ФРАНЦИСКО ГОЙЯ "еврейский вопрос в старых офортах.

 В последние годы исламскому террору удалось одержать две внушительные победы: обрушить башни-близнецы в Манхеттене и свалить правое правительство в Испании. Эта страна – первое государство в Европе, выполнившее, причем в ходе демократической процедуры, требование убийц и шантажистов.

Как тут не вспомнить, что Испания стала первой мировой державой, депортировавшей всех своих евреев. Первой страной, освободившей  территорию от сынов Иакова. Государством, в котором пылающие костры инквизиции были погашены только в середине 19 века. Страной где воспитанная веками идеологическая нетерпимость, привела к чудовищной бойне гражданской войны в веке ХХ.

 На примере Испания можно проследить, как в противовес безумию народных масс и паранойи государственных институтов, сама человечность рождает гениев, чтобы хоть кто-то мог поставить точный, нелицеприятный диагноз современному обществу и дать надежду на будущее.

Когда мне начинает казаться, что пришлось жить в каком-то особом, вконец расчеловеченном мире, потерявшем последние крохи здравого смысла и гуманности,  открываю альбом офортов Гойи, чтобы убедиться в очередной раз, что двадцать первый век мало чем отличается от девятнадцатого, а тот, в свою очередь, от любого из прошедших веков и нынешнего века.

Перелистывая  страницы альбома "Капричос", понимаю, почему Леона Фейхтвангера, знатока еврейской истории, так заинтересовала фигура Гойи, и он написал об этом художнике блестящий роман.

Сам Гойя создал гениальную книгу, разоблачившую безумный, жестокий мир, изгнавший своих евреев, и с бешеным упрямством, продолжавший кровавую охоту за ними, вплоть до середины 19 века, подозревая в иудействе каждого, кто не умел прятать глаза в тень монашеского капюшона.

Сразу поверил художнику, когда много лет назад открыл его альбом. Поверил, потому что прежде знал другого Гойю: певца радости, счастья и красоты человеческой. Тогда же понял, что "кодекс чести" подлинного мастера нерушим. Гойя не мог уйти из жизни без ясного и прямого взгляда на все то, что окружало  художника. Он имел право на объяснение в  ненависти к роду людскому, просто потому, что начал свою жизнь, как и положено, с объяснений в любви к человечеству.

Гойя создал альбом о "погоне за ведьмами", о попытке не изгнать, в это Гойя не верил, а  увидеть мрак преисподней в душе человека. Он жил в стране, некогда пораженной чудовищным выбросом жестокой нетерпимости. Художник принадлежал к народу, чей мозг оказался бессилен перед безумием фанатизма. Гойя – великий художник и человек нормы не мог не страдать от этого.

Конец века восемнадцатого - он   на высоте своей славы. Он приближен к королевскому двору. Авторитет художника неколебим. Вельможи заказывают Гойе свои портреты. Видимо, это ощущение силы и раскрепостило художника. В "Капричос" он говорит людям то, что может себе позволить говорить только судья и пророк.

Болезнь мозга нации неизбежно ведет к физическому упадку. Пресловутая пассионарность, выдуманная Львом Гумилевым, как мне кажется, и есть упомянутая болезнь мозга, поражающая время от времени  разные страны и народы. Агрессивный психоз мучил Испанию почти три века. Внутри страны он был направлен на евреев, марранов и морисков, а вне – на чужие народы и земли. Завоевания шли под знаком креста, но движимой их силой было поклонение  языческому идолу – золотому тельцу.

Как только та или иная нация заболевает одной из форм массового психоза, ей сразу начинают мешать евреи. Так было и во времена Фердинанда и Изабеллы, в годы внезапного умопомешательства казачков Богдана Хмельницкого,  в истории фашизма-большевизма, и теперь, на волне исламского террора.

Безумие толпы – одна из тем "Капричос" Гойи. Вот почему эта книга  современна в высшей степени, хотя  офортам в ней более 200 лет.

В конце века восемнадцатого милая игра в Просвещение вызвала у радикалов очередной психоз иллюзий революционного переустройства мира. Консерваторы и тогда полагали, что природа человека – данность, задуманная Всевышним. Не в силах людских переделать эту природу. Революционеры были уверены в  обратном. Отсюда их отрицание Высшей силы и возникновение культа человека, как покорителя не только своей природы, но и мира Земли.

Гойя был убежденным консерватором. Он говорил людям все то, что думал о них и не верил, что в силах человека изменить свою греховную сущность.

