ВИКТОР ЕРОФЕЕВ. ДВЕ РОССИИ

Виктор Ерофеев: Две ненавидящих друг друга России

Иллюстрация: РИА Новости

+T-

Сижу и переживаю за Россию, которой нет. Сошла на нет. Вся моя Россия умещается у меня в голове и в моей домашней библиотеке. Моя Россия — это Россия Тургенева.

Моей России в последнее время вцепилась в волосы другая Россия, Россия Константина Петровича Победоносцева. У этой России имперский ресурс, танки, ядерные бомбы, ксенофобия, сладкие, как конфеты, патриархи, завоеванные земли, самолеты, лихие пропагандисты-империалисты. За ней народные массы. Со знаменами. Полупреданные-полумеханические обожатели сильной власти.

Подрались две русских бабы на заднем дворе у сортира с крутящейся, как самолетный винт, щеколдой. Моя баба — худая, можно даже сказать, тощая. Ее еле слышно, еле видно, она в сетях сидит, умничает, исходит иронией, сиськи до смешного маленькие, болеет за врагов и с подружками курит. А другая — ядреная, могучая, боевая, она плевала на европы, размахнись рука, спелые дыни болтаются, но нутро никакое — трухлявое. Вот дерутся, одежда разорвана, белье наружу, кровь брызжет, сейчас мозги вылетят у моей худой — такая ненависть.

Кто кого больше ненавидит? Тургенев — Константина Петровича или наоборот? Кто кого мечтает убить: моя худая — толстуху из кошмара или наоброт?

Обе стороны хотят уничтожить друг друга.

Но моя тургеневская девушка где-то своей маткой еще верит, что эту здоровую суку можно перевоспитать, можно ей по-человечески рассказать: что, как и почем. И бабища опомнится.

А та бабища уверена полностью, что моя девка не поддается перековке, ее надо принудить, испугать, разорвать на куски.

В лучшие времена, еще не так давно, хотя и не любили обе бабы друг друга, но по общим праздникам песни пели. И выпивали, случалось, за общим столом. И даже короткое время в православной церкви встречались. Моя тощая ходила туда из морального любопытства, а толстуха — по зову сермяжной правды. А теперь и праздники у них разные, и песни — тоже, а, главное, обе знают, что гореть в аду будет только одна из них.

А Запад что? Вот Александр Третий по церковно-приходской наводке Константина Петровича лютовал на родине, а в Париже главный мост назван в честь Александра Третьего.

Мне частно снится постное лицо Победоносцева. Мне часто снятся новые славные мракобесы. Ну почему у них, у наших пламенных реакционеров, такие обаятельные, постные лица?

Теперь, конечно, никто на Западе не назовет мост в честь последователя Александра Третьего. Но есть надежда на другие части света, потому что ждут своего названия безымянные мосты в Китае, Иране, Северной Корее или Нигерии.

Схватит за горло здоровая с виду баба мою худую, придушит, занесет в сортир, утопит в говне. Никакой пощады не жди. Вот и не стало моей России — утопили в говне.

Но сколько раз и сколько их топили в говне мою тощую? Жандармы, черносотенцы, большевики, пьяные моряки. Но она всякий раз кое-как всплывала, оживала, отмывалась и в какие-то лучшие времена пела общие песни с той, у которой спелые дыни. И пили вместе водку. Случалось.

А потом опять две русские бабы дрались, дрались до умопомрачения, до того, что моя Россия становилась полностью умозрительной.

Выплывет из говна моя тощая и теперь.

Потому что не выжить России с совиными крылами Победоносцева, не справится она с новым веком без ее же предательницы, России Тургенева. Нет в ней ни скорости творческой мысли, ни гениальных озаренией. Она умеет давить, храпеть, врать. Мастер хитросплетений, режиссер провокаций, она ловко прикидывается сумасшедшей, соединяя юродство с военным барабаном. Она может отважиться на то, на что никто не отважится: на отмену общечеловеческого сострадания во имя собственных обид.

Ведь почему дерутся эти разные бабы? Потому что толстуха сказала, что тощая ее обидела. Смертельно обидела. Обидела ей все пять чувств. И шестое тоже обидела. Эти обиды толстой бабы — приговор. В стране, где культура изначально построена на критическом реализме, обижаться за себя и на себя чревато самоубийством.

Хемингуэй обожал Тургенева. В своей книге парижских воспоминаний он рассказал, как он любит «Очерки спортсмена» — так для него звучали по-английски «Записки охотника». Спортсмена! Представим себе спортсмена Тургенева на беговой дорожке — вот эта любовь Запада к тургеневской России и непонимание ее — вечная тема недоразумения.

Несмотря на народную страсть к толстой бабе, которая мочалит мою тощую на заднем дворе у сортира, несмотря на ее любовничков и высоких покровителей, я предрекаю конечную победу в борьбе без правил моей тощей, малосисястой девчонке. Она победит, потому что по-человечески соразмерна божественному творению. А та, кто ее ненавидит, ославится вместе с постным кумиром.