Клянусь, этот "дневник" – последняя моя
работа, написанная по законам внутренней свободы, не скрепленная сюжетом, без
претензии на передачу сплетен и слухов под маской мемуаров.
Не стану хитрить. Ближе всего к моему Я – я сам. Не
вижу в этом ничего страшного, потому что во мне столько людей, мною
встреченных, столько судеб и событий, что, порой, перестаю воспринимать себя
самого, как существо, очерченное при рождении твердыми рамками генетически
определенной личности.
Кроме всего прочего, обращение к самому себе –
спасительно, так как, занимаясь своими болями и радостями, автор оставляет в
покое чужие пороки, и это – верное лекарство от скуки, тоски и мизантропии.
Сердце билось отчаянно. Тесно было сердцу в грудной клетке, но вдруг
замирало оно, будто устав от лихорадочной работы, и паузы эти были еще
страшнее, чем бешеное ускорение пульса.
И голова, голова вдруг становилась чужой и
тяжелой. Постоянно хотелось спать, затаиться в берлоге, в темноте, не видеть
ничего и не слышать.
Ритм страны, пораженной террором, стал моим
ритмом. Подлость, предательство, глупость… Вакханалия насилия… Дрессировкой
можно заставить мудрых дельфинов взрывать себя вместе с кораблем противника,
собаки, опоясанные взрывчаткой, бросались под вражеские танки. Чем люди лучше и
умнее дельфинов или собак? Хуже. Те хоть не знали, что творят. Эти знают и
легко поддаются дрессуре…
В то утро взорвался очередной автобус,
наполненный пассажирами, как правило, бедняками, потому что люди состоятельные
ездят в Израиле на машинах. Машины тоже атакует террор, но на территориях, где
общественный транспорт крайне редок. Там и раньше автомобили поселенцев были
покрыты страшной сыпью от ударов камней.
Так вот, в то утро впервые сердце мое стало
проситься на гибельную свободу, а голова стала чужой. Недели через две, когда
каждый день арабы, практически безнаказанно, убивали евреев, я стал просыпаться
по ночам в холодном поту и в страхе прислушиваться к бунтующему сердцу.
Пришлось идти к врачу. Он выслушал меня
внимательно, покачал головой и сказал, что необходимо обследование. Оно было
долгим, обстоятельным, надо думать, дорогостоящим…. И ничего в итоге!
-
Вы
здоровы, - улыбнулась врач, особый, редкий доктор, умеющий смотреть не только
на экран монитора компьютера, но и на человека. – Нервы… Синдром Арафата, так я
это называю…. Не бойтесь, все уладится…Сердце ваше в полном порядке. В России я
в подобных случаях рекомендовала пить валерьянку.
-
Доктор, -
запричитал я. – Смерти никогда не боялся, бандитов, голода и болезней, а тут,
вы считаете, струсил, испугался?
-
Не знаю,
- сказала врач. – Я не психиатр…. Но, думаю, здесь больше отчаяния и отсутствия
веры в завтрашний день. У вас есть дети?
-
Двое. Они
уже взрослые.
-
Неважно…Вы
прощаетесь с ними и каждый раз думаете, что провожаете детей своих на смерть.
Этого достаточно.
Нет, дело не только в детях, подумал я тогда.
Все гораздо сложнее. Признайся, что при всем своем патриотизме, сионизме и
любви к стране предков, ты перебрался в Израиль в поисках душевного покоя,
устав от ненависти человеческой, причины которой ты не мог понять и осмыслить.
И ненависть эта заразила тебя самого, и ты сам стал ненавидеть тот мир, в
котором родился, жил и работал долгие годы. Ты ненавидел, ясно понимая, что нет
ничего страшнее жизни в ненависти и утраты любви.
Уже в Израиле я писал обо всем этом так:
" Он понял, что заболел и болеет тяжко. Прежде он был убежден, что ужасы
человеческих разводов, геноцида, жестокости, тотальных войн – следствие
обычного безумия одиночки или массового психоза. Он считал себя психически
нормальным субъектом, устойчивым к гипнозу дьявола… Он знал, что агрессия –
следствие ненависти, а НЕНАВИСТЬ эта уже была в нем. К ужасу своему, бедняга
вдруг понял, что миллионы безумцев, занятых мучительством других человеческих
существ и себя, просто больны тем же, чем болен он сам…. Впоследствии, когда
болезнь развилась до полного отчаяния и мучительной головной боли, а любые
лекарства потеряли свою эффективность, он постарался вспомнить первый симптом
своего душевного недуга, первый приступ… В большом, московском универсаме это
случилось. Молодая мамаша крепко держала за шиворот дочь, а свободной рукой
била ее по голове с диким воплем:
-
Достала,
сука, убью!
