пропаганда вызывает апатию в обществе
12 сентября в Москве была жестоко избита ведущая телеканала «Дождь» Ксения Батанова, она до сих пор в больнице с сотрясением мозга. За пару недель до этого в Пскове избили правозащитника и депутата местного облсобрания Льва Шлосберга. Вероятно, кто-то усматривает здесь политические мотивы, хотя полиция настаивает на обратном. Но речь не об этом. Речь о том, что общественная реакция на оба случая оказалась довольно слабой. Даже поверхностного сравнения с историей Олега Кашина достаточно, чтобы убедиться в этом. Вне зависимости от мотивов нападавших и тяжести нанесенных повреждений следует констатировать факт: если в 2010 году наблюдалась солидарность социума в отношении к насилию над журналистами и общественными деятелями, то к 2014 году ее и след простыл. Спустя всего 4 года мы оказались в другом обществе, гораздо более равнодушном к проявлениям жестокости. Через неделю после обоих избиений о пострадавших забыли все, кроме тех, кто был с ними лично знаком.
Если для кого-то примеры жестокости в отношении журналистов не станут достаточным доказательством апатии, в которую впало российское общество, можно привести другие. Два месяца назад случилась чудовищная авария в Московском метрополитене, унесшая жизни нескольких десятков москвичей. Кто теперь вспомнит, сколько именно их было, в какой день это случилось, кто понес наказание, а кто сухим вышел из воды? Общество недолго оплакивало погибших, ибо вскоре упал малайзийский «Боинг». Но пассажиров «Боинга» в России вообще никто не оплакивал, гораздо больше всех интересовало, кто же его сбил, и продолжает интересовать по сей день. А погибших пассажиров как будто и не было вовсе.
Единственное, к чему не были равнодушны россияне все это время, – так это к событиям на Украине. Равнодушными им не давала стать массированная пропаганда, беспрестанно вещающая об ужасах войны и жертвах среди мирного населения. Мы все помним эти чудовищные кадры. Но если справедливо, что война – ужасна, то справедливо и то, что одним из эффектов пропаганды является снижение чувствительности подверженного ей индивида к насилию как таковому, в какой бы форме оно ни проявлялось. Индивид, которому в течение нескольких месяцев ежедневно показывают сцены смерти и насилия, становится нечувствителен к ним.
У него срабатывают механизмы психологической самозащиты, в результате чего он перестает воспринимать смерть на телеэкране как нечто экстраординарное. Сколько нужно показать таких сцен за непродолжительный промежуток времени: три, пять, десять, пятнадцать? Вопрос не в количестве, а в том, что рано или поздно его эмоции уже не будут такими острыми: нервная система угнетена, она устала находиться в постоянном шоке от ужаса смерти. Длительное воздействие пропаганды снижает чувствительность ко всему, что она доносит до аудитории, в том числе и к смерти. В психологической науке это явление получило название митридатизма и митридатизации, о его возникновении под воздействием пропаганды подробно написал Жак Эллюль. Стоит признать и то, что само общество не может быть ответственным за подобную апатию, поскольку психологические процессы носят естественный характер. Их впору сравнивать с инъекцией местной анестезии: ее воздействие таково, что часть нервных окончаний общественного организма теряет чувствительность. Стоит ли удивляться, что в результате общество становится безразличным и к «меньшему» насилию, например избиению депутата или журналиста?
Кроме общей митридатизации пропаганда вызывает еще несколько эффектов, имеющих отношение к проявлениям и оценке жестокости. Например, ее туннелированное восприятие. Смысл эффекта в том, что индивид воспринимает любую жестокость исключительно в рамках заданной цепочки событий, прочие же случаи жестокости либо остаются за рамками восприятия, либо и вовсе квалифицируются по-другому. Сейчас, например, время, когда внимание общества сосредоточено на Донбассе, вся жестокость мира, в представлении россиян, творится исключительно там. А, скажем, прошлым летом вся жестокость мира концентрировалась в США, где якобы массово гибли приемные дети из России. При этом те же самые смерти приемных детей в России либо упускались из виду, либо квалифицировались как обычное бытовое насилие. Примерно так же сейчас квалифицируются избиения Батановой и Шлосберга.
Другой крайне важный эффект пропаганды – моральное оправдание жестокости к врагам. Убийство и любое насилие над врагами считается оправданным, правильным, желаемым результатом военных действий. Это еще один способ нормализации насилия, который действует наравне и вместе с митридатизацией. Увы, специфика российского устройства такова, что моральное оправдание жестокости к врагам интровертируется во внутреннюю общественную жизнь, а потому насилие в отношении любого, кто может быть квалифицирован как «враг», – либерал, журналист, белоленточник, депутат, предатель – получает общественное оправдание и даже поощрение. Вероятно, читатели и сами не раз сталкивались с этим явлением на просторах социальных сетей, где призывы к физическому воздействию на врагов России звучат непрерывно. Постфактум звучали они и в отношении Шлосберга и Батановой. Жестокость и насилие в России перестают быть чем-то экстраординарным и становятся нормой жизни, к счастью, пока в большей степени на словах.
