ХАМСИН рассказ

 Изложу вкратце биографию Софы Лурье. Год рождения 1925-й. 1937 год — полное сиротство. Родители Софы за иллюзии разные остались без права переписки с миром живых. Девочку бабушка увезла в местечко неподалеку от Минска. Началась война. Бабушку сразу убили, а Софе удалось в лес убежать от фашистов. Три года она жила в лесу с разными людьми. Сначала были красноармейцы, отступающие неизвестно куда, затем партизаны. Партизаны не очень старались воевать. Хватало забот и без стрельбы, но потом Большая земля прислала командира. Вот тогда Софа ратному делу обучилась вполне. Ее всегда брали на «железку» и в разведку часто посылали. Софа на еврейку не очень была похожа и ростом не удалась. Ее за подростка принимали не только чужие, но даже свои. А она уже была настоящей девушкой. Влюбилась в одного еврейского парня из города Витебска и даже забеременела и родила, но ребеночек Софы жил недолго, а его отец погиб на фронте в самом конце войны.

Больше никогда семьи и детей у Софы Лурье не было. А было разное, даже строительство Братской ГЭС, работа с геологами в Якутии, а потом на сейсмических станциях Чукотки... С годами Софа устала колесить по России и выбрала для места жительства и работы небольшой город в Липецкой области.

Там и состарилась, и вышла на пенсию работником регистратуры местной поликлиники.

Вот и вся внешняя канва жизни Софы Лурье. Но даже старушкой осталась она бродягой в глубине души, а потому, когда появилась возможность уехать в Израиль, она этой возможностью воспользовалась сразу, не раздумывая.

— Арончик! Если хочешь знать, хамсин в переводе с арабского на другие языки — половина, пятьдесят, полтинник. Это значит, когда дует жаркий ветер под таким названием — человек наполовину жив, а на другую — мертв. Особенно если человеку далеко за семьдесят, а денег на кондиционер у него нет и не будет.

— Можешь сумочку не открывать, - разрешает охранник.

— Нет, — спорит Софа, щелкая замочком. — Порядок есть порядок. Тебя зачем сюда поставили? Чтобы следил за террором.... Как ты думаешь, когда этот ужас прекратится?

— Хотел бы я знать, — говорит Арон — высоченный, бритый наголо парень лет тридцати.

— В нашей стране, тьфу-тьфу не сглазить, землетрясений всяких, наводнений и торнадо не бывает, — продолжает разговор Софа Лурье. — Зато нас регулярно посещает террор и Хамсин.

— Это точно, — кивает Арон.

Огромный торговый центр в час этот ранний свободен от покупателей. А Софа в такую жару первая у стеклянных дверей.

— Сейчас включат фонтан, — говорит она. — Очень мне нравится этот момент. Мне вообще нравятся моменты включения. Вот электричество. Очень люблю баловаться со светом: включишь — выключишь, выключишь — включишь. Соседи наверняка думают, что я сумасшедшая. Скажи, Арончик, ты так не думаешь?

— Нет, — улыбается охранник, — Иди, а то опоздаешь.

— Ты меня не гони, — сердится старушка. — Без тебя знаю, когда идти. Делай свое дело и не учи старших.

У охранника нет дедушек и бабушек, а он о стариках мечтал в детстве, потому к Софе относится нежно.

— Что за моду взяли — оболваниваться, — продолжает атаку Софа. — Что за стрижка такая?! Ты, Арон, с такой прической никогда не женишься— И перестань зубы скалить. Я вижу, что они у тебя собственные.

У фонтана она на часы смотрит. Через минуту включат воду, а вместе с ней жизнь. Старушка убеждена, что жизнь можно включить и выключить. Вот и ее собственную тоже когда-то включили, а придет срок — выключат.

Дышится в центре замечательно, а тут еще и фейерверк водный. Сегодня струи кажутся Софе зеленоватыми. Вчера были совершенно голубые, а сегодня цвета молодой травы.

Сейчас она купит газету. Устроится на скамейке у фонтана и прочтет «шуршалу» от корки до корки. Это она так все газеты называет — «шуршалами», А фонтаны, кстати, шампанью... Нет, сегодня она не будет торопиться с чтением, а сначала выпьет кофе с булочкой,

Для этого нужно подняться на второй этаж. Кафе на втором этаже открывается первым. Там работает девушка — Катя. Высокая, статная, красивая девица. Кате нравится Софа, а Софа любит Катю, как родную. Вообще-то она с возрастом мудрой стала и позволяет себе любить только тех, кому нравится сама. Вот улыбнется кто-нибудь Софе, а она уже этого человека любит с первого ласкового взгляда.

— Хочешь кофе - капуччино? — спрашивает Катя.

— Нет, это дорого. Ты что думаешь, я миллионерша?

— За мой счет.

— Еще лучше! Меня здесь за нищую держат. Черный — и не думай бросить сахар.

— У тебя очень тяжелый характер, — говорит Катя.

— Это для тяжести. Я сама-то ничего не вешу. Глядишь — улечу, как воздушный шарик. А с тяжелым характером земля держит.

Они смеются. Потом старушка рассказывает Кате содержание очередной серии телефильма. Девушке некогда смотреть телевизор. Она по дискотекам бегает.., Потом Софа пьет свой кофе с булочкой и читает отложенную «шуршалу». Это очень приятно: пить горький кофе и шуршать газетой.

