ДАЧНАЯ ПОВЕСТЬ

Отец крепко держит меня за руку.

- Смотри, сына, чудо какое!

Золотой ствол сосны на закате, а по стволу  бежит белка. По спирали бежит. Вижу "струю" хвоста, потом зверек исчезает, снова вижу рыжее на золотом….

-         Смотри, сына, бежит, бежит!

Увидел. С тех пор и смотрю, не отрываясь, занятый, лишь поневоле, необходимыми для жизни делами.

 «Растекаться мыслью по древу» – точное определение. Только мысль от мыси, а мысь – старославянское обозначение белки. «Растекаться мысью по древу» – это еще точней, без оттенка гордыни. Собственно, тем всю жизнь и был занят: «Растекался мысью по древу». По золотой на закате сосне, как в детстве….                                             

 Березы обычно растут прямо даже в перекошенном мире, левый край которого опущен, правый поднят.Так стоят дома и установлены афиши, смещен по диагонали транспорт и нарушена привычная система координат витрин магазинов…. Мир перестал быть горизонтальным и вертикальным. Он стал  п е р е к о ш е н н ы м.  Все это произошло в угоду владельцам аппаратов сотовой связи, если верить рекламе на телевизионном экране. Владельцам, для переговоров, приходится склонять голову, чтобы зажать хитрый прибор между ухом и плечом.

 «Сущность женщины горизонтальная», - сказал когда-то поэт. Надо думать, сущность мужчины вертикальна. В перекошенном мире нет мужчин и женщин, нет человека. Тайный смысл креста – не распятие, а соединение мужского и женского начала. Крест –  еще и плюс. Мужчина плюс женщина – это ребенок…. Я тоже владею аппаратом сотовой связи и живу в перекошенном мире под оранжевой луной.

 Старых, искалеченных забвением кукол моих, теперь уже взрослых детей, хотели похоронить в контейнерах для мусора. Всех спасти не удалось, но рыжего красавца - клоуна и седобородого гнома  выручил из беды, отмыл и пристроил над глухим забором. Идут мимо наследники соседей и радуются  забору не мертвому, а живому, ставшему ширмой для кукольного театра.

 И дети невольно стали играть рядом с моим домом, как в добрые старые времена. В хорошую погоду  слышу их веселые голоса и мне самому, угрюмому одиночке, становится легче на душе. Дети,  куклы над забором, а еще березы в распахнутом окне, что еще нужно для счастья?

 «Уси, пуси, муси,

 Миленький мой.

 Я сейчас во вкусе

 Рядом с тобой».

 Дальше поется, что героиня порхает бабочкой над любимым, а ночью она его съест.

 Какой ужас: бабочка, пожирающая человека… Половозрелого мужчину, может быть, голого. Конечно же, голого, какого еще?

 Что там «Песнь песней»? «Уси, пуси, муси» - улыбка счастливого идиота.

 Иной раз, кажется, что на лице человечества навечно застыла эта улыбка счастливого идиота, слегка попорченная спермой, как на «жестком порно».

Это только кажется, что частоколы, ограды, ворота, решетки, заборы, замки и  прочее имеют смысл, как лекарство против страха, но страх не лечится. Он с человеком с первого до последнего дня жизни…. Нет смысла в лекарстве от страха. Нет смысла в замках и заборах, как нет смысла в попсе, а потому и она – лекарство против страха, против самой жизни, просто потому, что жизнь и страх – это одно и тоже.

Педагоги, в институте, где довелось когда-то учиться, любили приводить, как иллюстрацию примитивного творчества, песни акына из Средней Азии. Акын этот, оседлав верблюда, медленно плыл от горизонта к горизонту и развлекал сам себя бесконечным, занудным речитативом. Он пел о том, что видел, и больше ни о чем он не пел. Это был своеобразный канон буквального реализма, согласно которому даже обычные миражи в пустыне не подлежали огласке.

Нам, студентам, советовали творчески относиться к своим обязанностям: не глазеть попусту по сторонам, «фотографируя» действительность, но  о миражах помнить постоянно, совершенствуя фантазию, насколько это возможно, необходимую для прославления иллюзий и утопий.

Встретил недавно, здесь, на даче, одного из преподавателей миражей. Два года он читал нам лекции о том, чего не было, и быть не могло. Он принимал зачеты и экзамены, ставил оценки. От знания природы иллюзорного мира зависела возможность учиться дальше и размер стипендии. Тогда он любил Советскую власть и не любил евреев.

-         Ну, скажи, - спрашивал он меня на экзамене по марксизму-ленинизму. – Троцкий-Бронштейн был хорошим человеком?

Мне и тогда было плевать на красного комиссара – Троцкого, но ответить мешал Бронштейн.

-         Откуда мне знать, - угрюмо отзывался я.

-         А знать надо, - говорил он, хитро улыбаясь. – Иди, придешь через три дня.

А через три дня допрос повторялся с тем же пристрастием.

-         Дерьмо был этот Троцкий! –  орал я.

-         А Бронштейн? – с той же ухмылкой спрашивал доблестный педагог. 

 Прошло тридцать пять лет с момента нашей первой встречи, но он отлично выглядит, шагает бодро, заботиться о своем участке и говорит, как правило, о видах на урожай.

 Он говорит: «Этим летом было совсем мало солнца, а потому и помидоры кисловатые, зато огурцы в кондиции, слив много, но, боюсь, не успеют они вызреть….»

Он больше не повествует о миражах. Его рассказ подобен песне акына. Он говорит о том, что видит…. Бывший преподаватель живет  нынче в молодежном стиле попсы…. Он был знатоком марксизма, а теперь стал корифеем п о п с и з м а.  Моложавого старика не волнует крушение прежних кумиров и полное отсутствие веры в «идейное наследие».

-         Ночи теперь холодные, - говорит он  при встрече. – В пруд  и не суйся. Сверху вода прогреется за день, а чуть глубже - градусов 15, не больше.

Мы долго обсуждаем проблему летнего купания в северных широтах. Не спорю с ним, как прежде,  нервно  мусоля в кармане зачетку, и не боюсь его «неуда», и не кляну себя за унизительный компромисс с совестью, потому что никогда не мог поверить, что мираж  в этой жизни важнее реальности.

 Мы живо обсуждаем то, что видим, но не только. Он, например, советует  посадить укроп сейчас, не дожидаясь осени или весны, потому что семенам укропа все равно, когда их опускают в почву.

-         Хорошо, - соглашаюсь я. – Свежий укроп с грядки - это замечательно!

-         И петрушка тоже, - говорит он.

-         И петрушка, - киваю я.

-         Как ваши березы выросли, - говорит он.

-         Огромные стали, - говорю я.  – Эту посадил, когда мой сын родился, а эту, когда дочь.

-         Забора тогда у вас не было, - говорит он.

-         Это точно, - киваю я. – Вот теперь и забор вырос.

-         Правильно, - говорит он. – Без забора никак нельзя.

Как плохо, подумал я тогда, что заборы не могут расти, как деревья. «Посаженный» забор не способен тянутся к небу, пряча «садовника» он ненужных впечатлений жизни….

Я его ненавидел тогда, студентом, а теперь мы мирно пожали друг другу руки и разошлись. Я давно уже не школяр, а он наверняка забыл, что когда-то считал науку о миражах самым необходимым предметом в мире.

  Сегодня он смеется над самим собой, прежним и носит буденовку с большой красной звездой. Сегодня он похож на героя рекламы из ящика с экраном: солдата армии Бронштейна – Троцкого.

 Настоящий красноармеец стоит на пересечение шоссе Энтузиастов и проспекта Буденного. Он на коне скачет, тот красноармеец, а потом лихо накрывает буденовкой новейший образец компьютера.

-         Теперь ты мой! – радостно улыбается будущим покупателям лихой кавалерист, славный борец за мировую революцию на отдельно взятом земном шаре.

Неподалеку от бывшего преподавателя миражей располагается крепкий дом его коллеги, бывшего секретаря парторганизации того самого института. Коллега на старости лет тоже изменил курс решительно. Он не носит буденовку, не заигрывает со своим прошлым. Теперь, на старости лет, он ходит в Храм Божий, стоит на клиросе и поет в церковном хоре.

 Он наверняка думает, что таким образом чем-то прямит перекошенный мир, но на самом деле всего лишь меняет направление диагонали.

-         Ты, наверно, слышал, чем я теперь занят? – спрашивает он.

-         Слышал, - киваю я.

-         Это одни дураки говорят, что я хитрец и поменял  партбилет на крест, - усмехается он. – На самом деле все не так…. Каждый человек имеет право прожить не  одну жизнь. Верно?

 Я и не знаю, что ответить.

-         Раньше я жил одной жизнью с партией, - растолковывает он, - теперь живу одной жизнью с церковью.

-         Это называется верностью сердца? – не могу сдержаться.

-         Вот именно, - радуется моей понятливости коллега кавалериста.

 Когда-то, совершенно неожиданно,  набрел в дремучем лесу на высокую, бетонную стену. Вокруг странного сооружения не было ничего особенного – лишь обычная чаща леса. Ничего вокруг, кроме болот и бурелома. Кто, когда, почему поставил эту стену, и каким образом?… Каким образом? Вот что тогда казалось мне важным,  потому что к обветшалому, серому, в трещинах, бетону стены не вела дорога или обычная просека. Казалось, стена эта упала с неба или выросла из–под земли, как растут грибы.

В трещину той стены воткнул кустик брусники, покрытый спелыми, красными ягодами. Теперь я  понимаю, что мой поступок был попыткой хоть как-то понять и приручить  жуткий, нелепый, уродливый бетонный забор в прекрасном лесу.

 Это деревянные заборы не растут. Бетонные способны тянутся вверх, в бесконечность, наглухо закрывая цветы, листву деревьев, небо и солнце.

Собственность нуждается в охране. Дома дачного поселка заселены только летом, а в остальное время года, как правило, пустуют. Вот тогда и появляются лихие, злонамеренные люди.

- А я что, я ничего, - говорит дачный сторож. – Мне в фортку: сиди тихо, дед! Колом дверь подопрут…. Ружья у меня нету, телефона нету…. Вот и сижу тихо, а они шуруют.

Зимние грабежи, пожары – обычное дело. Вот и появляются обычные, банальные заборы, запоры, решетки, но не всегда, не всегда….

Знаю один веселый дом. Живут там художники: муж и жена. Калитку в хлипком штакетнике они запирают одной щеколдой, презрев обычные амбарные замки. К осени оставляют художники на даче двух сторожей: грузный такой тип в ватнике, сидит на веранде перед бутылкой из-под водки, а его напарник в поношенном костюме дремлет, уронив пьяную, надо думать, голову на стол. Этих кукол художники сами соорудили из подручных материалов, даже имя им дали: Иван Иваныч и Пахом Пахомыч.