ТРЕХЛЕТНИЙ ребенок пробовал вырваться, но
тщетно. Толпа покупателей была равнодушна. Сам он влез чисто машинально и
получил мгновенный отпор.
-
Пошел на
… мудак!
Вот тогда и захлестнуло. Он пробовал утешить
себя здравой мыслью о миллионах нормальных, любящих матерей – не получилось.
Микроб ненависти размножился с внезапной скоростью и поразил мозг и душу. Он
возненавидел не конкретную, злющую самку. Он возненавидел всех и все".
Все тогда, к девяностому году, сошлось, слилось в одно: и ненависть эта, и
нелады в семье, и стремительно нарастающая нищета в новой, горбачевской
России...
И вдруг, в самый отчаянный момент, звонок
телефонный и прокуренный, необыкновенно родной
голос на том конце провода сказал, что меня ждут в далекой стране,
помнят, хотят видеть. Я спасен!
Спасенному, уже в Израиле, казалось, что
воздух над Святой землей напоен запахом роз. Все люди добры и красивы, а в
будущем твоем ничего не будет, кроме работы в радость и счастья детям.
Для себя все решил окончательно на пляже в
Тель-Авиве. Солдаты играли в футбол, устроив ворота из своей формы и тяжелых
ботинок. И как они играли! Тихо, без ругани, даже с улыбкой и смехом. Они не
толкались, не били друг друга по ногам, не стремились затоптать упавшего. Такой
гуманный футбол я видел впервые в жизни. Солдаты играли ради мяча и только в
мяч.
Это было восхитительное зрелище. "Моя
страна! Мой народ! – думал я. – Наконец, ты нашел свою точку на географической
карте. Ты излечен. Ты любишь не только этих мальчишек на пляже, но даже горячий
песок, по которому бегут за мячом их босые ноги".
Как далеко
в тот момент изнывала в тоске голодная Москва, а вместе с ней нищий,
грязный, полуразрушенный Питер. Позади - была эта проклятая ненависть, сумевшая
загнать меня в ловушку дьявола. Я готов был расцеловать каждого футболиста на
пляже города Тель-Авива.
Но что мне делать в этом прекрасном мире? Я
привез в Израиль фильмы, снятые по моим
сценариям, кому-то их показывал, но не вызвал интереса к своей персоне. Стал
писать, и худосочные газетки напечатали мои восторги, по поводу отличных
шашлыков в "жрачке" Эзры и еще о чем-то… Мне даже заплатили какие-то
малые деньги, хотя, подозреваю, что всего лишь получил тайное вознаграждение от
друзей…. Как прокормить себя и детей
в солнечном и добром, мире? В тот год я
так и не смог найти ответ на этот вопрос…. Женщина, меня приютившая, была
готова идти на жертвы, но я сам кормил
себя лет с пятнадцати и не мог жертву эту принять…. И дети… Они остались там, в
мире ненависти. Возможно, я просто струсил, решив, что за полтора месяца
путешествий по Израилю излечился от душевной смуты, и теперь смогу жить и
работать в России. Жить до лучших времен, когда появится хоть какой-то шанс
зарабатывать на родине предков, не унижая и не мучая свою плоть и душу.
Я вернулся с ощущением надежного тыла за
спиной. Принялся за работу, отправил в Израиль старика – отца и его жену, потом
сына. Сын стал жить и учится в раю киббуца Эйн-Геди. Увидел его там, через три
года после первого посещения Израиля…. Снова ездил по стране, с жадностью начал
читать толстые газеты на русском языке. Их появилось множество - этих газет.
Все, сказал я сам себе, этим ты прокормишь свое семейство. Вперед!
Тогда я не знал, не подозревал даже, что сын
мой, повзрослев, превратившись из ребенка в солдата ЦАХАЛа, увидит совсем
другой футбол и другую землю, в считанных километрах от того, радостного пляже
в Тель-Авиве.
На военном, бронированном джипе он сопровождал
автобус с поселенцами до границы Газы. Это случилось, как раз, в то время,
когда арабам не был еще отдан приказ стрелять из автоматов и минометов,
взрываться, убивая людей в автобусах, кафе, на рынках. Они только готовились к
этому. Мне тогда казалось, что запись рассказа сына – предупреждение, удар в
колокол, крик, наконец…
История эта случилась до последней интифады.
Дети арабов на территориях в те, не столь уж далекие времена, только проходили
школу ненависти. Впереди у этих мальчишек были уже не камни, а автоматы и пояса
шахидов….
Комментариев нет:
Отправить комментарий