Вот один из самых беспощадных офортов Гойи: "Стыдливый". На офорте изображен человек, больше похожий на неведомое, уродливое животное. Текст к этому листу таков: "Есть люди, у которых самая непристойная часть тела – это лицо, и было бы не худо, если бы обладатели таких смешных и злополучных физиономий прятали их в штаны".

Чем может помочь революция, под самими высокими лозунгами, той части человечества, которой следует прятать свои лица в штаны? За милой, как будто, шуткой Гойи - отчаяние и боль художника, но ужас он испытывает не перед горестными, анатомическими особенности человеческого лица или тела, а перед уродством души человека.

Собственно, почти все офорты Гойи в "Капричос" повествуют об этом уродстве. Художник не щадит нежную натуру потомков Адама и Евы, придавая ей дьявольские, хищные, фантастические черты. Он выворачивает человека наизнанку, сдирает с него все возможные маски, или помещает  в фантастическую форму, точно отражающую суть того или иного человеческого существа.

Грянула эпоха революций, и Гойя дал своими офортами точный портрет тех, кто станет переделывать мир под лозунгами свободы, равенства и братства. В конце века восемнадцатого он предвидел, какую цену заплатят люди за тщетную попытку исправить свою природу. Он видел, что посланцы ада готовы вырваться на волю, а нечистая сила способна захватить власть над планетой людей.

Свое отрицание отдельного мира ведьм, чертей, домовых колдунов Гойя декларировал, как уже отмечалось, смешав в одном "коктейле" свойства самого человека с хаосом сил тьмы. Того, кто знаком с особенностями характера  ближнего, невозможно было испугать всемогуществом сатаны.

Гойя в "Капричос" накоротке с нечистой силой. Не испытывая чувства страха, он  презирает ее, смеется над ней. Подлинный ужас у Гойи вызывает лишь человек.

В год, когда были изданы офорты, художник не мог признаться, что не верит в колдунов и ведьм. Не только Испания, но и вся Европа долгие годы были поражены этим психозом, насажденным Престолом.

Один из лучших исследователей инквизиции  Н. Сперанский пишет: ""Кто говорит, что ведьм не существует, того нельзя не заподозрить самого в принадлежности к их сообществу" – этим принципом руководствовались немецкие суды в ту пору, когда Кеплер открывал свои знаменитые законы движения светил".

Христианская юдофобия напрямую связана с представлением о дьявольской сущности еврея. Все ужаса Холокоста корнями своими идут в те времена, когда даже такой высокий ум, как Каплер, не мог признаться в том, что не верит в козни ведьм.

 Сорок третий - свой знаменитый офорт - Гойя предваряет такой надписью, привожу ее полный текст: "Воображение, покинутое разумом, порождает немыслимых чудовищ, но в союзе с разумом – оно мать искусств и источник творимых ими чудес".

В этом тексте Гойи содержится, на мой взгляд, самая точная характеристика юдофобии, как "воображения, покинутого разумом". Франциско Гойя противопоставляет ему "воображение в союзе с разумом". И эта формулировка необыкновенно близка к сущности иудаизма. Она же раскрывает причину многолетней битвы Закона с безумием догм, созданных юдофобами мира.

Исследователь творчества Гойи - Валерий Прокофьев указал, в одной из своих работ, на источник, послуживший исходной точкой надписи к сорок третьему офорту. В 1712 году в Лондоне была опубликована статья Адиссона "Радости воображения". В ней сказано: "Когда в результате какого-нибудь несчастья поврежден мозг или же разум под действием сна или болезни приведен в смятение, тогда человеческая фантазия одержима дикими и гнетущими идеями и напугана тысячами безобразных чудовищ, ею же самою сотворенных".

Свою книгу офортов Гойя и начинает с этих несчастий человеческих, ведущих к повреждению мозга. Он занимает внимание зрителя недостатками в воспитании детей, коварством мужчин, вероломством женщин, ханжеством, безрассудством, лживостью потомков Адама и Евы, их склонностью к патологической жадности, воровству, алкоголизму, палачеству и разбою…

Художнику было за пятьдесят, когда он начал работу над "Капричос". Его отношение к роду людскому нельзя считать следствием юношеского нигилизма или страстью к революционному преображению мира. Офорты создавал зрелый, многоопытный, мудрый мастер, ясно сознающий свою беспомощность в попытках исправления человеческой натуры, но могущество в способности беспощадно раскрыть эту натуру.