 Чучела в прежние времена, размахивая лохмотьями, гоняли птиц на огороде. Нынче, в перекошенном мире, им доверена более серьезная работа: будут они долгие, зимние месяцы сидеть неподвижно за морозными стеклами и отпугивать лихих людей. Выходит, страшила из жердей, обвешанный старыми тряпками, надежней живого сторожа. И это нормально в перекошенном мире.

Художникам положено  т в о р ч е с к и  решать проблему  охраны собственности. Остальное дачное население предпочитает, пусть банальные, но старые и надежные способы защиты. И дело здесь не только в неспособности масс к творчеству, но и в обстоятельстве очевидном: трудно себе представить зимний, дачный поселок сплошь заселенный манекенами сторожей. В этом случае коллективное творчество может превратиться в коллективную глупость на грани безумия.

Но может случиться и самое ужасное: количество перерастет в качество и чучела очнуться для жизни странной, столь же нелепой и перекошенной, как жизнь всех остальных обитателей поселка. Где-то, в каком-то легкомысленном доме они  соберутся у случайно оставленного телевизора, чтобы молча, но с любопытством, смотреть  на пустой, серый, покрытый пылью и паутиной экран….

В большом, густонаселенном европейском городе один человек слишком долго не выплачивал квартирные платежи. Наконец, терпение работников мэрии иссякло, и было решено призвать злостного неплательщика к порядку.

 Начали с письменных предупреждений – тщетно, звонили, никто не поднимал трубку, долго терзали кнопку звонка, стучали в дверь и только потом решили прибегнуть к помощи консьержки с запасными ключами.

 В квартире неплательщика работники мэрии обнаружили скелет человека. Скелет сидел, удобно устроившись в кресле напротив работающего телевизора. Два года назад обнаруженный скелет был живым человеком. Живой человек опустился в кресло, включил телевизор, нашел любимую программу, но потом он умер и за два долгих года превратился в скелет.

Он превращался в скелет постепенно, а ящик с экраном все это время исправно работал. Ящик был сделал на славу  умелыми, трудолюбивыми руками.

 Не сообщалось, какая именно программа шла в тот момент, когда в квартиру неплательщика вошли работники мэрии. Вполне возможно, скелет смотрел какой-нибудь фильм ужасов с захватывающим сюжетом.

 Услышав эту историю,  подумал, что, к счастью, не успею превратиться в скелет, если вдруг решу умереть, удобно устроившись у телевизора. Умереть в одиночестве. Слишком много долгов и связей, странных связей: нужных, сердечных и совершенно бесполезных.

Но, может быть, история человека, превратившегося в скелет у собственного телевизора – прообраз Апокалипсиса. Пройдут тысячелетия, миллионы лет, и кто во Вселенной обратит внимание на тот удивительный факт, что когда-то на планете Земля жили люди? Рано или поздно разумные существа посетят нашу перекошенную планету и удивятся, увидев миллиарды скелетов в сидячей позе у ящиков с экраном.

 Нет, это не дело: быть человеку одному во Вселенной, даже на день, на час, на минуту…. Может быть, только из страха перед одиночеством  никогда не любил замкнутых пространств….

 Тот, злостный неплательщик, зря запирал квартиру, напрасно задергивал шторы на окнах. Несчастный опасался грабителей, воров, нескромных взглядов, но не боялся превратиться в скелет у работающего телевизора.

Этим летом  я живу за оградой, превращенной в ширму  кукольного театра. И горд тем, что спас старых кукол моих детей и украсил ими глухой, выкрашенный коричневой краской, забор. Это стало  моим первым «подвигом Геракла» летом 2004 года, на даче, расположенной в тысячах километрах от моего дома на юге, в 12  от города Киржач, Владимирской области, в 70 километрах от гигантского мегаполиса, именуемого Москвой.

Подвиг подвигом, но знаю это точно: если что-нибудь со мной случится,  гном и рыжий клоун на заборе поднимут истошный крик, переполошив всех соседей. И береза за окном не останется безучастной: вмиг, как от внезапных морозов, сбросит на землю желтые листья и сама превратиться в скелет, сообщая всему окрестному населению о беде с человеком. И ствол той золотой сосны из детства, в лесу, станет черным. Убежден в этом, а потому удобно и без страха устраиваюсь в кресле перед телевизором, чтобы узнать очередные новости в перекошенном мире.

 Будь они прокляты! Летели два самолета, а потом одновременно  упали на землю. Самолеты взорвали молодые женщины, которым положено рожать  детей, а не убивать их. Во взорванных самолетах летело много ребятни. Конец лета, скоро школа….

 Первого сентября. И вот бегут окровавленные полуголые дети в ужасе, те, кто чудом остался жив, а чернобородые мужчины стреляют им в спины из автоматов и гранатометов. Мужчинам сказали, что их путь в рай лежит по детским трупам.

 Чернобородых мужчин и женщин, взорвавших самолет, послали на «подвиг» обычные люди. Люди с идеями, вроде «свободы, равенства и братства»…. Нет, конечно, здесь иной речитатив: «Нет Бога, кроме Аллаха, а Магомет пророк его», но какая, в конце концов, разница?

Между прочим, гордые борцы за независимость своего народа взорвали в очередной раз два автобуса на земле Израиля, убив детей моего народа…. Моего? У детей  нет национальности.

 Закон вот уже три с половиной тысячи лет безуспешно пробует выправить мир человека. Язычники без устали трудятся над его перекосом. Алчность, вендетта, кровная месть, самосуд, утоление мести…

 Попсизм исключает гордыню напрочь. Она ни о чем, и не о ком, без всякого смысла, содержания. Но, возможно, в бессмыслице больше этого самого смысла, чем в толстом томе сочинений знаменитого философа? В бессмыслице смысл! Парадокс этот обнажает «кризис жанра». Тысячелетия человек старался разобраться с самим собой и со своими проблемами при помощи связной речи и разного рода идей. ХХ век поставил под вопрос саму эту возможность. Зло одерживало победы над добром, благодаря иррациональности своей природы. Добро побеждало зло, невольно вооружась кровавыми методами  противника «на ринге». В конечном итоге, зло, не выдержав тяжести количественных характеристик, терпело поражение, превращаясь в свою противоположность, но победа добра чаще всего, носила абсурдный, относительный характер. И была похожа не на победу, а на возможность временной передышки.

В России тридцатых годов прошлого века, народ, как кнутом, гнали вперед идеей кристальной ясности. Гнали в несуществующий и невозможный рай коммунизма. И нормальный мозг восставал против навязанного смысла существования - бессмыслицей.

 Жил такой убитый ложным смыслом писатель, - первый открыватель попсы – Даниил Хармс:

 « Меня интересует только «чушь»; только то, что не имеет никакого практического смысла. Меня интересует жизнь только в свом нелепом проявлении. Геройство, пафос, удаль, мораль, гигиеничность, нравственность, умиления и азарт – ненавистные для меня  слова и чувства».

 И как всегда, кто-то изобретает топор, чтобы колоть дрова, а кто-то рубит им головы. Вслед за талантливым «пророком Даниилом» встала армия пошляков и бездарей и превратила острое и доброе блюдо бессмыслицы в отравленное пойло «массового искусства».

 «Вставай страна огромная,

 Вставай на смертный бой

 С фашистской силой темную

 С проклятою попсой!» - Поет Юрий Шевчук. Он прав – за бессмыслицей безголовое, тупое чудовище вечного пошляка, а пошляк – это  та, чрезвычайно распространенная разновидность рода людского, без которой никакой фашизм  невозможен.  

                                                                                        

И все - же все так безнадежно в сложности своей. Самый большой враг попсы – новый фашизм террора Может быть потому, что сам террор даст сто очков по бессмыслице любому проявлению попсизма.

Ну вот, забрел черти куда! Все проще, проще. Когда-то, много тысяч лет назад, гений Александра Пушкина считал, что «из наслаждений жизни одной любви музыка уступает». Поэт был убежден, что музыка и любовь – разные вещи. Попса соединила в одно целое любовь и музыку. И в этом я вижу самое гениальное открытие новейшего времени…. В искусстве, конечно, в искусстве. Кто-то, естественно, станет утверждать, что в итоге люди лишились и любви, и музыки. Ну и что? Кто сказал, что в перекошенном мире нужны Ромео со своей страстью и Скрипач на крыше? Нужен секс, гамбургер и полная бессмыслица. Необходимо лекарство от страха. Если жизнь человеческая имеет смысл, неизбежное расставание с ней хуже страха. А смерть, как сообщают каждый день новости, поджидает человека в самом неожиданном месте, потому и страх неотвязно плетется за ним, как ночной кошмар.

До 1989 года попса в СССР носила чрезвычайно робкий, застенчивый характер. Тогда в искусстве царила ее  канонизированная и высочайше дозволенная форма: социалистический реализм. Так называемый художественный метод, основанный на абсурдной и крайне опасной идее переустройства мира и воспитания нового, прежде невиданного, человека.

Нет ничего удивительного, что нынешний попсизм стала полной противоположностью прежнего, потерпевшего полный крах, метода. Попса принимает мир таким, каким он есть; и человека, со всеми его пороками и даже грехами, оставляет в покое, тем самым попса не вступает в противоречие с либеральными идеями нового века и активно расчеловечивает двуного без перьев.

 Криминальный характер очередной русской революции неизбежно сказался и на шоу-бизнесе. Для утешения толпы, как оказалось,  нужны лишь немо раскрытые рты и компьютер. Не нужен талант, музыкальный слух и даже обычное умение петь. Необходима подходящая фигура и легкая физическая тренировка.

 Зачем творить, если дело это можно поручить машине, «фабрике звезд»? Зачем мыслить, если мысль не способна выручить в тяжелую минуту? Зачем биться в плену идей, если идеи эти не приносят человечеству ничего, кроме смертей и страданий? Зачем Закон, если он не способен усмирить греховную природу человека? Да здравствует халтура, подлог, бессмыслица!

 Но от мысли человека прямая дорога к мечте и надежде, к возможности будущего, к бегству от ужаса неизбежной смерти. От мечты и надежды – само искусство.

Погибло оно!? Скончалось, сыграло в ящик…. В ящик с экраном, перед которым молча сидят случайно ожившие манекены…. И правильно, потому что всегда, во все времена и у всех народов искусство носило характер утопии, а с утопией ХХ век покончил решительно. И, надо думать, навсегда.

