Одна из самых главных, если не самая главная грань многогранного режиссерского таланта Рязанова – удивительно тонкий слух к общественному настроению. По его фильмам можно изучать, как оно менялось на протяжение 60 лет – от еще совсем несмелой надежды "Карнавальной ночи" к деятельному оптимизму "Дайте жалобную книгу", а далее – к началу грустного осознания "Берегись автомобиля", нарастающему в "Стариках-разбойниках" и заканчивающегося уходом от реальности в сказку "Иронии судьбы" с еще раз блеснувшей, но уже раздраженной критической надеждой "Гаража" и полной внутренней эмиграцией "Вокзала для двоих" и особенно "Жестокого романса"... Ну, и так далее.

В этом ряду особое место занимает, наверное, самый слабый в художественном отношении рязановский фильм, снятый в 2000-м году, – "Старые клячи". С карикатурной озлобленностью, с неудающейся попыткой быть правдивым и совсем без художественной правды – насквозь фальшиво-искусственный (в отличие от, казалось бы, еще более одиозного, но худодожественно правдивого говорухинского "Стрелка", снятого на год раньше).

Но общественное настроение зари путинизма "Старые клячи" передают очень точно. За державу обидно! Мочить гадов! Спасение – в силовиках и в силе! "Патриотизм" с самым скверным запахом буквально струится с экрана. В результате, в отличие от почти всего остального рязановского, смотреть этот фильм исключительно трудно (наверное, именно поэтому телевизор несколько лет крутил его, как ни один другой рязановский фильм).

То, что Ахеджакова снялась в "Клячах", я могу объяснить только ее огромной добротой и доверчивостью и, по-видимому, не меньшей любовью к режиссеру. То же, наверное, можно сказать и о других артистах. (Впрочем, возможно, были и другие причины: сивушный угар нескольких месяцев на границе тысячелетий затуманивал и довольно светлые мозги.) Но один актер из "Кляч" запомнился мне тем, что, в отличие от коллег был крайне органичен и полностью в образе. Образ был придуман, но артист в нем жил, и оживленная им фантазия сценариста била по душам зрителей отбойным молотком, отбивая остатки ума и доброты. Этим артистом был Гафт в роли генерала.

Наверное, не меньше, если не больше, чем своими ролями (по-настоящему большую я видел только одну – Фирса в "Вишневом саду"), Гафт был известен своими эпиграммами – порой меткими и порой очень злыми ("Актриса Лия Ахеджакова всегда играет одинаково", или "Когда бы не ирония в судьбе, мы б не слыхали о тебе", Мягкову, или "Олег, не век – пол-века прожито, ты посмотри на рожу-то", Ефремову). А еще – своей аурой, аурой честного, приличного человека, едко-желчного, но вместе с тем доброго.

Когда же произошел в нем душевный перелом? Когда он крестился в 96-м году? Или чуть позже? Или чуть раньше? И сколько он длился? Лет десять, наверное, назад я видел его вместе с женой в "Ночном полете" у Максимова. Он не производил страшного впечатления. Пожалуй – наоборот. Но процесс, конечно, уже шел. Чтобы завершиться страшными кадрами полуразрушенного человека: "Я – путинец... Нельзя клеймить страну, в которой живешь (вот о чем, оказывается, не знали диссиденты и вся русская интеллигенция 19-го века; впрочем, не знал и сам Гафт – когда играл в других рязановских фильмах, в клеймящих: и в "Гараже", и в "Гусаре", и в "Флейте")... Я верю нашему телевидению". И так далее.

Почему "полуразрушенного"? Здесь дело даже не в том, что он говорит. Дело в том – как. Это речь зомби. Тут нет ни лукавства, ни желания выслужиться или сохранить нажитое. Он вполне искренен. И это много страшнее, чем табаковский цинизм или хаматовское самопожертвование. Слушаешь как будто живого мертвеца. Человек как бы и есть, и, вместе с тем, его нет. Куда делись ирония, куда делась критичность? Нет их. Как будто и не было.

Это не первая и, наверное, не самая ужасающая трагедия такого рода. Глыба куда крупнее была разъедена той же страшной кислотой. Но, конечно, от этого не легче. Живой труп – вообще, страшное зрелище. Особенно – когда помнишь его не-трупом.

А теперь о главном. Гафт не юноша. И не средний гомо-советикус. Это – элита. Элита народа. Как и Новелла Матвеева, например. Посмотрите, что делает наша жизнь с ТАКИМИ душами. Как лишает их не только простейшей логики, немедленно открывающей, что Крым не наш, но и нравственного чувства, которое запрещает мириться с разбоем, даже когда разбойничает твоя страна и твой президент.

Помотрите в глаза. Послушайте речь. Какой несвязной она становится. И не говорите мне про восемьдесят лет. Киму не меньше. Здесь не старческое слабоумие. Не деменция. Не психиатрия. Здесь нечто много худшее. Здесь разрушение души. И какой!

А вот дальше главное – что же делает наша жизнь с душами менее масштабными, менее крупными? В какой песок, в какую пыль она их перемалывает?

И с чем мы остаемся? С каким человеческим материалом? И что можно из такого материала сделать? Только большую беду. Очень большую.

Это сегодня понимают многие. Но главный вопрос – как нам наш человеческий материал восстанавливать?

Главнее вопроса для нас сегодня нет.

Александр Зеличенко
Livejournal