Художник – Гойя жесток. Он работает скальпелем, вскрывая грудную клетку и череп человека. Он беспощаден, как диагност. Его диагноз фатального повреждения мозга человека очевиден. Гойя в "Капричос" последовательно, как ученый в стенах лаборатории, исследует причины и результаты этого повреждения.

Внезапно появляются страшные листы, посвященные инквизиции, современной художнику. Тексты к листам, начиная с   двадцать третьего офорта, противоречат изображению. В текстах этих Гойя порицает приговоренных, но на гравюрах мы видим совсем иное: красоту, отчаяние, боль жертв, а вокруг звероподобную толпу: судьи и зрители, как на гениальной картине Босха "Распятие "…. Нынешние "демократические" предрассудки не становились в те годы помехой в разговоре художника и толпы.

Привожу текст Гойи к 24 офорту: " Эту святую сеньору жестоко преследуют. Огласив историю ее жизни, ей устраивают триумф. Ей воздается по заслугам. Но если это делают, чтобы устыдить ее, то зря теряют время. Невозможно устыдить того, кто не знает стыда".

На офорте связанную женщину с прекрасным лицом и обнаженной грудью, посадив на осла, везут к месту казни. Лицо жертвы искажено болью стыда. Толпа вокруг женщины, напротив, поражает очевидным бесстыдством и жестокостью. Может показаться, что Гойю совершенно не волнует национальная принадлежность жертвы, но это не так.

На голове женщины островерхий колпак. Вот что пишет об этом знаке Джошуа Трахтенберг в своей книге "Дьявол и евреи": " В текстах немецких и французских средневековых мистерий мы иногда находим прямые указания на то, что актеры, изображающие евреев, должны быть "одеты в еврейскую одежду… с еврейской нашивкой на одежде или в остроконечной шляпе".

Точно в такой же шляпе изображает Гойя и другую жертву судилища инквизиции на офорте №23. И здесь эта жертва: олицетворение попранной человечности, окруженной безликой, безумной и страшной толпой.   

Добро в "Капричос" всегда одиноко. Редкие, прекрасные лица на  офортах всегда в чудовищной раме порока. И в этом, хотел того Гойя или нет, - еврейская тема: удивительная способность сохранять красоту своей веры под гнетом необоримой, казалось, силы множества ее врагов.

Да и сам художник после "Капричос" был гоним инквизицией. Он даже бежал, на старости лет во Францию, в Бордо, познав на себе самом, что такое судьба гонимых и отверженных.

Инквизиторы "вычислили" Гойю, несмотря на то, что он старательно запутывал следы, демонстрируя своим, бдительным "судьям" разного рода пустяки, вроде непослушных детишек (офорт 25) или легкомысленных девиц (офорт 26). Он использует прием басни, наделяя обычных животных людскими пороками, но вот, будто приучив зрителя и читателя, к фантастическим особенностям своего таланта, Гойя приступает к главному: к играм с нечистой силы, без которой поврежденный мозг человека обойтись не в состоянии.

Но разум самого художника чист. Юмор, скрытая насмешка, откровенный смех, сарказм – вот главные краски к его работам.

Гойя не намерен относиться серьезно к предрассудкам черни. Его нечистая сила больше похожа на безобидных монстров к кунсткамере, чем на существ, способных принести зло человеку. Здесь Гойя отходит от средневековых канонов в изображении нечистой силы. Он неистощим в фантазии, придумывая образы ведьмаков и ведьм, домовых и Сатаны. Всего лишь в одном случае Гойя следует за юдофобскими прописями, но делает это так смешно и легкомысленно, будто ставит перед собой цель не обличить происки Сатаны, а высмеять тех, кто еще верит в необоримость его силы.

Вот надпись к офорту, на котором ведьмы отправляют в полет посланца – ведьмака в козлином обличье: "Его посылают с важным поручением, и он торопится в путь, хотя его еще не успели подмазать, как следует. Среди ведьмаков тоже встречаются ветреники, торопыги, нетерпеливые сумасброды без капли здравого смысла. Всюду бывает всякое".

И здесь все не так просто, как может показаться. "Сумасброд, ветреник, торопыга" – за словами этими прямой вызов общепринятому канону. Читаем в книге Трахтенберга: "Характерной чертой еврейской внешности, на которой постоянно делался акцент на средневековых рисунках и гравюрах, а также в народных сказках, считалась так называемая "козлиная бородка". Настойчивое и, казалось бы, бессмысленное подчеркивание этой детали обретет значимость, если мы рассмотрим ее в связи с распространенным образом еврея, который неизменно воспринимался в ассоциации с козлом… Иногда козел символизировал иудаизм и даже еврейского Б-га… Козел, по распространенному в средние века поверью, был любимым животным дьявола и часто служил символом его сатанинской похоти".