«Хип-хоп, прямо в лоб, мы с тобой ложимся в гроб. Я любви тебе в гробу выше крыши нагребу».

Любовь и смерть рядом – гениально в пошлости своей!

«От оранжевой луны родились мои сыны, и дочери по очереди»…

Кто скажет, что это бред? Не сразу дочери родились, а друг за другом, в положенное время, через девять месяцев после зачатия.

Я серьезен, я совершенно серьезен, я никогда не был так серьезен, как в тот момент, когда понял, что оранжевая луна светит нам всем и, конечно же, мне тоже…

 «Ставь клопа на попа, запряги  в карету. У клопа тра-та-та возражений нету».

Нет возражений у коньячной твари, потому как клоп вечно во хмелю и кровь человеческую сосет поневоле, опохмеляясь. Вот люди для этой цели используют огуречный рассол, а клопы кровушку. Кому что нравится.

Поговорим еще о ползучей нечисти.                                 

 Он так опечалился, превратившись при жизни в мерзкое насекомое – чужую, враждебную, уродливую тварь. Переродился для тех, кто жил за стеной, за дверью? Знаю, почему так вышло. Виноваты размеры, гигантские размеры насекомого.  Стал бы махоньким муравьем и уполз бы тихо, спокойно подальше от тех проклятых стен и двери…

Никто бы и не вспомнил, что когда-то в этой комнате, на  этой кровати спал человек…. Хип – хоп, хоп-хип…

Вот еще о насекомых. Чтобы хоть как-то объяснить самому себе подневольный уход в попсу. Злые и сильные люди в комариной тайге так наказывали людей слабых, только за то, что они были беспомощны перед властью: связанные руки заводили за  спину, приковывали человека к дереву и оставляли его на  съедение комарам. Комары выпивали всю кровь из тела несчастного, и он погибал мучительной смертью.

Так вот, не было случая, чтобы комар поступил так с комаром. Ну, например, лишил его крыльев и насильно подставил под  ладонь человека. Не было такого, и быть не может впредь. Вот почему жизнь комаров можно описать  в научном труде, а жизнь человека только в попсовой песне: хип – хоп, хоп-хип и  так далее.

                                    

Все пай - на пай. Говорят, что пищу - жрачку нужно пережевывать 40 раз. Каждый кусок. Такое пережевывание прибавит несколько лет  жизни, но, если посчитать время, зря на жвачку потраченное, наверняка получится этот пай на пай. Хотя, работая челюстями, не возбраняется думать о чем-нибудь полезном и необходимым, а можно и делом каким-либо заниматься. Например, читать или чистить овощи для очередной трапезы.

Ты жуешь и чистишь. Чистишь – и жуешь….

Через тысячи лет посетят утихшую землю обитатели иных планет, начнут разгадывать тайну пропащей цивилизации. Найдут одно лишь хранилище видеоинформации. Расшифруют давно исчезнувший язык. Напишут отчет, в котором отметят, что давним – давно аборигенам позарез нужны были здоровые зубы и всем им настоятельно советовали жевать нечто под именем «Орбит». Привожу несколько строчек из возможного отчета: « Надо думать, что исследуемые живые существа должны были постоянно жевать, чтобы поддерживать жизнедеятельность и обеспечивать непременное здоровье костных выростов, под условным названием «зубы». Этот вывод еще раз подтверждает гипотезу Института Галактик, согласно которой жизнедеятельность  на исследуемой планете основывалась на  пережевывании с последующим глотанием, перевариванием и непременным выбросом переработанных материальных объектов».

Совсем недавно, все, хором, жевали жвачку. Теперь живут в перекошенном мире, прижав к плечу аппарат сотовой связи, а тогда все жевали жвачку, но мир не был подобен Пизанской башне.

 Прежде в России резиновые пластинки и пилюлю почти отсутствовали. Вот голод  случался и часто, а вот жвачки не было. Впрочем, с любым продуктом, требующим челюстных усилий, зарегистрированы серьезные проблемы.

На Советскую власть ныне вешают всех собак. Однако и она иногда проявляла заботу о людях. В середине семидесятых годов прошлого века началась массовая и бесплатная раздача гражданам неудобий, бывших торфяных разработок и заболоченных местностей под сады и огороды. Гражданину даровали по 600 квадратных метров земли, на которых он мог поставить домишко  без печки, потому что теплый дом  – это место, пригодное для жилья, а два дома на семью (квартира в городе) –  настоящая, недозволенная, буржуазная роскошь. Настоятельно рекомендовалось на участке разбить грядки и посадить фруктовые деревья. Собственно, попыткой превратить учителей, врачей, инженеров еще и в сельскохозяйственных рабочих  можно объяснить этот щедрый подарок правительства народу.

Трогательный, нужно признаться, подарок ослабевшей, тоталитарной власти. Наконец-то признала она, что не в силах одеть, обуть, накормить граждан огромной страны, и попросила  граждан СССР своими силами выбраться из тупика, куда она сама и загнала подвластный народ.

ШЕСТЬ СОТОК! С учетом безграничных пространств Страны советов (ШЕСТАЯ часть земной суши) было это не так уж много, но достаточно, чтобы помочь гражданину самому решить часть продовольственной программы, обеспечить  семью картофелем, ягодами, яблоками  и прочим. Не забудем и о дарах леса. Восхитительных, нужно сказать, дарах! А рыбалка, а охота! Нет, лично я просто обязан низко поклониться прежней власти за такой подарок.

 Лев Николаевич Толстой и Антон Павлович Чехов спорили о том, сколько человеку земли нужно. Толстой - помещик и крупный землевладелец - считал, что хватит трех аршин. Чехов, хозяин небольшой усадьбы, был уверен, что нужен человеку весь мир, а не участок для могилы. Оба гения ошиблись. Шесть соток земли необходимо человеку, что вздохнуть полной грудью в этом перекошенном мире.

Получив земельку на опушке леса, я  не только, в меру сил, занимался сельским хозяйством и растил детей, но летними вечерами и ночами расписывал пульку в компании людей достойнейших, милых моему сердцу по сей день. То есть сам жил в нехитром стиле попсы.

 Сладость владения пространством была недоступна классикам в той мере, в какой ее испытывал человек советский. Человеку этому десятилетия вбивали в голову мысль, что нет греха страшнее собственности, а тут вдруг греши, сколько угодно.

От карт, возвращаясь под утро домой, отливал вволю на своем собственном участке, в траву, у дворового сортира. Моя частная собственность, куда хочу, туда и отливаю… Этот обычный акт был наполнен поэзией. Вот ты облегчаешь душу и тело на свежем, холодном воздухе, а над тобой око Божье – чистое звездное небо….

Можно было продолжить раздачу земель, увеличив наделы и перестроить промышленность в помощь  фермеру, но последовательный, постепенный метод медленного излечения государственного организма был категорически отвергнут во имя очередного, резкого, революционного поворота.

  Произошла решительная смена курса, и часть богатств страны пошла на закупку продовольствия заграничного,  правительство также дозволило, в числе иных послаблений, жевать жвачку из особой резины,  и обеспечило население чудным, заморским лакомством.

Хлеб был даден народу, оставалось позаботиться о зрелище.

Социалистический реализм  отменили, ошельмовали и справедливо признали жизнеутверждающей мертвечиной, но вместо ханжи, лжеца и лицемера на сцену выскочило, дергаясь и кривляясь, косноязычное, полуголое существо неопределенного пола, определившее на грядущие годы характер этого самого зрелища…. Хип – хоп, хоп-хип….

 Попса и жевательная резинка стали величайшим достижением очередной революции. Жевали граждане  и действовали параллельно в любом направлении. Даже детей делали жуя. (Отсюда, кстати, и резкое падение рождаемости). Теперь другая мода пошла: не жуют, а сосут пивную влагу. Ходят с бутылкой в руке и сосут. Вот сосущим тяжелей заниматься чем-либо полезным, потому что правая рука занята, а одной левой много не наработаешь. Даже детей трудно делать, одновременно прикладываясь к бутылке, особенно в перекошенном мире, когда приходится еще и разговаривать по аппарату сотовой связи. Ну, как тут поправить дела в демографии?

С другой стороны – мода пошла трогательная: сосать из горлышка. Можно наладить выпуск бутылок с соской в ностальгических целях. Пусть взрослые люди вспомнят о чудном детстве, когда все мы были так счастливы. Пусть даже слезу уронят, потребляя одну из многочисленных марок отечественного и зарубежного пива.

Вот  я себе представил такой перекошенный бар. Сидят в нем солидные существа мужского и женского пола и молча, даже в одном ритме, прикладываются к соске…. Не спеша, прикладываются. Вот что главное.

 А тут, как в очередной телевизионной рекламе появляется девушка красоты волшебной, а задница у неё еще привлекательней физиономии. И вот эта девушка, склонившись над  столом с шарами, закрывает сосущим экран телевизора  и спрашивает: «Я вам не мешаю?»

А сосущие больше всего на свете рады прелестям женского тыла.  У сосущих с эстетикой все в порядку. Им плевать на всякую телемуть, где все идет в диком и перекошенном темпе. А тут так медленно, так зовуще, так обещающе, в нормальной системе координат: чудный женский зад, пусть и обтянутый джинсами…. Хип-хоп, хоп-хип…

И вообще я заметил, что вся реклама пива настаивает на медленном, степенном ритме жизни. Вот сосущие пиво плавно движутся по течению реки  на плоту, а мимо, против течения, несутся, в суете и волнениях, пассажиры всевозможных, скоростных судов. Эти, надо думать, пьют водку, коньяк и виски, рискуя драгоценным здоровьем, а не пиво…

Я всецело за плот, плывущий по течению, как тут не вспомнить бессмертную поговорку: «Тише едешь, дальше будешь».

Раньше люди жили именно так: медленно, на лошадях ездили или пешком преодолевали любые расстояния. Никаких тебе скоростных машин, поездов, самолетов и ракет, но и годов этим людям было отпущено чуть. Не успевали родиться, а уже пора "отдавать концы". Часто, между прочим, умирали в дороге, так и не достигнув пункта назначения.

Ну, как тут без спешки? Как остаться вровень с веком. Все торопятся, и ты торопись, поспешай, беги, не останавливайся. Ноги устанут, сердце начнет биться, прими пилюлю – и вперед! Жевать необходимо для подзарядки. А ты жуй – и беги. Это проще простого. Жующий бегун никого удивить, поразить не может.

Но тут вот что случилось: меня, жующего, остановили. Я и не хотел останавливаться, так получилось. Сказали, что свободен. И могу более не торопиться, не выдавать столько-то продукции ежедневно, не крутиться, вертеться в бешеном темпе, а существовать в режиме паузы. И еще в режиме тишины, что существенно, потому что скорость и темп – это и шум неизбежный.