Кстати, митридатизация и моральное оправдание жестокости к врагам имеют между собой глубокую внутреннюю связь. Тот, кто сам жесток, естественным образом равнодушен к насилию, применяемому в отношении других людей. Разве не таков внутренний психологический склад самого обыкновенного преступника? С чисто юридической точки зрения политически мотивированные россияне, поощряющие насилие вне правовых рамок, а именно таким и было насилие в отношении Шлосберга и Батановой, поощряют совершение политически мотивированных преступлений. Рассуждая дальше, можно найти и обоснования для террора внутри общества: ведь система психологической устойчивости должна была в далекие тридцатые годы каким-то образом справляться с неоправданной жестокостью государственного аппарата.
Если завтра у какого-то абстрактного майора полиции сорвет крышу, и он пойдет расстреливать людей в супермаркет «Азбука вкуса» или на очередном «Марше мира», никаким шоком для общества это не станет. Так же, как в случаях с московским метро и «Боингом», о жертвах забудут через неделю. Объективное состояние общества, угнетенного пропагандой, таково, что оно не способно вырабатывать длительные реакции на внутреннюю жестокость.
Но общая апатия выражается и в том, что безразличие переносится на менее вопиющие случаи – безразличие становится повседневной нормой общественной жизни. Примером чему служит домашний арест Евтушенкова. Первоначальная реакция на него была достаточно бурной, но общественного запала хватило всего на пару дней. Следственный комитет идеально выбрал момент для возбуждения дела. Здесь мы уже приступаем к обсуждению последствий снижения чувствительности к насилию для общества. Такое снижение является симптомом и причиной более общего состояния апатии. Отношение к насилию всегда выступало мерилом общественного здоровья, по которому можно было судить о его состоянии. Но одновременно через этот ключевой параметр можно управлять всем общественным организмом. Вот почему еще совсем недавно столь принципиальным для обеих сторон – государства и внесистемной оппозиции – стало дело узников Болотной.
Апатичное общество, обработанное пропагандой и принимающее насилие как норму, готово смиренно стерпеть любые превратности судьбы. Сходным образом и деморализованный уголовной риторикой гражданин в темной подворотне готов к любому развитию событий. Психологи и гипнотизеры называют такое состояние наведенным трансом. Оно весьма удобно для манипуляций со стороны государства, когда легко можно проводить практически любые непопулярные решения. Повышение налогов? Согласны. Ограничение свобод? Пожалуйста. Отмена выборов? Мы только за. Реакция на «ответные санкции», сужающие потребительские возможности граждан, – наглядное тому доказательство. Конечно, такие решения сопровождаются сформулированными пропагандистами мотивировками типа «не обменяем Донбасс на пармезан», начисто лишенными элементарной логики, однако почва для них подготовлена именно пониженной чувствительностью к происходящему.
Бенефициаром общественной апатии, кстати, является не только государство, но и любой другой субъект, который сумеет понять в текущий момент, что общественный механизм сопротивления сломлен и можно проводить непопулярные решения, ранее невозможные или труднореализуемые. Например, застройщики всех мастей на этом фоне могут беспрепятственно вырубать любые парковые массивы, что и наблюдается в отдельных миллионниках. Защита Химкинского леса в той бескомпромиссной форме, в которой она велась 7 лет назад, в наши дни невозможна – она просто не получит нужного отклика в обществе.
Что же дальше? Каким образом может развиваться состояние общественной апатии и к каким последствиям привести? Первый и наиболее реалистичный сценарий развития событий состоит в том, что апатия будет «заморожена» вместе со всей ситуацией вокруг Донбасса. Тлеющий конфликт, очевидно, будет сохраняться еще длительное время, а значит, пропаганда продолжит поддерживать в людях сформировавшиеся психологические эффекты. Однако рано или поздно действие пропагандистской анестезии, снижающей общую чувствительность общественного организма, закончится. И общество ждет возвращение всех накопившихся болевых симптомов. Что-то подобное происходило и в конце восьмидесятых, когда еще советское общество, отошедшее от действия советской пропаганды, начало осознавать собственное прошлое, реабилитируя репрессированных и меняя отношение к эмигрантам. Однако опыт показывает, что постпропагандистская ломка наблюдалась далеко не у всех наших граждан, в противном случае мы бы не стали свидетелями возрождения культа Сталина прямо накануне украинских событий. У части советских граждан чувствительность к насилию атрофировалась окончательно. Так же и украинские события способны атрофировать эту функцию у части россиян. Процесс восстановления будет долгим и болезненным, и это в лучшем случае.
Комментариев нет:
Отправить комментарий