ИЦХАК МЕРАС. МУЖЕСТВО ТАЛАНТА

 Как же много значила для меня та встреча с Ицхаком Мерасом 15 лет назад.

Думаю, каждого, кто считает себя евреем по духу, а не только по паспорту, некие центробежные силы невольно увлекают к центру нашего бытия. Мог ли я предположить 30 лет назад, что когда-нибудь буду жить со своими детьми в Израиле, да еще в пяти шагах от кумира своей юности Ицхака Мераса!

Весной 1967 года удалось «пробить» экранизацию по его роману «Вечный шах». Всего две части. Курсовая работа во ВГИКе продолжительностью двадцать минут. Это был последний год относительной вольницы в разных художествах.

Победоносная Шестидневная война стала началом абсолютного запрета на все еврейское в СССР, да и стартом жесткого закручивания гаек в идеологии вообще. У «совковой» власти понятия «еврейство» и «свобода творчества» смыкались накрепко. Так мне и не удалось «примазаться» к великолепной прозе Мераса. И вот теперь живем мы окно в окно, да и сижу я напротив писателя – глаза в глаза. Чудеса да и только!

Дело было не только в том, что писал Мерас как еврей и о евреях. Редкий талант, чистота, мудрость и сила – вот что наглядно... В его прозе была удивительная «пластика» звука, тайная и прекрасная мелодия.

Написал «была». Но вот передо мной роман писателя – «Сара». Там эта музыка еще глубже, сложней, выразительней. Музыка Мераса. Вот настоящее счастье, когда есть у писателя своя... не тема, нет, – мелодия. Но сам Мерас не видит этого: «Только теперь понимаю, что на меня, как на писателя, отрыв от Литвы, от языка, от окружения не подействовал положительно. Правда, у меня расширился кругозор. Я увидел мир, и я попал в страну, где, часто вопреки желанию многих, стал полноправным гражданином. Это было очень существенно. Этого еврей не может почувствовать нигде, даже в такой космополитической стране, как Соединенные Штаты. Сегодня многие новоприбывшие не озабочены этим. Они не без основания считают: где нам лучше, там и хорошо. Мое поколение было еще не совсем таким. Мы трудно уезжали и верили в свое предназначение. Это привязывало меня к Израилю. В любом случае, ни в одной точке земного шара я, в смысле творчества, не чувствовал бы себя лучше, чем в Литве и Израиле».

Подлинное достоинство безлично, настоящая сила самодостаточна. Эта сила дала ему возможность сохранить себя в Израиле. Не впасть в панику, не завопить истошно о своей невостребованности, не запроситься назад, к своему читателю (Мерас пишет по-литовски). Он еврей и приехал жить в еврейское государство – вот и все. Он говорит: «В Литве в последние годы я мог заниматься творческой работой, а не отбивать каждый день карточку в КБ. Гонорар за книжки был невелик, но я начал работать в кино: написал сценарии трех фильмов.

В Израиле, естественно, всего этого быть не могло. С первого дня нужно было думать, как зарабатывать хлеб насущный. Мне посоветовали пойти в школу, работать учителем. Иврита у меня еще не было, но я был квалифицированным радиоинженером, мог преподавать электронику и электротехнику. Это стало главным. Тогда нужны были учителя. Я ходил на курсы, сдавал всякие педагогические премудрости, учил иврит... Но потом все вошло в обычную колею – и длилось больше двух десятков лет». Только одну жалобу услышал. Пишет Мерас по вдохновению. Он не умеет каждый день садиться за стол и выдавать «энное» количество строчек. Но вот приходило непрошеное, незваное вдохновение, а надо было идти в школу, преподавать электротехнику детям. Но и в этом он не видел трагедии. Сердце у него большое: электричество свое он любил и школу любил, и учеников своих. Он жил всегда наполненно, всем тем, что дано. Счастливый у писателя характер. Он и теперь без печали говорит о том, что вышел на пенсию. А значит, всегда сможет открыть двери на властный стук музы..

 Мерас пишет экологически чистую прозу. Чтобы так писать, нужно родиться поэтом. Музыка без поэзии – ничто, поэзия без музыки существовать не может. Мерас работает с фразой, как со строкой стихотворения. Он не забалтывает строку, не топит ее в сравнениях. Он и располагает строки в ритме стиха. Его дыхание наполнено поэзией, и даже паузы работают на полноту речи. Несмотря на это Мерас – художник необыкновенно, скажем так, дисциплинированный. В основе его вещей всегда простая история, четкий сюжет. Рисунок точен. Только краски изысканны и прихотливы. Чтобы так писать, нужно иметь биографию, пройти через подлинную трагедию мира нашего. Ицхак Мерас стоял на краю расстрельной ямы. Литовские полицаи убили всех его родных. Бедняки-литовцы спасали Ицхака, прятали в своем нищем доме все годы той страшной войны. Тогда он забыл свое имя, он забыл идиш, но не забыл, что он еврей.

Книги Мераса написаны памятью рода. Рода расстрелянного, уничтоженного, но ожившего на страницах его книг. Подлинный писатель не способен забрать жизнь – он всегда дает ее. Он не патологоанатом, он занят реанимацией даже тогда, когда пишет о смерти. Как-то я прочел у известного критика, что Ицхак Мерас будто бы принадлежит к школе шестидесятников, творчество его отличается признаками известного направления. Как велика тяга наша все раскладывать по полочкам, найти для всего свой ярлык! А Мерас – это Мерас. И это его книги, а не шестидесятника X, издавались миллионными тиражами. И перевели эти книги на дюжину языков, потому что он – Мерас, а не представитель некоей касты с отличительным пятном на лбу... Нет, пусть уж лучше высокие слова. Так редко мы их слышим. И прав был Булат Окуджава (опять же шестидесятник): «Давайте говорить друг другу комплименты». Как это все-таки приятно, когда появляется такая возможность. Равнодушных и желающих говорить мерзости и так предостаточно. Да и не мальчик Мерас: прошел он все «медные трубы», знает им цену. Он знает, что никак нельзя без известного цикла книга – читатель – критик. Но, вспомним, Мерас всегда работал по вдохновению. Он всегда был защищен другой профессией, а потому и остается писателем «творчества в радость» и только в последнюю очередь зависит от тиражей своих книг и мнения критиков.