                                                 

Середина августа. Летят  чудные парашютисты: «крылатые орешки» березы. На каждом дереве десятки миллионов таких семян. Может быть, только одному семечку из миллиарда повезет и где-нибудь в нормальном мире появиться еще одно замечательное дерево…

Вот тихо теперь вокруг меня. За окном береза. В косых лучах солнца стремятся к земле светлые  точки семян…. Когда прохладно на улице и окно закрыто, я шепот березовый не слышу. Значит, только в и ж у, как говорит она о чем-то. При открытом окне, при ветре, шелест - разговор  в саду такой веселый, что завидно становится. Голос дерева переплетается с голосами детей за воротами и получается восхитительный хор.

Мой угрюмый сосед терпел, терпел, а потом и выдал этой березе: мол, зря она так веселится, осыпая мир своими семенами, потому что скоро осень, ослабеют ее черенки, пожелтеют болтливые листья, и опадут на холодную, мертвую землю. Он так и сказал в бессильной злобе, потому что не понимал, не слышал, о чем это береза шепчет, о чем говорит.

Ему бы одуматься, пожалеть, что вырвались те злые, глупые слова. Покаяться перед березой, испугаться стихшего ветра и замолчавшей листвы.  Так мне стало неуютно, как только может быть неуютно человеку при мысли, что вмешался он со злом и глупостью в ясное и красивое дело природы.

 Сказал, что пошутил мой сосед. Прощение попросил у дерева. И береза, доверчивая душа, мне поверила. Природа вообще доверчива. Ей неведомо вероломство человека. Да и не помнит дерево о такой мелочи, как потеря листьев. Эти опадут, новые вырастут. Что  печалиться попусту?

Доверчива природа и болтлива, как, порой, бывают болтливы добрые люди. Береза не услышала бред угрюмого человека и рассказала  забавную сказку о лесе, в котором водятся призраки. Стоят они недвижимо среди живых деревьев. Говорить не умеют, а только скрипят сухими ветвями. Особенно по ночам скрипят, и пугают своим  мертвым скрипом спящий под тихой, конечно же, оранжевой луной, лес.

Есть лишь один способ избавится от этих призраков: пустить в чащу слепого, но умного человека с крепкой палкой. Пусть он идет от дерева к дереву и стучит по  каждому стволу и слушает звук. Призрак от живого дерева можно отличить  на слух. Живое дерево отзывается глухо, сердито, а призрак – сухим, звучным треском.

-         Вот и ты! – должен сказать слепой человек с крепкой палкой, услышав голос призрака. – Вот и хватит тебе  стращать все живое!

Если он так скажет, призраку долго не жить, не пугать своим скрипом живой лес. Первая буря повалит его на земле, а поверженный призрак лежит тихо и больше не тревожит зеленые деревья своим мертвым присутствием в свете оранжевой луны. Чуть не забыл об этой луне, которая светит… хип-хоп…

Я тогда выслушал березу и отправился в лес со специальной целью: вооружился крепкой палкой, зажмурил глаза и стал стучать по стволам, пытаясь освободить лес от призраков.

 Только недолго  я занимался этим полезным делом, споткнулся о корягу, упал, щеку исцарапав до крови. Поднялся и вдруг услышал, как весь окрестный лес надо мной смеется: басом дубы, тенором сосны, контральто тоненькие осины на вырубке – и правильно делают. Что еще остается, когда зрячий притворяется слепым, а слепой – зрячим. И глупо это и бесполезно…. Да, чуть не забыл, березы, добрые души, надо мной тогда не смеялись, за это и приношу им большое, человеческое спасибо.

Но не всегда решается  тактичное и доброе дерево на разговор с человеком. Например,  замечено, что в компании березы молчаливы, заняты друг другом и не намерены посвящать созданий без корней в свои тайны.

Как там сказано у одного замечательного поэта, до попсы не дожившего: «Хлестало будто из баклаги. И над собранием берез пир электричества и влаги сливался в бешеный хаос».

Так вот, березы в «собрании» обсуждают только свои проблемы.

Однажды меня устроили спать под двумя деревьями в нашем саду. Была при этом высказана надежда, что споют они  дуэтом колыбельную песню. Очень уютно, любовно устроили: в зыбкой, прозрачной тени, но заснуть  не смог. Только глаза закроешь, листик на тебя спланирует, а то и какая козявка решит приземлиться. А козявок этих миллион, и все разные, непохожие друг на друга. Любое дерево – это огромный мир, населенный самым разнообразным народом, а ты в этом мире пришелец, инопланетянин. Ну, какой здесь может быть сон.

 Вот если бы…. Пролежать до глубокой осени под березами, подождать, пока запорошит тебя всего опавшей листвой,  а потом и снежком заметет….. Тепло, уютно. Тогда бы и проспал я до весны сладко, как медведь в берлоге. А что – очень умное животное - медведь, разумней человека, в непогоду, холод – крепко спит, как солнышко пригреет, просыпается. Голодный, худой, но полный сил, оптимизма, веры в будущее.

Уверен, со временем придумают волшебное лекарство. Принял, и спи - сколько душа пожелает. С пол года, а то и больше никому не мешаешь бодрствовать. Не ешь, не пьешь, не глазеешь на красивые или уродливые задницы, не занимаешь чужого рабочего места, не ходишь голосовать за очередного президента и не прижимаешь трубку плечом к уху в перекошенном мире….

Все проблемы, связанные с растущим народонаселением решились бы тотчас. Государственные проблемы и личные. Вот надоело тебе жить,  устал, все опротивело, принял таблетку и спи себе в специальной, изолированной ячейке. Дыши ровно, умирать необязательно.

Нет, медведь все-таки сообразительней человека. Ну, о деревьях и говорить не приходится. Березы даже медведей умней.

Вот тогда, лежа под березами, подумал,  что никуда  они не торопятся, стоят на месте, только растут быстро, к небу тянутся, к звездам, к луне обычного, серебряного цвета.

Все уравновешено. Где убудет, там прибудет. Эти две березы я посадил, когда мои  дети родились. Детки  тоже выросли, но они нормального человеческого роста, а вот березы вымахали метров за 20 каждая. И жить березы будут не меньше 150 лет, если глупые и злые люди не возьмутся за пилу или топор. Есть у них такая привычка: у глупых и злых.

 Я бы, наверно, тоже предпочел расти в вышину, стоять на месте и жить 150 лет. Летом шелестеть листьями, привечать птичек, букашек разных, а зимой тихо спать под теплым снегом на ветвях, а во сне расти, в этом самом режиме тишины и паузы, чтобы, проснувшись, удивиться разным, весенним переменам в окружающей жизни.

Это верно. Я бы не хотел быть зайцем, муравьем, даже слоном, акулой или бабочкой. А вот деревом – совсем другое дело. Только не каждым.

 Знаком с одним баобабом. Его посадили люди в пустыне, в жаркой, красной пустыне. Раньше я его ствол один мог обнять, а теперь этот баобаб втроем не охватить. А дальше что? Теперь для  цели обхвата три человека нужны, завтра пятеро, через десять лет – сто. Идиотская картина: стоит добрая сотня гавриков вокруг дерева, держатся за руки и хором песню поют о  великане, который скоро вырастет до неба и все население страны соберется, чтобы обхватить  его руками.

Нет, настоящему дереву скромность необходима. Для деревьев гордыня – тот же смертный грех.

 Вот помню, мода была  такая: придумал кто-то, что можно здоровья набраться, прижавшись спиной к стволу дерева. Причем, прижиматься нужно весной, когда под корой  начинают струиться смолы  и соки. И дерево, желательно дуб или сосна, должно стоять на берегу водоема или реки.

Рядом с домом, где я раньше жил, стояло такое дерево как раз на берегу пруда. Высокая, сильная и молодая сосна. Каждый Божий день к нему кто-то причаливал на шикарных авто. Мужчины, почему-то непременно в длинных черных пальто, степенно выныривали из салона, прижимались спиной к коре и стояли, почти не шевелясь, набираясь древесной силы.

Продолжалось подобное с год, и вдруг вижу: сосна эта могучая вдруг стала хиреть, чахнуть на глазах, на вершине появились голые, сухие ветки, свободные от игл.

Выходит, гордыня подкосила некогда сильное дерево, а может быть и тела людские перекачали из сосны энергию жизни…. Впрочем, гордыня тем и опасна, что сознание мнимой силы лишает нас силы подлинной.

Мне нравились те люди, застывшие в режиме паузы, в святом доверии к природе. Нравилось стоящие  молча, скажем так: в почтительном молчании. В этот момент они не были одиноки во Вселенной, потому что единственный шанс уйти от этого одиночества – крепко прижаться к живой природе, всем телом прижаться и душой…

Ныне у того засыхающего дерева на берегу пруда всегда шумно. Нынче время шума и самозванства. Крик выдает себя за речь, шум – за музыку…. Хип-хоп, прямо в лоб….

Пора прощаться с миром, в котором  вырос. Грустное это дело. Вот ты сам  и начинаешь себя убеждать, что ничего хорошего в этом, перекошенном мире нет, испорчен он окончательно, порочен до невозможных степеней и прощание твое с этой, вконец испорченной средой обитания, не должно быть печальным.

Все правильно, если  бы не березы, не шелест листвы за окном и не лягушка в высокой траве и крапиве. Мы эту буйную, дикую зелень убрали с корнем, чтобы посадить специальную травку из Канады. Походя, небрежно закатали лягушку в грязный, пыльный стог. Там я ее, несчастную, обалдевшую от такого горя, и обнаружил, отнес к воде, обмыл, совершив второй подвиг Геракла, и пустил на соседний участок, где еще полно влажных зарослей, необходимых для жизни  и размножения лягушачьего племени.

Так вот,    рано человеку прощаться с этим ужасным миром, пока есть в нем хотя бы одна лягушка, которую ты способен вернуть к жизни. Кстати, отмыл  ту квакушку еще из чувства благодарности.

 Живу я ныне и постоянно в стране почти безводной, где не только лягушки отсутствуют, но и червяка земляного обнаружить трудно. Одна пустыня вокруг, если не считать искусственных насаждений.

 Пригласили меня однажды добрые люди на рыбалку, к необыкновенному в тех краях озеру у подножия горы под  белой шапкой снега. И снег этот, и голубая чаша родниковой воды  были настоящим чудом.

Привезли меня туда под вечер. Вышли мы из машины, двинулись к озеру, и вдруг…. Такой восхитительной музыки давно не слышал: пели лягушки хором по всем берегам озера. Как будто вернулся в детство, в радость, в минуты (нет - в мгновения) счастья. Не догадывался раньше, что лягушачий хор способен достичь звезд.

