Тень воина: Чуковский и сионизм | ||
Минувшей осенью исполнилось полвека, как ушел из жизни поэт и писатель Корней Чуковский. Сегодня мы вспоминаем об одной малоизвестной странице творчества Корнея Ивановича.  Свою вторую (1916 г.) поездку в Англию — в составе делегации русских писателей и общественных деятелей — сам Чуковский описал в комментарии к альманаху «Чукоккала». Обстоятельно рассказал о встречах с английскими писателями, военачальниками, политиками, с английским королем Георгом (об этом эпизоде и Владимир Набоков — сын одного из участников делегации, кадета В. Д. Набокова — в романе «Другие берега» упоминает); вспомнил о курьезных и смешных случаях, приключившихся с ним и его спутниками во время поездки; опубликованы в альманахе и автографы его английских собеседников — Артура Конан-Дойля, Герберта Уэллса, Роберта Росса. Довольно подробно рассказав о поездке, Чуковский умалчивает лишь о том, что итогом ее стала книга «Англия накануне победы» (1916). Сам Корней Иванович вспоминать об этой книге не любил, к очеркам, ее составившим, впоследствии не возвращался (что для него нехарактерно), и причины такого «беспамятства» вполне понятны — уже через год о некоторых его попутчиках, депутатах 1-й Государственной Думы, у нас стали писать с эпитетом «контрреволюционер» (впоследствии к нему добавился «белоэмигрант»), а Англия из «союзнической» стала «империалистической» — в общем, хорошая память могла оказать ее обладателю плохую услугу. А вспомнить об этом — пусть периферийном — эпизоде биографии Чуковского сегодня, восемьдесят лет спустя, думается, имеет смысл. Шла Первая мировая война, английское правительство пригласило делегацию русских писателей для того, чтоб показать, как Англия умеет воевать — и как умеет побеждать. Покоренной оказалась и делегация русских писателей — и Чуковский с воодушевлением написал об успехах английской армии, о мощи только что родившейся авиации, о героизме англичан и самоотверженности неангличан, воюющих на стороне Британии (ничего этого в «Чукоккапе», конечно, нет). Одна из самых взволнованных глав в этой эмоционально напряженной книге — «Англичане и сионская дружина» (о роли еврейского батальона в составе британской армии). Откуда эта взволнованность — и каков источник этой темы?  «За бортом» рассказа в «Чукоккапе» осталась (по понятным для нашего читателя причинам) встреча, для Чуковского значимая. В Лондоне он повидался с кумиром своей юности, Владимиром Жаботинским, бывшим одноклассником и товарищем по журналистскому цеху, к тому времени — лидером сионистского движения. «Он ввел меня в литературу… Я смотрел на него снизу вверх: он был самый образованный, самый талантливый из моих знакомых…. От всей личности Владимира Евгеньевича шла какая-то духовная радиация, в нем было что-то от пушкинского Моцарта да, пожалуй, и от самого Пушкина», — вспоминал Корней Иванович. Цитируя ранние переводы Жаботинского, он добавлял: «Все это врезалось мне в память — так глубоко я переживал все, что писал тогда Altalena (псевд. Жаботинского. — О. К.)». Такие признания не часто срывались с уст Корнея Ивановича; из современников, удостаивавшихся подобных характеристик, можно назвать, пожалуй, только Юрия Тынянова (который тоже мерился важнейшей для Чуковского меркой — пушкинской). И становится понятно, сколь важна для него была их последняя встреча. «Он пришел ко мне в гостиницу… Он был в военной форме — весь поглощенный своими идеями, совершенно непохожий на того, каким я знал его в молодости, — но обнял меня и весь вечер провел со мной». Чуковский не упоминает, какими именно «идеями» был поглощен Жаботинский, но, без сомнения, он о них знал — воплощению одной из этих идей как раз и посвящен очерк «Англичане и сионская дружина». Жаботинский в ту пору был увлечен мыслью о создании еврейского легиона, который бы действовал в составе британской армии. Так как английский закон запрещал принимать в британскую армию иностранных добровольцев, представители британской армии предложили сформировать транспортный отряд, который мог бы использоваться на любом участке турецкого фронта. Возглавить отряд предложили Жаботинскому. Он отказался от этого предложения, а принял его Иосиф Трумпельдор — выходец