Знал ли все это Гойя? Конечно, знал, а потому, как мне кажется, и сделал своего "козла" совсем не страшным, пустым ветреником и торопыгой.

Но главная разоблачительная сила его серии, конечно же, не в этом. К середине 15 века сложилось четкое представление о коварном и чудовищном заговоре нечистой силы, направленном против христианского мира. Одно название сбора слета ведьм – шабаш – сразу раскрывает юдофобскую сущность самого языческого поверья "добрых христиан". Шабат - еврейский день отдохновения и молений, день отдыха самого Творца - они превратили в слет мифологической нечисти, замышляющей разного рода козни.

 Евреям, тем самым, была отведена роль прислужников Сатаны. Иудеев определи в главное воинство властителя ада. Теория заговора и сегодня обычная "забава" юдофобов всего мира. Следы цивилизации обнаруживаются лишь в умолчании ведущей роли дьявола, но евреи остаются на прежнем месте, куда некогда определила их "болезнь мозга" бдительных соседей.

Так вот, Гойя в "Капричос" утверждает: есть заговор человека против себя самого. Нет участия в заговоре этом потусторонних сил. "Человек – ты враг сам себе!" – вот о чем кричат почти все офорты серии.

С ведьмаками и ведьмами мастер обращается с восхитительной непринужденностью. Он властен над этими монстрами, как актер в театре марионеток над куклами. Какой уж тут заговор нечистой силы.

Есть, впрочем, и омерзительные существа в дьявольском "зоопарке" Гойи. Клеветники и доносчики художника на козлов, кстати, совсем не похожи: они крылаты, но летают, оседлав визжащее чудище, а текст к этому офорту полон непревзойденного юмора: "Из всех видов нечисти – самые противные, и в тоже время самые несведущие в колдовском искусстве. Если бы они что-нибудь умели, они бы не стали доносчиками".

Следствие и судопроизводство инквизиции было построено на доносительстве. Доносы поощрялись и провоцировались церковью. Донос – был "царицей доказательств", а Гойя открыто разоблачает его дьявольское происхождение. Этот офорт будто дешифрирует все остальные надписи к работам в альбоме "Капричос".

Еврейский народ – это вечная жертва доноса. Юдофобия нацистов – это всего лишь современная форма давней "погони за ведьмами", с той только разницей, что в контактах с нечистой силой был обвинен не отдельный "христопродавец", а целый народ. Нынешние жидобои, любого происхождения, озабочены все той же, сюрреалистической, ирреальной проблемой разоблачения заговоров Сатаны. 

 Один из толкователей офортов Гойи писал: ""Капричос" были серией чисто политической по своему содержанию; в них был также холодный сарказм, направленный против человеческих слабостей вообще. Здесь речь идет не об одной Испании: все человечество может узнать себя в ней".

Все человечество… Невольно изобразил Гойю консерватором, не верящим в силу преображения человека. Это не совсем верно. Без надежды на то, что твои опыты имеют смысл, и будут поняты хоть кем-то, а будущее рода людского не так уж черно, как кажется, невозможно не только завершить художественную работу, но даже начать ее. Гойя писал, работая на "Капричос": "Хотел бы стереть с лица земли пагубные суеверия и … подготовить прочную основу для торжества истины".

 В чем же истина? Возможно,  в надежде на лучшее. Просто во что-то лучшее, мало похожее на то, в чем человечество живет сегодня. Истина в странной и удивительной надежде, подобной вере в недостижимое, в то, что когда-нибудь человек освоит мир звезд и обретет подлинное бессмертие.

Истина "Капричос" Гойи заключена в обычном, трагическом противоречии личности и мира, в конфликте таланта с засильем невежества и предрассудков. В кровавом конфликте, который знаком каждому, кто пытался разобраться в порочной склонности рода людского к  юдофобии.

Почему родина великого Сервантеса, Веласкеса, Лопе де Вега, Лорки вдруг, в массовом порядке, проявила подлое, трусливое малодушие перед новой, дьявольской, языческой силой зла? А, значит, поверила в несокрушимость этой силы. Мне кажется, чтобы  понять  феномен "демократического" уродства нынешнего испанского общества,  достаточно раскрыть "Капричос" еще одного гениального испанца – Франциско Гойи.