— Ты слышала! — кричит Софа. — Этот Лернер почти во всем сознался!

— Кто такой Лернер? — спрашивает Катя от стойки бара.

-   Твое невежество возмутительно! Это ужасно! — шумит старушка.

— Почему? — улыбается Катя. — Я знаю тебя, знаю своего парня, знаю подруг и родителей. И мне хватит. Зачем мне этот Лернер?

«И действительно, — думает Софа. — Зачем он ей? Пусть так и живет без лишних имен в памяти».

Газета прочитана и кофе выпит. Софа прощается и уходит к местечку укромному, тайному. Здесь поджидает старушку особое удовольствие: действующий макет железной дороги. Всего лишь за шекель она творит чудо.

Все оживает за стеклом. Вспыхивают огни станций, поднимаются шлагбаумы, выходят на луг коровы и овцы, мелькают по трассе автомобили. И все это по ходу веселого поезда. Он совсем как настоящий. И звуки от бегущих вагонов настоящие, и эхо в горах настоящее, и глухой перестук колес в туннеле настоящий... Нравится Софе один дом с островерхой черепичной крышей на склоне горы, у леса и зеленого луга, на котором пасутся овцы. В этот дом она сама себя селит, и даже на звук выходит из дома к поезду, и машет платком пассажирам в вагонах. Этих пассажиров не видно, но они есть, потому что без них всякое движение под стеклом теряет смысл.

В прошлом мало что радовало Софу. Там горели дома, погибали люди и взрывались поезда. В Израиле мир ей казался ненастоящим, будто был он под броней стекла и оснащен могучим кондиционером. Мир этот и сам был похож на огромный торговый центр. Старушку только террор пугал, и, когда она видела на экране телевизора развороченные автобусы, ей начинало казаться, что проклятая война будет преследовать ее до последнего часа.

У автомата Софу находит еще одна знакомая — Люба из Новгорода. Люба здесь работает на уборке туалетных комнат. Она всегда ищет Софу, чтобы пожаловаться на жизнь. Любе своя жизнь в Израиле совсем не нравится.

— Все играешься, — говорит она Софе, остановив тележку свою у стены. — Старый и малый — один интерес. Понаставили тут грабиловок этих. Ты только подумай: две минуты шекель, а родителям ~ плати. Тут на каждом шагу. Вон на первом этаже придумали трясучку - космическую кабину. Душу вынимают. А люди платят за ощущение. Ты не вздумай попробовать — сразу инфаркт.

Люба - мать-одиночка. Двое детей у нее — школьники. Люба думала, что в Израиле сразу замуж выйдет. (Люди там живут добрые и детей любят — даже чужих.) Но женихи не торопились. Так, побаловаться, сколько угодно, а с серьезными намерениями — никого.

Софа знает, для каких слов Люба ее ищет, и произносит эти слова. Она говорит, что все мужики — сволочи, что дети у Любы замечательные и выглядит она в хамсин почему-то всегда лучше, чем в нормальную погоду.

— Тебе в жару больше тридцати пяти никогда не дашь, — говорит Софа.

— Да я и сама замечаю, - охотно соглашается Люба.

Она больше не ругает новое место постоянного жительства, а начинает рассказывать о детях, особенно о сыне-вундеркинде, талантливом математике.

— Выучится, ученым станет, — говорит Софа. — Будет виллу иметь у моря, машину «форд» и даже яхту, а ты при нем — с внуками.

— Ты скажешь, — улыбается Люба. – Ну, заболталась я с тобой, пойду — работа.

К этому часу открывается мебельный салон. Там и отдохнуть можно. У Софы в салоне тоже знакомые есть. Она устраивается на мягком диване. Здесь тихо, уютно. Покупатели не скоро появятся. И Софу не трогают даже тогда, когда, сбросив туфли и свернувшись калачиком, она засыпает. Старушка так мало весит, что диван ничуть не прогибается под ней. Иногда ее укрывают пледом.

Софа натягивает плед на голову — и тогда будто и нет никого в салоне, на мягкой мебели, — один плед.

Часам к пяти в торговый центр собирается народ. Других особенных развлечений нет в городе. А здесь все: от картинной галереи до многозального кинотеатра. Огромный магазин становится другим, и Софе начинает казаться, что все его шумные этажи, залитые светом, уже не ее собственность,

Старушка уходит. Живет она неподалеку, занимает комнату в двухкомнатной квартире с салоном. Соседка ее сама в возрасте, но много работает по уходу за больными людьми. У соседки дочь осталась на Украине. Живет там плохо и бедно, и мать регулярно пересылает ей доллары из своей скудной зарплаты.

Соседка приходит поздно. К этому часу старушка, как правило, уже спит, укрывшись простыней и сжимая в кулаке медаль того юноши из Витебска — отца ее исчезнувшего навсегда ребенка. Больше ничего не осталось Софе на память, и она сжимает в кулаке эту медаль всю ночь, потому что иначе ей начинают сниться ненужные сны о войне: о гибели бабушки, о зимнем, голодном лесе. Ей снится ужас рукопашной у станционного депо и железнодорожный состав, летящий в пропасть... Все то, рядом с чем жаркое дыхание хамсина всего лишь невинное баловство капризного ветра пустыни.