В школе у него была кличка "Смычок". Кличка неизбежна при длинной фамилии, Даже учителя редко вызывали к доске Финкельштейна официально, признавая, что есть в его "прямом" именовании что-то неприличное.
- Ну что нам сегодня Смычок напиликает? - улыбался, снимая очки с толстенными линзами, наш "математик" Петр Самойлович.
Финкельштейн не обижался, Он сам терпеть не мог отцово наследство, хотя бы потому, что никогда в жизни папашу своего в глаза не видел. Тот ничего не оставил сыну Яше, кроме "гнусной" фамилии и какого-то вытянутого в струну облика, которому, надо думать, Финкельштейн и был обязан своей кличкой.
Был Смычок злоязычен и остроумен. Меня не жалел, подмечая каждую мою слабость или оплошность. Долго не мог я понять причину такой злости, пока Финкельштейн сам не открылся:
- Ты, Аркан, из евреев, а фамилия твоя на "ов". Я же - русский, а получил подарочек. Давай меняться?
Он преувеличивал. Неизвестный папа все-таки писался евреем, хотя по матери Смычок был совершенно "чист" и даже имел происхождение деревенское.
Попробовал как-то его утешить разговорами о внешности. Яков был похож на маму: светловолос и голубоглаз, но это не помогло. Отношения наши лучше не стали,
Впрочем, несправедливость с метрическими данными не казалась Смычку вечным проклятием. Он уже давно решил исправить дело при выдаче паспорта, но, к несчастью, у русской мамы фамилия тоже не была "чистой".
Смычок любил рассказывать о немце - лютом крепостнике, заставившем всех крестьян его вотчины именоваться Шварцами. Он утешал себя историей-мифом, но от этого Яков Шварц никак не мог превратиться в Васю Иванова, и несчастный Финкельштейн в глубине души продолжал страдать тяжко.
И все-таки он стал Шварцем. После восьмого класса судьба развела нас, но жили мы в соседних домах и случайные встречи продолжались.
- Вот ты хитрый, - говорил Смычок, - К станку пошел - пролетарий. Ясное дело: еврея без рабочего стажа в институт не примут. А вам, евреям, без высшего образования никак нельзя. Сам Финкельштейн-Шварц продолжал учиться в специальной, математической школе и был уверен, что путь в университет для него открыт. Однако на экзаменах он не добрал сущую ерунду и принят не был.
- У них там процентная норма, - говорил он. - Ты что, не знал? К чему в бумагах копаться, если черным по белому из фамилии ясно, кто таков абитуриент - Яков Евсеевич Шварц. Может такой человек быть русским?
Меня же приняли в политехнический институт. Видно, тоже не стали заглядывать в документы и поверили русской фамилии.
У Смычка проблемы были со здоровьем - в армию его не взяли, Получился счастливый резерв времени, чтобы разобраться в себе самом. Вот тогда мой школьный приятель обиделся на университет и увлекся живописью, поставив крест на точных науках. Он и раньше неплохо рисовал, но относился к своему дару несколько свысока, Теперь же изменился совершенно.
- Человек обязан быть творцом, - говорил Смычок. - Только тогда он имеет право называть себя человеком. Земля полнится трудами гения. Мир прекрасен только потому, что кто-то способен понимать это.
Вот как красиво говорил Яша Шварц. Он и сам был красив, высок и длинноволос в курчавости. Девушки любили моего школьного приятеля отчаянно. Он же подпускал к себе влюбленных особ снисходительно и даже высокомерно, будто жалел их за проявления низменной страсти. Красавец-Шварц помогал, естественно, страсть эту утолить, но не баловал девиц особым вниманием, разбивая сердца и омрачая ясные очи влюбленных.
Вот почему все мы были удивлены вестью о ранней женитьбе Смычка, Я слуху этому не поверил, но в доказательство получил официальное приглашение на свадьбу.
При регистрации Яков Шварц заявил, что он принимает фамилию жены. Затем, во время бедного пиршества в третьеразрядной кофейне, он отвел меня в сторону для исповеди, будто только за этим и пригласил на бракосочетание.
- Понимаешь, - с улыбкой начал Смычок, - я решил сделать ставку на живопись. И не имею право рисковать. В "Муху" поступать будет Яков Горелов, а не какой-то там занюханный Финкельштейн- Шварц, Что молчишь? Ты считаешь, что я не имею право на русскую фамилию?
Я сказал, что он имеет право на любую фамилию, даже на итальянскую или китайскую, но он обиделся не на шутку, пояснив, что к судьбе своей относится ответственно и больше не позволит идиотской случайности портить себе биографию.
- Впрочем, - добавил Смычок, - тебе, с твоим фартом на прозвище, этого не понять.
Потом к нам подошла молодая жена моего приятеля: создание крошечное и тихое.
