какими-то путями газета попала в Свердловск, и Павлик собственными глазами прочитал рассказ о себе, напечатанный в Израиле. Он был потрясён.
– Если Илюша нашёл нужным написать обо мне, – сказал Павлик друзьям, – значит я должен поехать.
И он приехал в Израиль, старый, не очень здоровый, но – счастливый. Он позвонил мне из Тель-Авив, из какой-то третьесортной олимовской гостиницы.
– Мне так хорошо, – сказал Павлик по-еврейски (по-русски за многие годы жизни в Свердловске он кое-как говорить научился, но этот язык навсегда остался для него чужим). – Ты приглашаешь меня в гости? Если нет, я всё равно приеду.
Я встретил Павлика на автобусной станции. Он вышел из автобуса, мы расцеловались.
– Скажи, здесь можно купить букет цветов? – это был первый его вопрос после почти четверти века, что мы не виделись.
– Конечно, – ответил я, – но ко мне ты можешь прийти без букета, мне хватит тебя одного.
– Да нет, – отмахнулся Павлик. – Но это потом. А сейчас вези меня на военное кладбище.
– Павлик, мы поедем ко мне домой, поговорим, выпьем, как в былые времена, пообедаем.
– Да нет, – опять отмахнулся Павлик. – У вас тут есть военное кладбище?
– Конечно. К сожалению…
– Вот и вези.
Я повёз Павлика в Хацирим, и мы обошли все могилы на военном кладбище, Павлик постоял над каждой и прочитал все надписи на памятниках. На это ушло несколько часов.
– Теперь поехали за цветами, – сказал Павлик, когда мы вышли с кладбища. Лицо его было трагичным, заплаканные глаза покраснели и продолжали слезиться. – Скажи мне, Бовин живёт далеко от тебя?
– Бовин живёт около Тель-Авива, в Савионе.
– Мы купим самый дорогой букет цветов и поедем к Бовину. Я должен вручить ему самый дорогой букет, какой мы только сможем купить, и я должен сказать Бовину, что он не просто еврей, я скажу Бовину, что он самый великий еврей на свете, а я, поверь мне, повидал на моём веку много достойных евреев. Поехали.
– Во-первых, Павлик, нам незачем ехать в Савион, ты можешь всё это сказать Бовину по телефону. А во-вторых…
– Ты знаешь номер его телефона?
– Конечно.
– Мы сможем ему позвонить из твоего дома?
– Конечно.
– Поехали к тебе.
Павлик расцеловался с моими домашними, заждавшимися его появления, и нетерпеливо напомнил:
– Мы должны позвонить Бовину. Великий еврей! – сообщил он моим домашним. – Я сейчас буду с ним разговаривать.
– Павлик, Бовин не еврей, он абсолютно русский.
– Не рассказывай мне бобэ-майсэс (бабушкины сказки)! Вы только послушайте, что он говорит! Разве гой* способен так любить Израиль, как Бовин любит его? Разве способен? Звони!
Я набрал номер телефона Бовиных.
– Вас слушают, – знакомая фраза.
– Александр Евгеньевич, вы помните мой рассказ "Наказ"? – спросил я.
– Про польского еврея, который предлагал разводить в Израиле служебных собак? – Бовин полностью освоил искусство отвечать вопросом на вопрос.
– Да-да. Так вот, герой этого рассказа Павлик Цирульницкий сидит рядом со мной и хочет сказать вам несколько слов. Я передаю трубку.
Павлик нервничал, телефонная трубка в его руке дрожала.
– Я приветствую великого Александра Бовина на древней земле Израиля! – произнёс Павлик дрожащим голосом давно заготовленный и, очевидно, многократно репетируемый монолог, и мне показалось, что он говорит как-то не так, как должен был бы говорить с послом России. Сделав над собой усилие, я вдруг понял, до меня вдруг дошло… что Павлик Цирульницкий разговаривает с послом России на идише. Я попробовал разъяснить Павлику, что Бовин… Нет, мой старый приятель был невменяем. Он двумя руками вцепился в телефонную трубку, пытался удержать её, но трубка, залитая слезами, крупно тряслась.
На языке своего детства Павлик Цирульницкий рассказал бывшему политическому обозревателю и будущему академику Александру Бовину на незнакомом тому языке житие Авраама, Исаака и Яакова, поделился подробностями исхода евреев из Египта под водительством Моисея, воздал должное царям Давиду и Соломону, оплакал разрушение Первого и Второго Храмов, провёл своего слушателя через испанскую инквизицию, погромы Хмельницкого, нацистские лагеря смерти, отметил заслуги воинов и землепашцев, создавших и защитивших молодой возрождённый Израиль… Временами он всхлипывал, прерывал повествование, чтобы вытереть заливавшие его лицо слёзы и высморкаться.
– Ир фарштейт**? – вопрошал он слушателя.
– Их фарштейт***, – терпеливо отвечал слушатель.
Наконец, речь была закончена, Павлик пересказал собеседнику все свои чувства к нему, попрощался и положил трубку.
– Ну, что ты скажешь? – Он всё ещё героически преодолевал рыдания. – А ты не хотел со мной согласиться, что Бовин великий еврей! Он всё понял, он сам мне сказал об этом. Ты послушал бы, как красиво он разговаривает на мамэ-лошн… Мы сделали с тобой большое дело. Спасибо тебе. Теперь можно сесть к столу.
Павлик раскрыл сумку и выставил на стол бутылку привезённой из России "Столичной" водки.
***
В каком-то поселении на севере страны готовилась выставка известного израильского художника, в прошлом репатрианта из большого советского города. Он и на прежней своей доисторической родине, несмотря на достаточно ранний для творческого человека возраст, был уже широко известен, а в Израиле стал совсем маститым. В сообщении говорилось, что открывать выставку будет друг мастера, не менее известный в мире, и не только русскоязычном, писатель и зэк.