Кстати, разве это не попса в чистом виде, в жаркой стране пустынь: лягушачий хор на озере, у подножья горы под снежной шапкой.

Теперь вам понятно, почему я спас несчастное земноводное существо, пострадавшее при окультуривании территории дачного участка.

 Что за сантименты и глупости – скажет человек угрюмый. Мало тебе дурацких восторгов перед обычным деревом и так до корней политых слезами пиитов. Тоже мне придумал героический поступок.  Причем здесь лягушки? Этот угрюмый наверняка не посадил ни одного дерева, никогда не отмывал грязных, несчастных квакушек под краном и не отпускал их на дожитие во влажный мир травных джунглей и не ловил рыбу на неожиданном,  фантастическом озере у горы под снежной шапкой.

 Все несчастья человеческого рода от разрыва с природой. И не простого разрыва, а агрессивного разрыва.

Гулял однажды по лесу с очередным, угрюмым типом. Увидел он муравейник – и давай его палкой ворошить.

 Спросил, почему он так ненавидит лесных насекомых, что решил их дом разрушить. Удивился угрюмый и сказал, что ненависть здесь не причем, а просто интересно, как мураши на такое несчастье отреагируют.

Я ему тогда сказал вот что: как мы обращаемся с природой, так и она обращается с нами. Грянет жуткое землетрясение, пожар вселенский или потоп – замечутся люди - человеки, погибая, а природе просто интересна наша реакция на это несчастье.

-         Да, природа цинична, жестока и равнодушна, - сказал угрюмый. – Мы же, люди, - дети природы. Так что не надо, не надо! Не надо учить меня жить!

Он был прав. Больше не стал «учить жить» угрюмого, только подумал, что природа лишь иногда  бывает злой. Как правило,  она милосердна, а человек всегда ходит с палкой, готовой разрушить первый попавшийся на пути  муравейник.

Да, вот еще что посчастливилось прочесть в одной доброй книжке: «В муравейнике живет до миллиона особей, и никто из них не голодает, не замерзает. В нормальных условиях (то есть если не случится наводнения, пожара или других катаклизмов) муравейник не знает никаких конфликтов, никаких потрясений. Видать, эти маленькие букашки социально организованнее людей».

 Значит зависть? Зависть угрюмого человека к высшей, более разумной форме существования материи. Вот почему угрюмый решил отомстить мурашам за их очевидное социальное превосходство… 

Вернемся к березе за распахнутым окном. Как она добра и человечна, и делиться со мной самым сокровенным, и готова спрятать своего друга от палящего солнца или дождя….

И еще, как полезно – это совершенно бесполезное дерево. Давно, когда в доме нашем  была печка,  искал в лесу только сухие березы. Как хорошо, горячо и ярко горели березовые поленья, и поджигал я растопку в печи спичкой из березы. И как правильно, что в бане- сухой или влажной нет ничего лучше березового веничка, если  еще плеснуть на раскаленные камни аромат хвои, настоянной на холодной воде в деревянной лохани, где мокли березовые веники.

Такие бани – это очередная попытка рода людского жить в  ладу с природой. Не слишком успешная попытка, просто потому, что упомянутый угрюмый тип живет в каждом, и во мне он сидит глубоко, в печенках. Это я иду по лесу с палкой и всегда готов разрушить Вавилонскую башню муравьев, разогнать их по свету и заставить забыть единый язык природы. В каждым «двуногом без перьев» два бога. Один - злой и глупый бог власти, сидит в этих самых печенках. Другой - правильный – существует где-то невидимо, в недостижимом и непостижимом пространстве.

Не так уж печально, как мне кажется, покидать мир человека, в том числе и мир самого себя,  а тяжело мне от мысли, что прощание с  природой неизбежно. Говорят, что такая разлука  напрямую связана с отказом от злого бога и путешествием к Доброму, но иди знай, как это все выглядит на самом деле.

Говорят так: из праха в прах. Точнее, из земли в землю. Значит, неизбежно твое перерождение в траву и деревья, в насекомых и птиц. Все из элементов земли, из которых она и состоит. Из уродства людского в красоту природы? Из реальности в утопию? Из попсы в искусство?

-         Ерунда! Это и есть ад! – кричит угрюмый во мне, вне меня – какая разница. - Раньше ты был царем зверей, а после смерти раб – какая-то жалкая гусеница, которую в один момент может склевать алчная птаха. Ты начнешь пожирать сам себя. Вот тебе и гиена огненная!

Вновь стараюсь не учить жить угрюмого или самого себя. И то правда, что за радость быть навозным жуком или воробьем в когтистых лапах кошки? Нет в этом никакой радости. Как нет радости в самой природе, а есть одна драка и те же жующие челюсти… Хип-хоп…

Неправда, кстати, что муравьям страшны только наводнения и пожары. Есть такая тля – ламехуза – носитель наркотического вещества. Заползает такая зловредная пакость в муравейник и образцово организованные мураши принимаются хором ее доить, садятся на «иглу» этой самой ламехузы. И вскоре, пораженный муравейник неотвратимо гибнет.  Ну, какая здесь утопия, какое искусство?

Если уж муравьи падки на всякую гадость, что  уж о людях говорить.

«Тра-та-та – наркота, в жизни только маята, в колесе мелькают спицы, уколоться и забыться».

Ученый тип из той, инопланетной экспедиции напишет в отчете так: «Складывается впечатление, что исследуемые объекты жили во имя одних низменных удовольствий: отмеченного пережевывания, переваривания и опорожнения, а также совокупления и способности наносить вред друг другу и окружающей среде».

Стоп! Значит из ада в ад, а другим маршрутом ходить человеку не суждено. Прав угрюмый…. Прав-то он прав, только….

Только окно распахнуто, а за окном шепчет на своем древнем языке береза, шепчет: не верь, не отчаивайся, живи, пока жив. Гляди на меня, слушай мои сказки и радуйся жизни, не смотря ни на что….                           

Шмель заблудился, залетел в дом через окно – и заблудился. Бьется в отчаянии о стекло, гудит сердито. Я – герой. Я помогаю шмелю выбраться на волю, совершив третий подвиг Геракла, показываю дорогу, подталкиваю его к свободе…. Он улетает, а мне такой благородный поступок зачтется обязательно. Я не стану слепым червем или белкой, подставившей любопытный глаз злому и глупому охотнику. Я превращусь в дерево, в огромную вселенную дерева, стану приютом целого мира живого.

-         Это ты-то, - ворчит угрюмый. – Ты - неспособный нигде пустить корни. Обреченный на бездомность бродяга…. Какое там дерево! Жалким кустиком придорожным тебе не стать, презренным лопухом.

Я его не учу жить, а он меня проклинает, гонит пинками в пламя ада на глазах у березы, на глазах у лягушки, мной отмытой, на глазах у шмеля, выпущенного на волю и золотого, на закате, ствола сосен. Стыд - то какой!

 Выхожу на просеку. Справа высоченный, прозрачный ясеневый лес, слева буйные заросли ельника, осинника, березняка. Справа вырубка, там деревья – дети, а дети всегда ладят между собой. Это, постарев, они начнут делить пространство: сильные вытеснят слабых, но пока…. Впереди высокие травы дикого поля. Цветов разных на просеке множество. Вот на цветок луговой кашки садится  бабочка: крылатое существо небесной красоты.

Я властен над этой красотой, в одно мгновение я могу сделать бабочку пленницей или превратить это чудо природы в горсточку праха. Мне трудно сдержаться. Я вдруг вспоминаю о хитром человеке, который ловил этих бабочек, пронзал булавкой и помещал под стекло.  У этого человека была уникальная, огромная коллекция невесомого чуда природы, пойманного на всех континентах Земли. Он мог считать себя полновластным властелином отловленных экземпляров, а потом этот охотник, возгордясь, стал охотиться на бескрылых людей, таких же беззащитных в страстях своих и пороках, как любая из бабочек. Он ловил алчных в простоте своей людишек, с тем же успехом пронзал их булавкой и помещал под стекло. Тогда было время охоты за бабочками и легковерными людьми.

Он очищал карманы пронзенных, а те корчились на булавке и ничего не могли поделать, потому что тогда было такое время: охоты на людей. А потом этого хитреца самого изловили и посадили на булавку, лет, кажется, на шесть или восемь. Он, наверно, попросил в пользование хоть часть своей коллекции и теперь за решеткой, пронзенный  булавкой, рассматривает своих бабочек, чтобы скоротать так медленно текущее в заключении время…. Хип-хоп….

Тогда  ли? Смотрю бесконечные ролики рекламы и думаю, что это и есть охота за моим карманом, а, значит,  и за мной…. Вот и в самом деле попадется такой архив инопланетянам через тысячи лет, что они о нас подумают? Страшно даже подумать что…

«Общество потребления» - это и есть мир охоты на людей, не исключающей, между прочим, охоту на бабочек, потому что хорошую коллекцию этих чудных созданий тоже можно продать, а на эти деньги, когда ты сам сидишь на булавке, заказать роскошный обед из  соседнего ресторана, расположенного напротив тюрьмы…. И жевать,  жевать, жевать…. Хип – хоп. Это, значит, жевать припрыгивая. Ну, конечно же, в перекошенном мире….

Ученые люди, философы, люди искусства давно определили, что всякое промышленное производство враждебно человеку. Значит, и художествам разным враждебно. Конвейер убил Джоконду, но «свято место пусто не бывает»: следом за развитием промышленности пришло «общество потребления», и породило попсу,  потому что только мозг, скованный бессмыслицей, способен бесконечно приобретать предметы, совершенно ему не нужные…. Хип-хоп прямо в лоб…. Чтобы не стоял вертикально в перекошенном мире.

Ученый человек по фамилии Маркузе сказал об этом так: «Иррациональность современного производства обнаруживается в том, что условием эффективности этого производства является безумная расточительность. Огромное количество товаров создается не для того, чтобы человек получил  возможность для всестороннего развития, а для того, чтобы сделать его рабом существующей репрессивной системы, превратить его в идиота со «счастливым сознанием»».

Искусство товар штучный, растущее народонаселение им не накормишь, а прибыль получать необходимо. Вот и возникло, с помощью того же конвейера, искусство массовое. Высшее ее выражение – попса.