- Яшенька, - еле слышно произнесла она, - вот ты где, а я уже волновалась.
И правильно она волновалась. Недолго они прожили в браке. Через шесть месяцев развелись. Фамилию жены Смычок оставил при себе.
Развод случился как раз перед экзаменом в Художественное училище, но и на сей раз, Горелов Яша оплошал на рисунке с натуры и принят не был.
- Старик, - сказал он, - там сидят ретрограды. Что они понимают в подлинной живописи? Бездарей этих посадил в кресло сам сатана, чтобы душили подлинные таланты.
Я не спорил, потому что сам понял свою ошибку в выборе профессии. Я тогда тоже заболел "творчеством" и стал думать о себе самом лестно и с большим уважением. Я сказал Яше Горелову, что уйду из технического вуза, так как почувствовал в себе силы сочинять стихи и жить во имя высокой цели.
Смычок нахмурился. Ему это не понравилось. Он давно считал себя гением и был убежден, что другие таланты человечеству не нужны, хватит одного Яши - подлинного и незаменимого. Мир обойдется без конкуренции самозванцев.
- Глупости, - сказал он, - тебе, еврею, удалось просочиться в институт. И сиди тихо. Нечего рыпаться. Читал твои стишки - очень посредственно. В творчестве человек должен быть ВСЕМ, а не ЧАСТЬЮ. Средних стихотворцев не бывает и не должно быть... А потом, это не профессия – сочинитель, одумайся, пока не поздно.
Величие замысла - вот чем был болен мой школьный приятель. Кто упрекнет его в этом? В молодости нам так хочется думать, что Творец трудился над нами собственноручно, заботясь о штучном товаре. Мы неповторимы, а конвейер воспроизводства населения поставляет в этот мир кого угодно, только не нас.
Смычок задумал штурм небес, но преодолеть земное притяжение невозможно, и тут нужна в оправдание целая система вымышленных помех, объясняющих свою горестную тяжесть и отсутствие крыльев.
Горелов-Шварц-Финкельштейн сделал еще одну попытку сдать экзамены в Художественное училище. Безуспешно. Вот тогда он доказал всем высокий трагизм своих устремлений. Смычок повесился. Его вовремя вынули из петли и откачали. Он согласился жить дальше, но ценой предательства своей мечты.
- Знаешь, - сказал он при встрече, - живопись устарела. Фотография - вот подлинное современное искусство. Мгновение - и ты видишь мир по-своему. И это твое видение – подлинно творческий акт. Сегодня живопись кажется мне занятием суетным и несерьезным…. Ладно, расскажи, чем ты занят?
Не стал рассказывать о своих успехах. Не хотелось его обижать. Мне он тогда казался героем, посмевшим наложить на себя руки в ответ на вероломство судьбы.
Через год он сам нашел меня. Адрес общежития ВГИКа добыл в справочном киоске за пять копеек. Смычку не я был нужен, а институт. Он решил стать кинооператором. Конечно, самым выдающимся и гениальным. Он работы свои привез в огромной самодельной, из картона, папке: серию осенних пейзажей и натюрморты.
В нашей комнате нашлась свободная койка. Смычок полночи рассказывал о себе и о своем творчестве. Творчество можно опустить, а вот новые подробности биографии моего школьного приятеля были любопытны.
Маме Горелова врачи поставили ложный диагноз. Анна Федоровна приготовилась к смерти и рассказала любимому сыну о подробностях его появления на свет. Отец Якова через год после рождения сына был арестован в результате хозяйственной ревизии. Анна Федоровна сразу же развелась с ним и связала свою судьбу с начальником арестованного мужа. Начальник вскоре оказался негодяем, и мама решила не искушать судьбу больше и посвятить всю себя воспитанию единственного сына.
Через пять лет папа – Финкельштейн - отбыл срок, но в родной город не вернулся. Он остался работать на Крайнем севере и вскоре стал большим начальником на металлургическом комбинате. Все эти годы он исправно присылал сыну солидные алименты, хотя сам обзавелся новой и, в итоге, многодетной семьей.
Анна Федоровна по загадочной причине прежде ничего не рассказывала сыну об отце, придумав обычную, красивую легенду, в которой похоронила бывшего мужа в полярной экспедиции.
Смычок очень на маму обиделся. Тем более, что и смертельный диагноз его родительнице был вскоре отменен. Он даже предпринял поездку к отцу – очень занятому, крайне уставшему, пожилому человеку. Отец принял его радушно и сказал, что денежную помощь сыну не прекратит, а, напротив, ее увеличит, чтобы Яша мог учиться, ни в чем себе не отказывая.