– Вы собираетесь поехать? – спросил Александр Евгеньевич по телефону, и, услыхав мой утвердительный ответ, сказал: – Я тоже поеду. Давно хотел познакомиться с вашим писателем. Вот и случай представился. Там увидимся.
Конечно же, следовало предупредить и виновника события, и его и, кстати, моего друга, что я и сделал по телефону накануне открытия.
– Кто такой этот Бобин? – наигранно безразличным голосом произнесла телефонная трубка. "Ну и мастер!" – уважительно оценил я.
– Не валяй дурака, на открытие выставки приедет посол России.
– Я должен подмыться?
– Ты ничего не должен. Просто я ставлю тебя в известность, что…
– Что?
– То что ты слышал.
– Какое ко мне его приезд имеет отношение?
– Ты открываешь выставку.
– Я не состою на службе ни в канцелярии Главы правительства, ни в МИДе, ни в министерстве культуры. Я частное лицо, имею имя, отчество, фамилию, адрес, семейное положение и номер удостоверения личности. Я собутыльник нашего мордописца, моего друга и величайшего художника современности. Что мне до приезда какого-то мелкого российского чиновника?
– Ну, извини.
– Нет, не извиню. Вы носитесь с этим типом, не отдавая себе отчёта, что он был ближайшим помощником начальника КГБ, когда тот заполнял лагеря и тюрьмы такими мудаками, как я, фабриковал дела, морил голодом страну, курировал атомную промышленность и угрожал всему миру уничтожением. Твой Бовин состоял шестёркой при палаче и душегубе. Теперь он разыгрывает из себя большого демократа, словно блядь, прикидывающаяся целкой. Хочет и рыбку съесть, и на хуй сесть. При чём тут я?
На открытии выставки был достаточно полно представлен израильский богемный и респектабельный русскоговорящий бомонд. Все тут знали всех, пожимали друг другу руки, целовались, слышалось: "Привет старуха! Ты великолепно выглядишь! Тебе никогда не дашь твоих лет!" "Здорово, старик! Тебя не берут никакие годы!"
На стоянку вырулила посольская машина, вышел Бовин, кое с кем он тоже был знаком, к нему подходили, приветствовали. Александр Евгеньевич увидел меня, помахал рукой, потом подошёл, мы поздоровались. Началась официальная церемония открытия выставки. Устроители сказали что-то о художнике на иврите, потом всемирно известный писатель и зэк говорил о нём по-русски – немного и недолго, но, как всегда, интересно, остроумно, тепло.
Публика оживлённо хлопала, ждали команды, чтобы войти в здание выставки. Оратор прошёл в толпу, пожимал руки. Приблизился к нам, пожал мою руку, доброжелательно отпустил какую-то приветливую фразу.
Александр Евгеньевич стоял рядом со мной. Он тоже протянул руку для пожатия, но писатель сделал вид, что протянутой руки не заметил, и прошёл мимо.
Толпа повалила вперёд, в распахнутые двери. На стенах и щитах висели картины, которые я знал и любил, в большой комнате возвышалось сооружение, названное "Инсталляция", писатель что-то объяснял, а мне в нагромождении труб и железок всё казалось непонятным.
Я обходил экспонаты, разглядывал их, сталкивался со знакомыми, поднялся на второй этаж, потом опять спустился на первый и там, у самой двери в уголке, увидел сидевшего Бовина. Он выглядел уставшим, опирался обеими руками и подбородком о палку.
– Александр Евгеньевич, принести вам попить?
– Спасибо, Илья, – тяжело взглянув на меня, проговорил посол.
Я поднялся на второй этаж, где был накрыт стол, и вернулся с бутылкой колы и одноразовым стаканом. Бовин сделал несколько глотков, грузно поднялся и медленно зашагал прочь. Я смотрел в его массивную спину, а он, почувствовав, вероятно, мой взгляд, обернулся, поднял руку и махнул ею – не помахал, а махнул. И пошёл.
Таким и запомнился – усталым, медленно удалявшимся…
***
В заключение, смущаясь и – одновременно – переполняясь гордостью и благодарностью, позволю себе процитировать фрагмент, увековеченный рукой самого Александра Евгеньевича Бовина.
"Поездка на Мёртвое море памятна еще и потому, что познакомился с чудесным человеком – Ильёй Войтовецким.
Илья возник в 1936 году на Украине. С 1941 по 1971 – Урал. Учился, работал, жил. Инженер. В 1971 году с тёщей, женой и двумя сыновьями добрался до Израиля и сразу осел в Беэр-Шеве, на границе с пустыней Негев. Участвовал в войне Судного дня. Потом и до пенсии трудился инженером по ЭВМ на Химическом комбинате Мёртвого моря. На пенсии отрастил бороду, стал похож на Хемингуэя. Пишет стихи, иногда – прозу. Хобби – компьютер и всё, что можно на нём выделывать. Главное хобби – слабый якобы пол. А вообще, повторяю, чудесный человек, настоящий товарищ, который не подведёт".
(А.Е.Бовин. "5 лет среди евреев и МИДовцев", стр 110.)
Спасибо, Александр Евгеньевич, за доброе отношение, за дружбу.
16 апреля 2006 года.
Примечания
* гой (иврит) – в данном случае – нееврей, инородец.
** Ир фарштейт? (идиш) – Вы понимаете?
*** Их фарштейт. (искажённый идиш) – Я понимаете.
Публикация приурочена ко второй годовщине со дня смерти А.Е. Бовина (он умер в ночь с 28 на 29 апреля 2004 года).
Ильи Войтовецкого не стало 3 сентября 2015 года
Комментариев нет:
Отправить комментарий