из России, участник русско-японской войны (где он потерял руку и тем не менее сражался так доблестно, что получил всех Георгиев), один из тех, кто добровольцем ушел воевать за Палестину. Вот этот-то капитан Трумпельдор — скромный еврейский герой — оказался общим персонажем Чуковского и Жаботинского. Чуковский в своем очерке восторженно пересказывает его историю, которую он прочел в книге английского генерала Паттерсона (обучавшего «смиренных еврейских ремесленников» боевому искусству). Жаботинский написал о Трумпельдоре лишь двенадцать лет спустя — в одной из лучших своих книг «Слово о полку» (1928). Трумпельдор для Жаботинского интересен не только как еврейский воин — герой нового времени; Трумпельдор для него — культурно привлекательный персонаж: Жаботинский, сам — языковед и полиглот, восхищен тем, что Трумпельдор «читал русские книги, которые мало кто читал — например, Потебню». Если бы Чуковский знал об этой склонности Трумпельдора, он бы непременно обрадовался.  Для Чуковского интерес к этому современному Давиду, борющемуся с великаном Голиафом, тоже неслучаен. В. Берестов вспоминает, как увлекали его герои, овеянные библейской славой, и рассказывает о попытках Чуковского издать книгу библейских преданий — задуманную в 1916-м (!), отпечатанную в 1967-м, — когда Корней Иванович дожил почти до возраста библейских патриархов, — и увидевшую свет лишь в 1990 году. И как знать, — в 1967 году, работая над книгой о могучем Самсоне, мудром Соломоне, бесстрашном Данииле, — может быть, Корней Иванович вспоминал и друга своей юности Владимира Жаботинского, и неизвестного ему бесстрашного капитана Трумпельдора? * * *  Корней Чуковский Англичане и сионская дружинаЕсли бы Иуда Маккавей воскрес через две тысячи лет и внезапно очутился в этом лагере, он не заметил бы больших перемен. Те же знакомые израильтянские лица, та же библейская речь и даже песни те же самые, которые два тысячелетия назад он слышал среди таких же палаток. Большинство офицеров — евреи. Солдаты-евреи сплошь, мелкие ремесленники, лавочники. Но есть и профессора. Есть палестинский раввин. Есть студенты-богословы, юристы и медики. Откуда-то взялся и русский солдат, георгиевский кавалер, без руки. Его тотчас же произвели в капитаны, и он начал муштровать новобранцев, командуя по-древнееврейски. Слова команды, конечно, те самые, что были и при братьях Маккавеях. Мир отвык от еврейского воинства. Вот уже двадцать веков мы не видели ратей Израиля. Но наше невероятное время, столь богатое чудесами и странностями, создало и такую диковинку. Произошло это так. Из Палестины, спасаясь от турок, бежало немало евреев. Иные бежали в Египет и там сформировали особый сионский отряд, который и предложил себя Англии. К Англии евреи чувствуют большое пристрастие, видя в ней своего давнего друга. К Турции же, под игом которой их святая земля, Палестина, они, естественно, не очень приязненны. Вот они и обратились к английским войскам, чтобы те обучили их военному делу и послали воевать против турок; «Мы рады умереть за Палестину!». Но где тот Гедеон, тот Навин, который превратит этих смиренных ремесленников в крепкую закаленную рать, достойную своей библейской славы? Таким Гедеоном оказался английский полковник Дж. Г. Паттерсон, опытный вояка. Ему-то и предложили британские власти вымуштровать еврейский отряд. Он ретиво принялся за дело: достал своим солдатам превосходные ружья, отнятые незадолго перед тем английскими войсками у турок; достал им лошадей и вьючных мулов; достал седла, палатки и штыки и устроил в трех милях от города лагерь на пятьсот человек. Срок для обучения был страшно короткий — три или четыре недели. Правда, рекруты оказались смышленые, схватывали все не лету, но вряд ли даже для еврейской смышлености достаточен такой молниеносный срок. Английский полковник, человек дошлый, сразу сблизился со своими солдатами: ходил с ними в синагогу, посещал их раввина, праздновал с ними еврейскую Пасху. Еврейская Пасха ему чрезвычайно понравилась: «Мы вкушали опресноки и горькие травы, — рассказывает он в своих записках, — пили вино и уксус в память тех великих испытаний, которые ждали евреев на пути в Обетованную землю. В этом было странное очарование».