Язык – вот проблема. Мерас отлично знает иврит, но писать может только  на литовском. Он верен своему еврейству и языку своего детства. Так уж получилось. Это опять же свойство сердца, черта характера. Мерас верен себе, своей музыке в слове. И книги его становятся нашими как раз по этой причине.

Но язык – одно, писательский опыт – другое. Мерас в Израиле четверть века. И он пишет по-литовски о том, что пережил и увидел здесь, в стране иврита. Мне кажется, что делать это позволяет ему музыкальный характер его дара. Музыка слова и его универсальный гуманизм, умение понять, простить человека и полная неспособность поставить себя выше своих героев. По сути, он никогда не писал о жизни евреев, литовцев или русских. Он писал о Человеке.

Мерас добр. Он казнит и милует, но даже самый подлый убийца в его книгах наделен отчаянием  Каина  перед  вечным  и  неизбежным  сожалением о совершённом. Не забудем, что Мерас – учитель. Только очень добрый человек может выдержать два десятилетия работы в израильской средней школе! Уверяю вас, он сохранил свою душу. Вот послушайте, как интересно рассказывает он об этой школе: «Я работал с детьми из самых разных стран. Работал в Лоде. Там были дети, чьи родители родились в Европе, Азии, Африке и Америке, приехали из Аргентины, Йемена, Ирана, Ирака, из Средней Азии, Молдавии, Украины, Белоруссии, из центра России и из Прибалтики. Мы только говорим – «советский еврей» или «русское еврейство», но на самом деле разница между семьей из Душанбе, к примеру, или Риги была огромна. И дети были разными. Мало того, в Лоде живут арабы-мусульмане и арабы-христиане. И они тоже учились вместе с еврейскими детьми. Вот теперь представьте себе мой класс, где были дети, приехавшие из разных стран, различные по обычаям, воспитанию, уровню развития и так далее.

Я не могу сказать, что у каждого моего ученика был национальный характер. Особенности были, это несомненно, – но не характер. Разными были дети, но без плюсов и минусов в этой «разности», без оснований для типизации...

Например, дети выходцев из Индии вели себя очень спокойно, уравновешенно. Кому-то было труднее учиться,  кому-то легче. Были «индусы» исключительных способностей. По окончании школы оценки в их аттестатах были очень высокими. Многие стали выдающимися специалистами в своей области: и «марокканцы», и «иранцы», и «русские»...

Теряю, к сожалению, своих учеников из виду. Нет возможности следить за большинством из них.

Иногда встречаю их совершенно случайно. Вот шагает здоровенный офицер и вдруг: «Здравствуй, учитель!» На дороге, в машине, просишь, чтобы тебя пустили в другой ряд. Не пускают, но тут притормаживает автомобиль, ждет, пока ты проедешь, тебе машут рукой, улыбаются и тоже кричат: “Здравствуй, учитель! Здравствуй, Мерас!” Или в бассейне – волосатый мужик, в плавках, с пузом, семья вокруг, дети.

Особенно приятно видеть тех, кого ты смог научить хоть чему-то, хороших ребят, способных. Я и забывал, из какой семьи были эти одаренные ребята, откуда приехали: из Средней Азии, из Прибалтики или из Ирана, бедные или богатые были у них родители. Да, если честно, и не старался это узнать. У каждого ученика была, несомненно, своя ментальность, но внутри одной группы дети были необыкновенно разными. Я и делил их не на марокканцев и европейцев, а на способных и не очень, на спокойных и нервных, на трудолюбивых и лентяев. Важно было, как воспитывали ребенка дома (а внутри каждой общины детей воспитывали по-разному), в каких условиях он живет. Не было у меня никогда предпочтительного отношения только к одному составу учеников, не было любимчиков из числа «своих». Это было просто невозможно. Были паршивцы из Марокко, Грузии или Москвы. Были замечательные дети из тех же мест... Только в последнее время ребята из СНГ мне кажутся излишне нервными, сильно травмированными чем-то, беспокойными, что ли. Видимо, те изменения, которые там происходили, сказались на необыкновенно уязвимой нервной системе детей. Но я и здесь не хотел бы заниматься типизацией.

Дети – это всегда дети. Они родятся, как правило, счастливыми и уравновешенными. Это мы – взрослые – калечим их психику и нагружаем без меры своими проблемами».

В Литве Мерас не был учителем. Он стал им в Израиле. Он стал учителем и остался писателем. Остался самим собой несмотря ни на что. Он знал, куда и зачем приехал. Он сохранил себя и стал нужным стране.

…Я так и не смог при встрече задать вопрос о творческих планах. Язык не повернулся. Да и какие могут быть планы у человека, работающего по вдохновению, по зову музы. Явится Она – будут планы, не придет – останется только одно: ждать визита. Убежден, муза Мераса – в пути, она не задержится. Подхожу к окну. Как раз напротив – окна его квартиры. Он мой сосед. Вспоминаю об этом. И от этого жить легче и спокойней.

                                                 1998 г.