В
классе седьмом Эпштейн Борис впервые услышала в свой адрес слово «жид». Слово
это прозвучало, как сигнал к бегству. К бегству куда-то, где именно эти три буквы отсутствуют в лексиконе
ближних.
Эпштейн с
большим трудом протянул еще год в школе, а затем ушел в степи с археологами
раскапывать один из курганов.
Ему повезло:
дядя соученицы Бориса руководил этой экспедицией. Племяннице ученого нравился
Эпштейн. Он попросил ее о помощи с устройством на работу, и девушка не смогла
отказать симпатичному парню.
Родители
возражали. Мама плакала. Отец кричал, что не позволит, и размахивал кулаками.
Но позволил. Папа и мама слишком любили своего сына, да и знали, что для
поступления в ВУЗ необходим рабочий стаж.
Все лето
археологи разрывали холм, спали в палатках, скудно питались, трудились от
рассвета до заката, но курган ничем особенным их не обрадовал. Золото скифов
пряталось от людских глаз в другом месте.
В конце лета
раздраженные, уставшие археологи устроили «отходную» у костра. И тут Эпштейн
услышал от своего взрослого приятеля, будто тот по опыту убедился: нельзя брать
на корабль баб, а евреев в археологическую экспедицию. Толку от таких раскопок
не будет. Он сказал это, будто в шутку. Борису тогда показалось, что и вся
группа была довольна найденной причиной неудачи трехмесячной, тяжкой работы.
-
Послушайте,
- сказал наивный Эпштейн. – Мы вот вместе… под дождем…в глине… одну картошку
жрали…я думал…
-
Брось,
Боря, - сказали ему. – Зря обиделся. Ну, пошутил человек.
Эпштейн, однако, решил, что обиделся он не зря. Он
решил, что археологи не те люди, которых он искал. В школу Борису возвращаться
не хотелось. Появились у него кое-какие связи, и работа подвернулась совсем уж
романтическая и дальняя. Улетел Борис с вулканологами на Камчатку.
Опять мама
плакала, а отец размахивал кулаками, но длилось это недолго. Родители будто
поняли, что на месте им сына не удержать.
Работы у
подножья вулкана начались зимой и продолжались весну и лето. Все шло гладко с
моральной точки зрения. Физически было очень тяжело. Но Эпштейн оказался
крепким, жилистым парнем, да и закалка с археологами помогла.
К осени он
забыл о своем еврейском происхождении, но тут случился разговор в теплушке, где
он ночевал в компании еще четверых рабочих. Забрел к ним начальник экспедиции.
Выпили, как положено, и начальник, взглянув на Бориса, сказал так: «Евреи,
ребята, горячий народ, талантливый, даже гениальный и подобны вулкану. Вот
только все остальные народы живут у подножья, не зная, не ведая, когда им ждать
гибельного извержения».
Начальник был
умен, интеллигентен, имел ученую степень доктора наук. Мальчишке - Эпштейну он
нравился и даже очень, так что слова начальника подействовали на него, как
внезапный удар бича по лицу.
Была у Бориса
мысль провести всю свою жизнь в волшебной красоте камчатских сопок, изучая
тайны вулканической деятельности, но реплика начальника снова погнала Эпштейна
в дорогу.
Наверно, он бы
с большей легкостью перенес очередной выброс юдофобии, если бы открыто и резко
отреагировал на услышанное, но Эпштейн, хоть и не был трусом, предпочитал
держать боль в себе. Он начинал испытывать непреодолимую страсть к перемене
места – вот и все.
Тут пришло
время служить в армии. «Перемену место» обеспечило Борису само государство. Он
воевал в Афганистане и видел такое, что нормальному человеку видеть не
рекомендуется. Эпштейн чудом вышел живым из двух переделок, был ранен в руку
осколком гранаты.
И в госпитале,
получив время для раздумий, решил, что есть в мире вещи пострашнее
антисемитизма. Но тут, в сортире, закрывшись в кабинке, услышал он разговор
солдатиков, соседей по палате.
Солдатики
говорили о нем, высказав твердую убежденность, что Эпштейн отделался от войны в
Афгане самострелом. Они еще долго рассказывали анекдоты о евреях, а Борис уже
стоял в закрытой кабине с застегнутыми штанами, не в силах выйти наружу. Он
думал, что, если выйдет, начнет бить тех солдатиков, а это было совершенно
невозможно: один из них ездил в сортир на каталке, а другой стоял и курил на
костылях.
После
демобилизации Борис закончил среднее учебное заведение и стал электротехником,
но на одном месте, по-прежнему, жить и работать не умел.
Он был рыбаком
на рыболовецком сейнере, строил БАМ, ходил с геологами в Якутии, даже в
отдаленном, сибирском леспромхозе шоферил целый год…. В общем, объездил и
исходил весь Советский Союз, но нигде не смог спрятаться от разных, неприятных
слов в адрес еврейского народа.
Эпштейн женился
на симпатичной и тихой девушке – еврейке. Родились у него дети, но семья не
могла заставить Эпштейна «прирасти» к одному месту.
Началась
перестройка. Евреи, толпой, двинулись с места. Борису Эпштейну пришлось
выслушать одну лекцию об Израиле, и беглец понял, что именно в этой стране он сможет обрести покой.
Скажу только,
что, спускаясь по трапу самолета в
аэропорте Бен-Гурион, Борис Эпштейн надел кипу и поклялся никогда ее не
снимать. Прошло семь лет. Борис жил в Иерусалиме, учился в йешиве, он трудился
по специальности и неплохо зарабатывал, купил квартиру и машину. Дети росли.
Все складывалось наилучшим образом. Но тут, теперь уже в туалете на Центральной
автобусной станции в столице Еврейского государства, он обнаружил надпись на
русском языке, призывающую «Бить жидов и спасать Израиль!».
Эпштейн глазам
своим не поверил, даже перечитал эту надпись несколько раз.
Потом вздохнул тяжко, попробовал стереть кириллицу
комком туалетной бумаги, и сказал сам себе, наконец-то примирившись со своей
долей: «Все, дружище, отбегался. Больше бежать некуда».
Комментариев нет:
Отправить комментарий