Все, как будто, сходится, но идеями разных умников, вроде Маркузе, тут же начинают пользоваться идиоты с «несчастным сознанием». Нынешняя, кровавая революция террора, с ее ненавистью к «обществу потребления» и в том  числе к разным проявлениям попсы – прямое тому доказательство. Так уж утроен человек: зло порождает зло, критика зла занимается тем же. Тупик? Не думаю. Просто не нужно суетиться, дергаться, менять маски, учить жить, разоблачать, судить и миловать, в полной убежденности, что можно владеть в этом перекошенном мире истиной в конечной инстанции. Попса, кстати, убеждена, что истины этой не существует вообще. Я с ней в этом солидарен, за исключением той бесспорной истины, что нет ничего омерзительней этой самой попсы.

  Кстати, как доказывают факты, бороться с попсой можно с помощью той же попсы. В благословенной стране Финляндии устроили соревнование по метанию на дальность аппаратов сотовой связи. Говорят, что страна эта стала первой по  внедрению означенной техники коммуникаций. Получается что-то, вроде злосчастного переедания. Можно, оказывается, объесться не только блинами, но и маленьким, волшебным приборчиком, по которому человек может узнать, например, что его жена в данный момент находится в объятиях лучшего друга новоявленного рогоносца.

Кто сказал, что культ человеческой личности страшнее культа сотового телефона, дезодоранта  или жидкости для мытья унитазов?

Летучий марафон женских прокладок длиться не один десяток лет. Узкие полоски материи летят, совершенствуясь на ходу и предлагая себя прекрасным дамам. Мозг человеческий без устали трудится над совершенством женской гигиены. Он не способен решить проблемы бедности, бесправия, террора, но он победительно ярок в создании новых моделей прокладок.

  Установлено, что большая часть рекламы направлена в адрес «слабой»  половины человеческого рода. И это понятно, женщина должна хорошо выглядеть и сладко пахнуть, чтобы привлечь внимание мужчины…. Во имя святой, предначертанной Создателем, задачи продолжения рода или во имя удовольствия, высшей его животной формы? Не знаю. Здесь все связано. Оргазм – гарантия этого самого: «плодитесь и наполняйте собой землю». Оргазм – это то общее, что связывает  человека с природой. В оргазме растут леса и рыбы мечут икру, в оргазме размножаются пчелы и муравьи…. Поэты все это назвали любовью. Значит, только любовь – гарантия продолжения жизни на Земле. А любовь – это и есть подлинное искусство.

«Банально, - сморщит нос угрюмый. – Пошло».

Но что такое попса? Это та же любовь, тот же оргазм, но под бдительным контролем противозачаточных средств….

 Будет большой удачей, если в руки инопланетян попадет только реклама, а остальные образцы зрелищ останутся недоступны. В противном случае, самые выдающиеся умы Вселенной никогда не смогли бы раскрыть тайну цивилизации землян.

Реклама, при всех ее недостатках все-таки направлена на человека, живущего в мире и согласии с соседями. Практически вся остальная масса информации рассказывает о способах насилия и убийства и пропитана прямо-таки нечеловеческой ненавистью.

Только совершенно мирный человек может проявлять ежедневную заботу о нежном запахе подмышек, изобретая все новые и новые дезодоранты, но почему этот же человек не приемлет мирных зрелищ, а успокаивается в царстве кровавой вони и только при виде ближнего, у которого ударом каблука вышибли мозги.

Конечно, кто-то из инопланетных ученых решит, что людям было необходимы подобные ужасы на экране, чтобы избавиться от них в повседневной, реальной жизни…. А что, может быть,  он будет прав. Вот в стране Замбии жители  были так бедны, что редко ходили в кино и мало кто смотрел телевизор. В этой Замбии мирно жили  два племени: туту и тутси. Чем-то эти чернокожие люди, видимо, отличались друг от  друга. И вот люди туту решили, что их соседи не имеют права на существование и стали туту убивать тутси в массовом порядке. С помощью огнестрельного оружия убивать,  но чаще всего голыми руками. И так туту убили 700 тысяч тутси. Белые люди заволновались, конечно же, тогда, когда дело было  сделано, и послали в Замбию миротворцев. Эти миротворцы и стали похоронной командой племени тутси.

Белые люди совершили кардинальную ошибку. Надо было в Замбию, еще до кровопролития, послать парочку миллионов телевизоров. Черные люди сели бы у экранов, насмотрелись бы всяких страхов, ужасов,  кошмаров в перекошенном мире, «спустили бы пар» и не стали  убивать друг друга в таких количествах. 

Стоп! Пошло-поехало! Где здесь попса? Топаешь по вспаханному кем-то полю и разбрасываешь по сторонам тяжелые каменья натужных мыслей в надежде, что вырастет из этих семян - камней нечто, годное к употреблению. Не вырастет…. Лучше устройся в кресле перед открытым окном, и слушай откровения березы, пока не превратился в свой собственный скелет …. Мифы, сказки, легенды березы. Простые байки, наконец.

Устное творчество этого светлого дерева к письменному  никакого отношение не имеет. Письменное творчество березы – досадное недоразумение. Археологи копаются в древних городищах и находят во множестве берестяные грамоты. Находками гордятся, бережно реставрируют древние тексты, сдают  в музей на вечное хранение…. А там…. Хип-хип: долговые расписки и прочая бухгалтерская муть, ничем не отличная от нынешней белиберды – чистая попса тысячелетней давности. Какая уж здесь эволюция: « Шкур лисьих Борзилаю отпущено мной пять дюжин по хвостам. За что получена мера серебра и короб монист с поясами».

Посадить бы Чарльза Дарвина за эти тексты, чтобы убедить  упрямца в незыблемости природы живого.

Что скажешь, береза моя дорогая? Молчит, не хочет она об этом, о былом, о грустном…

На бересту шло только живое дерево. Вот стоит роща, «собрание берез» и с каждой содрана шкура, как с тех лисиц. Печальный пейзаж, совсем не для художника Ивана Шишкина. Отсюда и древняя бухгалтерия. На содранной шкуре ничего хорошего, возвышенного, романтического не напишешь.

 Что там береста? Совсем недавно из  человеческой кожи супруга начальника  концлагеря Аушвиц кроила замечательные абажуры: настоящие шедевры прикладного искусства. Особенно, при этом, ценилась кожа с татуировкой.

Она абажуры кроила от скуки и созывала гостей, а гости с восторгом разглядывали произведения хозяйки, и восторгались ее талантом. Спрашивали с улыбкой: «Эльза, милая, что это там написано?»

«Понятия не имею, - отвечала супруга начальника концлагеря. – Совершенно дикий, варварский язык».

«Не забуду мать родную!» - вот такая татуировка была на абажуре. И все получилось наоборот, потому что мать не могла забыть сына, с которого в концлагере Аушвиц содрали кожу, так как нужен был материал для абажуров.

Может быть, я знал эту женщину. Жила она в глухой сибирской деревне под городом Тагучин. Меня к ней послали от местного телевидения. Старая женщина потеряла в войну семерых сынов и мужа. И было решено снять о несчастной  фильм ко Дню победы.

Я хотел записать ее рассказ на магнитофон «Награ», но в избе не было розетки, а всего лишь одна тусклая, засиженная мухами,  лампочка под потолком. Пришлось лампу выкрутить, чтобы хоть как-то приспособить к электричеству вилку от магнитофона.

Мы сидели в полной темноте, и Татьяна Ивановна рассказывала о своих детях. Она рассказывала очень просто, вот так: «В июне забрали Федю и Матвея, а в август уже пришла похоронка на обоих, Васяту забрали зимой уже сорок второго, убили в марте, потом близнецов взяли: Куприяна и Сашечку. Куприяна убило под городом Курск, а Сашечку под Минском. Петюня ушел в 44 году, в осень. Петенька воевал три месяца, из-под города Варшавы пришла похоронка, тогда и младший наш пошел воевать с фашистом – Константин. Он в самом городу Берлине погиб. Муж наш Тимофей Лукич скончался от ран в госпитале. Вот справка, какой тут год? Не различить…. 1947 должон быть?

 Вот что рассказала в кромешной темноте Татьяна Ивановна, «мать родная», женщина, которую, может быть, поклялся в татуировке не забыть никогда сын Куприян или сын Сашечка.

 Что там роща берез с содранной шкурой! Нет, все-таки прав был Чарльз Дарвин. Среда обитания формирует новые виды живого. Пусть медленно, но неотвратимо. Сколько лет нужно было жевать и переваривать всякую дрянь, чтобы от берестяных грамот перейти к абажурам из человеческой кожи.

Абажуры, абажуры…. Всего лишь кожа с убитых, но сегодня живет в стране Германии  доктор Хаггинс – анатом – художник. Он из покойников творит произведения искусства и выставляет их в специальном музее. Народ немецкий валом валит поглазеть на человеческие трупы. Ну, разве это  не попса в чистом виде? Разве это не хип-хоп – прямо в лоббббб!?

 Вот именно так, с пятью буквами Б на конце. Почему? Не знаю, и знать не хочу. Впрочем, лоб – это лоб, а лоббббб – это обычное, безыдейное мычание, с откровенной демонстрацией умственной отсталости, что мы можем только приветствовать в свете последних событий …. Каких событий? И это не скажу. Мне очень нравится это простое и загадочное предложение: «В свете последних событий». И только по означенной причине оно здесь присутствует….

«В свете последних событий». Ерунда какая-то! Во мраке последних событий. Вот именно – во мраке.

В этом году много змей. Я думаю, потому что поля запущены, в полях плодятся мыши, а была бы добрая закуска,  пожирателей  корма и звать не придется, сами явятся…. А еще очень много этим летом лягушек. Напомню, что я спас одну, отмыв ее от грязи и, запустив в густую траву на соседнем участке…. Какой еще подвиг могу отметить: тут объявился наглый, бродячий кот, ходит вокруг, соблюдая кошачье достоинство, но при этом откровенно побираясь.

Поставил ему плошку с остатками сметаны – съел, рыбными консервами поделился – не побрезговал, но, подкрепившись, не подумал сказать спасибо, даже не посмотрел в мою сторону, не отреагировал на кис-кис, а повел себя так, будто я ему должен ежедневно и пожизненно поставлять харч на халяву. Очень попсовый кот.   

      

Однажды смотрел  по телевизору свою любимую рекламу. Ту самую, в которой малые дети хвалят хором и под музыку сосиски «Попури». Так вот, смотрю  я в тысячный раз левым глазом на этих милых деток, а правым слежу за попсовым котом, незваным гостем. Стоит он на пороге, но здороваться не намерен, на меня не смотрит, а пялиться с наглым видом на  самые популярные сосиски.

Меня это обидело. Говорю ему: «Вот тебя сейчас ботинком, наглая рожа!»

 Тогда он меня взглядом удостоил и говорит: «Ты лучше в меня сосиску брось». Ну, он, конечно, не в голос это сказал, а самим выражением кошачьего взгляда. Тогда я пошел к холодильнику и говорю гостю, что сосиски мои замороженные, их отварить нужно, но он согласился подождать.