Смычок решил сразу же после сдачи экзаменов в институт вернуть себе фамилию отца. Потом он сказал, что своим талантом, конечно же, обязан исключительно еврейскому происхождению. Он теперь считает себя евреем – «представителем великого и мужественного народа». Он протянул мне руку с соседней койки и произнес с пафосом:
- Здравствуй, брат мой!
Мой новоявленный брат конкурс благополучно прошел, но на летних экзаменах снова недобрал баллы и вынужден был согласиться на заочное обучение.
- И отлично, - сказал он. – Я не сопляк какой-то, чтобы штаны в аудиториях протирать. Буду работать.
Он устроился на Ленинградскую студию телевидения ассистентом оператора. Мы регулярно встречались, когда он сдавал сессию. Смычок приезжал гордый и при деньгах. Фамилию он себя оставил прежнюю, сославшись на проблемы с устройством на работу, однако вспыхнувшую любовь к евреям сохранил. Он даже предпринял попытку выучить язык иврит, но в связи с Шестидневной войной любую "пропаганду сионизма" категорически запретили под страхом тюрьмы или психушки.
В начале семидесятых мы встречались редко. Я был занят лихорадочным и суетливым пробиванием сценариев, а он, получив диплом, редко приезжал в столицу.
Смычок позвонил летом 75-го года.
- Старик, - сказал он, - если не боишься, мы можем встретиться.
- Почему я должен бояться?
- Мы уезжаем на постоянное место жительства в государство Израиль.
- Кто это мы?
- Я и моя жена Вера.
Он снова выбрал в жены девушку тихую и невысокого роста. И на этот раз взял фамилию жены. Смычок стал Яковом Шапиро. Он сказал, что намерен поднять в Израиле операторское искусство и принять непосредственное участие в глобальном киносъемочном проекте библейского содержания. Вера Шапиро молчала и смотрела на своего статного мужа влюбленными глазами.
Года через три вновь раздался звонок Смычка.
- Старик! Я в России... Старик, я счастлив, что вернулся. Ты думаешь, им там нужно искусство? Танки им нужны и самолеты. Дикая африканская страна, заселенная дикарями. Ты же знаешь, я раньше никогда не был антисемитом, но теперь….
- А как жена Вера? - спросил я.
- Осталась там.
- Фамилию вернул старую?
- Да не в этом дело. Встретимся - поговорим. Я тебе такое расскажу такое….
- Нет, - сказал я. - Не нужно нам встречаться. Извини…
Его долго возили по Стране Советов с рассказами об ужасах жизни в Еврейском государстве. Потом возить перестали. И снова я потерял Смычка из виду. Встретились мы на юбилее нашей замечательной школы. Он был по-прежнему красив, только русые волосы заметно поредели. Говорить Смычок стал меньше, и улыбка появилась на его губах какая-то странная, застенчивая что ли.
- Видел твои изделия, - сказал он. - Весьма посредственно, сам понимаешь. Собственно, при нашей зверской цензуре….
- Опять в Израиль собрался? - спросил я.
- Зачем? - улыбнулся Смычок. - Я тут жениться решил на студентке из Австралии.
- Как ее фамилия? – по инерции спросил я.
- А зачем тебе? - удивился Смычок.
Юмора моего он не понял или не захотел понять.
Смычок женился на своей австралийке и уехал в эту далекую страну. Там он успешно занялся рекламными съемками и, как рассказывали, разбогател, и растолстел. Только с семейной жизнью опять получилась у него промашка. Очередной бездетный брак быстро распался, и Смычок дальше искушать судьбу не стал. Это я уже из письма вычитал. Он мне прислал, совершенно неожиданно, толстенный пакет на адрес в Израиле.
В письме он вновь говорил только о себе. С горечью отметив, что жизнь проходит, на пяти страницах убористого компьютерного текста перечислял своих врагов и обстоятельства, помешавшие Смычку стать гениальным художником. Ом писал, что по-прежнему чувствует в себе могучую силу творца, но перестал бороться с дьявольским роком. Ом стонал и жаловался на равнодушие мира, его слепую и глухую жестокость. Он выбрал мою персону, чтобы выговориться, но, возможно, и не меня одного - слишком безличным было послание это.
Судя по всему, ответа он не ждал и не нуждался в ответе. Через год общие знакомые рассказали, что Смычок погиб. Отправился на пляж купаться и не вернулся. Никакой предсмертном записки мой школьный знакомый не оставил. Кто знает, возможно, он сам свел счеты с жизнью, а может быть, и жизнь свела счеты с ним.
P.S. Забрался в Интернет и обнаружил, что в России есть и сегодня заметные Финкельштейны. Один – Евгений - талантливый гитарист, известность мировая, молится богу музыки. Другой – Григорий - ловкий, богатый предприниматель поклоняется богу денег. Как они относятся к своей фамилии – понятия не имею.
Комментариев нет:
Отправить комментарий