* * * И вот евреи снова пошли из Египта к той же Обетованной земле. Их было мало, всего пятьсот человек, и — увы! — их нынешний вождь не слишком походил на Моисея. Когда они роптали на жажду, он не мог иссечь для них воду из камня. Когда они роптали на голод, он не мог призвать на них манну небесную. Он не мог окружить их облаком, чтоб спрятать от турецкого огня. Но все, что было в человеческих силах, он сделал, с большими приключениями и трудностями доставил их на галлипольские скалы и, чуть они там очутились, повлек их за собой в огонь. Это было в мае минувшего года. Незадолго перед тем на Галлиполи высадился британский десант. К нему-то на помощь и пришли сионисты со своим восточным караваном. Если у англичан не хватало патронов, сионисты нагружали патронами мулов и гнали их на передовые позиции. Если не хватало сухарей, сионисты доставляли сухари. Если англичане страдали от жажды, каждый мул привозил им в окопы по шестнадцать галлонов воды. Не думаю, что это было легко. Легко ли пробираться впотьмах по бездорожью с пугливыми полудикими мулами, под перекрестным огнем карабкаться на какие-то кручи, проваливаться в какие-то ямы, натыкаться на убитых и раненых? Только что с невероятными трудностями сионисты доставят на передовые позиции воду, как их гонят снова за консервами, за сыром, и так порой целые сутки без отдыха. Недаром за два месяца этой работы отряд потерял больше половины людей, и полковнику Паттерсону пришлось ехать в Египет за новыми. Но им было мало и этой работы; они, как говорится, рвались в бой и даже подали генералу Вестону петиции, чтобы их включили в ряды атакующих войск. («Потому что мы солдаты, а не погонщики мулов».) Но генерал отказал, заявив им, что их обозная служба столь же ценна и нужна, как и боевая солдатчина, тем не менее, бывали минуты, когда сионисты, не выдержав, бросались вместе с англичанами в бой. Так, когда ирландские стрелки «геннискиллинги» понесли в одной из схваток тяжелый урон, сионисты, привезшие им снаряды, покинули своих мулов на произвол судьбы, и, во главе с капралом Гильдштейном, бросились отстаивать траншеи. Точно так же, когда испуганные внезапной стрельбой мулы взбеленились и понеслись на врагов, которые, приняв их в потемках за конницу, кинулись от них врассыпную, — сионисты побежали вслед за ними и открыли такой сильный огонь, что совершенно доконали бежавших.
* * * Значит, они молодцы? Отличные солдаты? Герои? И да, и нет. И герои, и трусы — как придется, всего понемножку. Тем-то мне и нравятся записки полковника Паттерсона, что в них он беспристрастно рассказывает, не политиканствуя, не лукавя, не льстя, обо всем плохом и хорошем, что он заметил в евреях. Он искренне, например, восхищался смелостью капрала Розенберга, который провел сквозь жесткий огонь свой караван со снарядами в то время, как другие смутились и подались назад. Он гордился таким бравым служакой, как Неемия Ягуда, который прославился своей веселой бестрепетной лихостью и был любимцем во всех батальонах, куда бы ни являлся с обозом. Батальонные командиры так и просили полковника: — Нельзя ли доставить патроны с Ягудой… — Здесь другому не справиться: пришлите Ягуду… В самое опасное и трудное дело всегда посылается Ягуда. И весь его отряд был лихой, весело шел за Ягудой. Он умел намагнитить солдат. Но Паттерсон не скрывает и слабостей этого сионского воинства. Он рассказывает, например, об одном арабском еврее-сефарде Дабани, который во время пальбы забивался куда-нибудь в щель и начинал вдохновенно молиться. Чем жарче пальба, тем жарче молитва. — Куда вы схоронились! — крикнул ему офицер. — Ступайте за лошадью! — А кто же присмотрит за мной! — и он хоронился еще глубже в землянку. Но это были единичные случаи, и где же их не бывало! Свое первое боевое крещение сионисты вынесли стойко и твердо. «Я зорко следил за моими людьми, — говорит полковник Паттерсон, — и с удовольствием убедился, что все они, за одним исключением, вышли из испытания с честью, выказав полное пренебрежение к опасности. Исключением оказался один молодой человек из Египта, который при звуках выстрелов бился и дрожал, как в лихорадке. Но когда, подойдя к нему, я задал ему хорошую встряску, он успокоился и принялся за работу». Точно так же не умалчивает автор о тех двух — едва ли доблестных— воинах, которые, испугавшись тяжести пальбы, кинулись из строя наутек. Но, благодаря этой откровенной хуле, у нас больше доверия к его похвалам и восторгам. Он, например, даже не может говорить равнодушно о том безруком капитане Трумпельдоре, который так хорошо отличился во время русско-японской войны, что получил всех Георгиев. Это человек удивительный: чем сильнее огонь, тем он радостней. — Ну вот, это куда веселее! — восклицает он, когда бомбардировка усиливается. Раненый пулей в плечо, он как ни в