  Попсовый кот ждал, а я ему рассказал еще одну историю про ту инопланетную экспедицию, как они спорить стали, и даже перессорились, потому что один инопланетный ученый выдвинул теорию, согласно которой давно исчезнувшим с поверхности планеты субъектам невероятно мешал лишний вес и, если верить найденным материалам, они с  ним постоянно боролись. Другой ученый оспаривал эту гипотезу, утверждая, что лишний вес не нравился только длинноволосой половине исследуемых объектов. Он также отмечал, что причиной полноты могло быть чрезмерное жевание и переваривание, а именно пропаганде этого действия и было посвящено значительное число найденных материалов. Примирить  очевидное противоречие ученые никак не  могли и зашли в  тупик, оставив эту психологическую тайну грядущим поколениям инопланетян. Им и в голову не могло прийти, что некогда население Земли насильно откармливали, чтобы получить прибыль на производстве продуктов питания, чтобы затем предложить разные методы сброса веса, опять же не бескорыстно…. Как там этот Маркузе обозвал современное ему человечество? «Счастливыми идиотами» обозвал. Очень был грубым человеком этот Маркузе, но, возможно, и слишком добрым.

  Попсовый кот никак на мой рассказ не отреагировал, а намекнул, что сосиска наверняка сварилась и пора делом заниматься, а не лясы точить.

 Кот унес горячую сосиску в зубах, не желая унизить себя в моих глазах пожиранием полученного угощения. И в этот момент живо мне напомнил главного редактора газеты, в которой я долгие годы работал. Этот редактор терпеть не мог мои истории, а требовал «сосиски» попсы, пожирал их с удовольствием, но, утащив в свой уголок,  любил учить меня способам  варки этого нехитрого угощения, потому что  считал себя непревзойденным кулинаром и современным человеком…. Я же, с его точки зрения, был ископаемым монстром…. И он был прав. Как и прав был мой знакомый  кот, считающий, что реальная, вкусная сосиска, полезнее разных, дурацких историй…. И все-таки, именно я, и никто другой, совершил четвертый подвиг Геракла, накормив голодного кота.                                  

                                         

                       

Подвиг - подвигом, но все-таки лучше разговаривать с березой, а не с котом, хоть и попсовым, но неблагодарным.

Мы с березой еще не обсудили проблему лаптей: некогда очень популярной обуви, давно вышедшей из моды.

- Я тут не причем, -  прошелестела береза. – Лыко драли с липы для лаптей, а не с меня.

А я ей сказал, сидя у открытого окна, что не надо цепляться к мелочам. Это обидно, наконец! Все деревья – братья и сестры. Дело в другом. В том, что когда-то  все простые люди носили лапти и были не совсем довольны такой обувью. Лапти  были как бы знаком отличия  простого человека от сложного. Сложные люди облекали ступни ног тесной обувью из кожи животных и в глубине души завидовали простым, потому что те, кто носил лапти, никогда не жаловались на мозоли, а мозоли эти жутко мучили людей сложных. По этой причине они и завидовали простым людям, но сами себе боялись в этом признаться, хотя у некоторых сложных людей была мысль устроить революцию и забрать у простых людей эти самые лапти. До революции дело не дошло, потому что сложные люди придумали штуку похитрее: войну. На войне в лаптях, по горячему и острому, ходить никак нельзя и пришлось людям простым облачиться в сапоги. Тогда сложные люди и бросились к домам простых, чтобы завладеть лаптями, но не тут-то было! Простые воткнули  штык в землю и устроили свою революцию, чтобы завладеть обувью сложных. Революция удалась, и теперь у всего населения (простого и сложного) в душе отчаяние, а на ногах мозоли.

 Со временем попытались умные люди возродить мастерство плетения лаптей, но безуспешно, так как простые люди  забыли рецепт замачивания лыка в специальном растворе из черной белены и  белой ромашки. Одни «наследники мудрости отцов» утверждали, что раствор этот нужно кипятить десять минут, другие были убеждены, что делать это нужно не меньше часа…. Пока знатоки спорили, несчастные владельцы обуви привыкли  к мозолям и уже  жить не могли без боли. Это они придумали прекрасное, остроумнейшее, классическое выражение: «Если ты проснулся, и у тебя ничего не болит, значит, ты умер». Простые и сложные люди не желали думать о  себе по утрам плохо, потому идея массового производства лаптей завяла на корню, не получив дальнейшего развития.

-         Бред, - тихо прошелестела береза. Вообще-то, она не умела разговаривать грубо, но здесь не выдержала – сорвалась. Я ее понимаю и соглашусь,  что рассказанное – чистый бред, потому как нельзя осмеивать и охаивать извечную мечту человечества о лучшем будущем.  Желание  ходить не в допотопных лаптях, а в добротной кожаной обуви именно в этом смысле свято.

Кстати, как интересны слова сами по себе, своей мощной и развитой корневой системой. «Допотопных» – значит существовавших давним - давно, до потопа, но в слове этом есть еще и само движение – «топот», а в топоте – прямое указание на характер лаптей. В лаптях люди не ходили, а топали…. Хип-хоп, топ – топ….

                                

«Поэты, художники и писатели с любовью   воспевают березу в своих произведениях. Радостное дерево!» - написано в одном из «Травников».                                                                       

Травник забыл упомянуть музыкантов, а береза так чудно звучит. Впрочем, вся природа музыкальна. А какой смысл в музыке? Нет в ней никакого смысла, кроме красоты. А красота, как утверждал один классик, спасет мир. Что же это выходит – мир спасет бессмыслица.

Беда только в том, что музыка может быть разной. Это нам только кажется, что Иоганн Себастьян Бах или Вольфганг Амадей Моцарт догадались, о чем шепчутся в небе звезды, а на каком языке лепечет листва березы.

Один мой знакомый так не считает. У него своя музыка, от которой у меня лично  стынет кровь в жилах. Что делать? А ничего…   Всевышний, разрушив Вавилонскую башню, смешал языки, то бишь сделал людей не только разноязычными, но и «разномузыкальными». Вот в этом-то и вся проблема. Не договориться людям никогда в том, что такое красота, та самая, которая должна спасти мир.

Мой отец очень любил музыку Федерика Шопена. Он играл сонаты и ноктюрны классика  постоянно. С детства слышал эту музыку, привык к ней, нашел красоту и смысл в мелодиях Шопена.

На другом конце земли человек играет на железной пластинке, зажав ее в зубах. Он не знает, и знать не хочет иной музыки. Только эта простая и строгая мелодия многое говорит его сердцу и кажется необыкновенно красивой.

 Мой Шопен не спорит с напевом далекого человека. Мы разделены необъятным пространством и всей историей развития наших цивилизаций. Но на земле остается все меньше и меньше места, и вот мы рядом, наше дыхание перемешивается, мы смотрим друг на друга. И при этом явственно звучим. Наши мелодии спорят  друг с другом, и невольно, невольно, вступают в неизбежный поединок…. 

Тут опять явственно проглядывает смертная драка между идеями. Один народ вопит дико: «Только моя красота спасет мир!», другой активно возражает: «Нет моя!» От  слов народы, как известно, быстро переходят к делу. Не успеют обернуться, остыть, а вокруг уже и спасать нечего. Мир не просто перекошен, а перевернут с ног на голову…. Хип-хоп – прямо в лоб.

     Что стоит за моей  березой, не знаю. Вполне возможно не красота - понятие крайне субъективное, а просто иной мир: не враждебный, как это обычно бывает, с иными мирами, а родной и понятный человеку.

Как звучит береза! Этот, с железной пластинкой в зубах, уверен, что светлое дерево исполняет его музыку. Для меня береза играет Шопена. Природа Земли универсальна в своем полном и прекрасном равнодушии к вкусам и пристрастиям отдельных человекообразных существ….

Бес смысла вновь выстраивает мои попытки связной речи и командует мозгом, с удовлетворением потирая сухие, горячие ладони. Бес смысла, скорчив серьезную мину, уводит меня в сторону от замысла этих попсовых заметок, соблазняя мнимой значимостью писателя и художника.

Попса не приемлет чинов и званий. Попса демократична, как только может быть демократична абсолютная пустота. В пустоте немыслимы памятники, мавзолеи и даже мемориальные доски. Логика пустоты – это, в конечном итоге, вакуум, где можно обнаружить только случайные следы материи, в том числе и мыслящей.

Пустота всесильна и всеобща. Значит и бессмыслица попсы – явление, носящее глобальный характер.  Явление победительное по своей сути, просто потому, что количество всегда бьет качество. Космос огромен, а следы материи ничтожны и, вполне возможно,  случайны.

  Человеческая цивилизация возникла «по случаю», по стечению обстоятельств. У такого явления не может быть причины, а, значит,  и цели…. Нет причины, нет цели! Ну, чистая попса. Только она способна с возможной точностью описать Вселенную, Космос…. Вот это: хип-хоп, хоп-хип – и есть самое подробное описание галактического бытия и всех возможных  превращений.

На севере погода может свести с ума нормального человека. Еще вчера было жаркое лето, а сегодня - холодная осень. Низкое, тяжелое небо висит прямо над головой и тихо, но отчаянно, плачет мелким дождем. Как вероломна природа на севере. Настолько вероломна, что и природу эту в классическом стиле описать трудно.

Замерла моя береза под окном. Стоит тихо, только листья еле заметно шевелятся под каплями. Неравномерен дождь в кроне. Где-то копится влага, падает вниз – и один из листьев вздрагивает под тяжестью водопада, как от удара….

В доме тепло, на улице неуютно. Я сижу дома и смотрю по телевизору свою любимую рекламу сосисок. Я оставляю дверь открытой для попсового кота, но он тоже не желает мокнуть, и в гости ко мне не торопится…

 В дождь приехал на машине человек, чтобы очистить нашу сточную яму. Он был предельно аккуратен тот человек, удивил белоснежной рубашкой с галстуком и чистейшими брезентовыми рукавицами. И цистерна его сияла  чистотой, выкрашенная недавно в нежный цвет младенческого поноса. Только труба, опушенная в люк, была черной и вонючей. Но тут уж ничего не поделаешь. В точке касания с грязью соблюдать стерильность никак невозможно.

Чистый этот человек в мгновение ока выкачал все дерьмо из нашего отстойника и уехал, оставив вокруг дома запах нечистот.

 За пятьдесят лет жизни я испортил много бумаги рифмованными строчками, но всего две строки считаю настоящей поэзией. Вот они:

ВСЕ ПРОХОДИТ В ЭТОМ МИРЕ,
ДАЖЕ            ЗАПАХИ                        В               СОРТИРЕ.

 Сразу вспомнил свою бессмертную  поэму, утешился и правильно сделал, потому что запах нечистот скоро вытеснил дух свежескошенной травы.

Мы  природную зелень скосили, чтобы посадить особую, канадскую  траву из магазина. Канадская травка образует ровный газон. У нас теперь, перед домом небольшое футбольное поле вместо зарослей бурьяна и крапивы, где когда-то жила лягушка, спасенная мной, отмытая под струей воды из крана и выпущенная на соседний участок,  где еще сохранилась первозданная природа. Я вновь напоминаю об этом своем подвиге, а также о других, бессмертных деяниях: шмеле, выпущенном на волю, и бабочке, которую я мог превратить  в горсть праха, но не превратил…. И еще о коте. Вот он пришел, потому что утих дождь на время, и сидит на пороге с брезгливым видом, будто говорит: «Развонялись вы тут на всю округу. Давай за это сосиску и побыстрей».

«Все проходит в этом мире….»   

 В том, старом саду, вдруг одна из яблонь зацвела невиданно обильным цветом.

-         Плохо дело, - сказал сосед. – Потомство хочет оставить, а сама помрет.

-         Агония, - подумал я.

Так оно и вышло весной. Ни одного листика на старой яблоне не появилось.

Мы перевезли на дачу стопки литературно-художественных журналов за 1988 – 1992 годы: «Новый мир», «Октябрь», «Знамя», «Дружба народов» и множество публицистических изданий поменьше. Вся эта печатная продукция выходила фантастическими тиражами в сотни тысяч экземпляров, а тираж «Нового мира» подваливал к двум миллионам.

Удивительное это цветение легко объяснялось отменой цензуры и появлением в журналах прежде запрещенной прозы, поэзии, публицистики. Публика с жадностью  набросилась на плоды, прежде запретные. Читателям казалось, что вместе с подлинной, честной литературой в их жизнь придет свобода, правда и справедливость, но очень быстро и этот мираж рассеялся.

И эта агония привела к смерти.

Новая революция, как это обычно бывает, сильна одними иллюзиями. На поверку: кровь, нищета, разгул бандитизма…. Читатель обиделся на толстые журналы и перестал их читать. Он не просто обиделся, он хлопнул дверью и проклял изящную словесность, как и весь мир идей, высоких надежд и светлых планов.

 Открываю один из прежних, толстых журналов. Журнал старается, он печатает добротную прозу и неплохие стихи…. И всего лишь несколько тысяч читателей поддерживают низкий, вернее всего, жизненный уровень авторов и редакции.

 Пробую читать тексты в этом журнале…. Я пробую, я стараюсь, честно переворачивая страницы….

 Нынче в лесу настоящий карнавал фальшивых грибов. Сверху и не различишь, что за шляпка поднялась над мхами. Знаешь, что наверняка перед тобой обман, а вдруг! И наклоняешься, и срываешь этот чертов гриб, видишь розоватую, предательскую, нижнюю часть шляпки, но все еще надеешься на удачу и проводишь последний тест: лизнув чертову розоватость, чувствуешь резную горечь на языке и отбрасываешь гриб в сторону. Идешь дальше, отплевываясь и проклиная хитрую натуру этих вероломных тварей.

В июне фальшивые грибы притворялись одними боровиками, затем, удивительным образом, они преобразились, копируя шляпки подберезовиков, маслят, маховиков и даже подосиновиков. Удивительна способность фальшивых грибов к преображению, но при этом они не в силах изменить свою скрытую, ядовитую суть. Нижняя, пористая часть любого фальшивого гриба всегда розовата и горька на вкус, а ножка отличается ровной стройностью.

Считается, что гриб не только растение, но и животное по ряду признаков. Так вот, уверен, что гриб не просто животное, но животное высшее, так как его искусству имитации подлинного может позавидовать даже человек.

 Читаю последний номер толстого, литературного журнала…. Зябко, даже холодно. Страницы, густо испещренные печатными знаками, начинают казаться пустыми. Проверяю себя, открыв старый журнал, и не могу оторваться от текстов. Почти все в них настоящее, теплое, живое, подлинное…

В метро пассажиры не читают старые журналы. В метро перелистывают книги с глянцевыми обложками. Чаще всего на обложках этих книг изображают обнаженную, женскую грудь, окровавленный нож или огнестрельное оружие.

Розовая изнанка этой печатной продукции горька…. Но люди вокруг не корчатся в судорогах, их не тошнит, не выворачивает наизнанку,  никто и не думает требовать противоядие, потому что душа  человеческая всеядна…. Хип-хоп… Хип – это хлеб, а хоп – зрелище.

 Стоп! Ну, где здесь попса? Где пляски под оранжевой луной. Устроил суд, судилище, ревтрибунал над бедными фальшивыми грибами. Приговорил их к немедленной смертной казни выкорчевыванием. А где присяжные заседатели, где адвокаты? Нет их…. Так дай хоть последнее слово осужденным.

И грибы скажут в свое оправдание, что они не дьявольское отродье, а единственная радость в пустом лесу и смерть, и желудочные боли несут только полным идиотам, а не нормальным людям. Нормальным  дарят они надежду, мгновения радости, а вдруг! наконец! вот он – настоящий, долгожданный! Этими мгновениями и живут люди…. Ожиданием живут…. Ждут и догоняют, вновь догоняют и ждут…

Кич, ложь, подделка? Нет, нет и нет, скажут приговоренные у смерти фальшивые грибы, мы не гнусные поганки, мы подлинная надежда и подлинная радость несчастного человеческого рода, жаждущего в этой юдоли печали жить надеждой и быть обманутым.

 Присяжные плачут, судьи рыдают, приговор отменен…. Ложь фальшивых грибов признана единственной возможностью правды….

 Снова ухожу в лес, чтобы радостно вздрогнуть при виде самозванца, ускорить шаги и сердцебиение. Ухожу, чтобы нагнуться, сорвать в последней надежде ловкую подделку, больше похожую на белый гриб, чем самый настоящий боровик…. Рассмотрев фальшивку, все понимаю сразу, но не могу сдержаться и огорчаю кончик языка розовой горечью….

  

И все-таки, все же, нужно дождаться весны, чтобы срезать березовую веточку, поставить ее на ладонь и ждать до тех пор, пока на ладони не появятся капли прохладной влаги, сладкие капли березового сока.

«Федор Шаляпин» с экрана ящика рекомендует пить пиво «Хип», опорожнить «еще одну бутылочку» советует «Константин Циолковский». Леонардо, Рабле, Свифт и Пушкин, Эйнштейн и Эйзенштейн…. - все они при деле. Все они заняты или будут заняты рекламой какого-либо товара: женских прокладок или мужского дезодоранта. Не пропадать же втуне классическому наследию в этом несчастном, перекошенном мире под оранжевой луной.  

 Ну, вот, снова, почему же «несчастном». Мир без искусства, без человеческого гения, не так уж и страшен. Может быть, он застыл, онемел в ожидании новых великих открытий. Кто знает, полосу зловещей бессмыслицы сменит полоса нового смысла….

                           

Зловещей? Почему  в глубине души я так боюсь этой прекрасной, долгожданной бессмыслицы? Ответ прост: на бесплодной почве, добротно унавоженной  пустотой, в какой-то момент внезапно и со скоростью фантастической вырастают сорняки: идеи насилия и уничтожения. Если бы все попсой и закончилось! Увы.

Не бедность и бесправие порождают  ужас социальных конфликтов, вопреки убеждениям либералов, а простое, бесхитростное, веселое хип-хоп – прямо в лоб….

«Оставь это», - просит меня Береза, напоминая о последнем, моем подвиге  Геракла.

Ранним утром, по доброй привычке, отправился в лес и увидел на старой вырубке, растянутую между двумя деревцами осин – огромную ловчую сеть паука. Она была прекрасна – эта сеть. Она золотилась и дрожала в ярких, косых лучах солнца. И капли росы искрились и дрожали в этих лучах, а паук, хозяин всего этого великолепия, спал где-то невидимо. Он не верил легкому солнечному ветру, а терпеливо ждал, пока в сплетенное им кружево не попадет что-либо летучее, годное в пищу. Иной, не хищный способ поддержки сил пауку был неведом, но как красиво, с каким фантастическим мастерством, он вел свою охоту ранним утром, в летнем лесу…

Пишут о тотальной ложности современной действительности, а массовое искусство, попса, точно и верно отражают, копируют эту действительность. Пишут, что только уродство может быть протестом против безобразия.

Не думаю, что это так. Безобразие не протест, а утверждение безобразия.  Бог и подлинное искусство понадобились людям, чтобы избежать вырождения в перекошенном мире. Среда обитания, сама по себе, в части сотворенной самим человеком, способна лишь изуродовать его сущность. Гений, выражая себя, спасал и тех, кто жил рядом с ним, хотя бы потому, что «гений и злодейство две вещи несовместные», но власть гения над людьми носит особый, относительный, «стерильный» характер. Власть же бездарности абсолютна, хотя бы потому, что  бездарна сама толпа.

Искусство погибло, остался в защиту людям один Всевышний. Вопрос лишь в том: беспредельно его терпение или нет?

Хорошо, что ничего не знает обо всей этой муре паук, ткущий свою фантастическую паутину, на рассвете, сегодня точно так же, как он делал это миллион лет назад.

 Ничего не знает о ней и белка – мысь, текущая спирально по золотому дереву на закате….

Тогда, в лесу, на  вырубке, я подумал, что сознание человека может быть ЭКОлогическим и ЭГОлогическим. Угрюмый тип во мне советовал не любоваться затейливым кружевом, а проявить власть и смести паутину с дрожащей алмазной капелью. Смести одним жестом руки. Категорически нельзя этого делать. Открою  великую тайну, почему нельзя. Вот идешь ты ранним утром в лес на грибную охоту и чувствуешь на лице липкие прикосновения паутины. Смахивай, отмахивайся, проклинай паучьи сети последними словами, но помни, что идешь ты в верном направлении, шагаешь первым, и впереди ждет тебя чудо белых грибов, таких гордых и крепких, что даже лесные мухи не смеют садиться на шляпку боровика.

Рви паутину невольно, но никогда не делай этого специально. Вот и я не разорвал, совершив пятый, но не последний, надеюсь, подвиг Геракла. Каждый,  по мере сил, должен…. Нет, «должен» не то слово, но у каждого  есть  право думать, что в его силах выпрямить этот бессмысленный, вконец перекошенный, но по-прежнему все еще прекрасный, мир.