чем не бывало продолжает свою боевую работу и отказывается идти в лазарет. Жаль, что полковник, восхищаясь Трумпельдором, не сообщает его биографии. А между тем она весьма небанальна. Мне рассказал ее во Франции, в Булони, один раненый французский лейтенант, бывший вместе с ним на Галлиполи. Оказывается, капитан Трумпельдор был в России простым пролетарием. Жил впроголодь, в забросе, в нищете, и была у него одна мечта — Палестина. Этой мечтой пламенело тогда множество лучших еврейских сердец. «Если не мы, так хоть правнуки наши войдут в Обетованную землю!» — мечтали оскорбляемые, голодные люди, а с ними пролетарий Трумпельдор. Начало русско-японской войны. Трумпельдор — в Порт-Артуре. Геройствует, теряет руку, получает кресты. Уходит из армии и (калека!) на крошечную свою грошовую пенсийку покупает учебники, нанимает учителей, зубрит, начинает с азов, и через некоторое время становится петербургским студентом. Потом, окончив университет, не впрягается в обычную лямку, а уезжает в Палестину и становится там землепашцем. Потом идет умереть за Обетованную землю — и становится британским офицером. Очень пестрая, разнообразная жизнь, в каждой ее черточке — огромная моральная сила. «Где же он теперь?» — спросил я. — «Не знаю… Кажется, убит на Галлиполи». К счастью, слухи оказались неверными. И этот лейтенант, и полковник говорят о нем в почтительном тоне. Очевидно, было в нем что-то внушающее. Вообще, сионская дружина пользовалась большим почетом. Сам главнокомандующий, сэр Ай-ан Гамильтон, в официальной бумаге восхвалил ее боевые заслуги: «И офицеры, и солдаты сионской дружины выказали большую отвагу, доблестно неся обозную службу под тяжелым артиллерийским огнем». Много получила она аттестатов и благодарственных батальонных писем от различных батальонных командиров, которым доставляла свою кладь.
*** В том Вавилоне, которым был в то время Галлиполи, никого не могла удивить крошечная израильская армия. Там, на этой узкой полоске земли, словно на гигантской этнографической выставке, сгрудились со всего света народы — новозеландцы, австралийцы, маори, индусы, сенегалезцы, алжирцы, ирландцы, зуавы, турки — так что еврейское воинство было совершенно под стать этой путанице племен и наречий.  Трудно ему было вначале. Одного сиониста какой-то немудреный француз принял за турка-шпиона и, услышав его непонятную речь и найдя при нем турецкое оружие, приказал без дальнейших затей немедленно его расстрелять. Несчастного поставили к стене и через минуту убили бы, если бы случайно проходивший офицер-сионист не объяснил офицеру, в чем дело. Таких случаев было немало. Встретив каких-то французских зуавов в восточном одеянии, в фесках, сионисты, в свою очередь, приняли их за турок и чуть было не расправились с ними. Но, познакомившись, они быстро сошлись. Французы толпами стали стекаться к кострам сионистов послушать печальные древнееврейские песни, в особенности знаменитый Маккавейский марш. А англичане при встрече с ними говорили: «Шолом Алейхем!» — что по-древнееврейски означает: привет! Вскоре все привыкли к сионистам и к некоторым их маленьким странностям. Уже не удивлялись тому, что эти люди, увидя упавшего раненого, по-библейски падали ему на грудь и, рыдая, целовали его; что они так торжественно, с плачем и воплем, хоронят своих убитых героев; что над каждым они ставят памятник с изображением давидова щита. Этот давидов щит, являющийся как бы гербом сионистов, был начертан на солдатских и офицерских кокардах, и не странно ли, что, подкапываясь под какое-то здание, сионисты в одном из турецких селений нашли под фундаментом тот же щит, древнее начертание на мраморной плите. В торжественной процессии, как некий талисман, перенесли они эту находку в свой лагерь и поместили ее на почетном месте в казарме — для защиты от неприятельских пуль. Талисман оказался волшебным — пули так и кишели вокруг, но ни одна не причинила вреда. Однако на Галлиполи все больше становилось могилок, украшенных давидовым щитом, и вскоре полковнику пришлось ехать в Египет за новыми отрядами евреев. Он вербовал их где мог, главным образом, конечно, в синагогах. Сошелся с разными еврейскими нотаблями, и те помогли ему устраивать митинги в храмах. Митинги в синагоге — неслыханно! Английский полковник проповедовал в иудейских молельнях — видано ли подобное зрелище на всем протяжении веков. В одном только Каире ему удалось набрать до 150 добровольцев-сионистов, и, конечно, если бы действия франко-британских войск развивались в Галлиполи успешно, если бы вскоре не выяснилась безнадежность их дерзновенной попытки и, главное, если бы евреям представился случай действительно сразиться за Палестину, все лучшие силы еврейства примкнули бы к сионской дружине. Но уже веяло оттуда оцепенением и вялостью, предвестниками скорого конца, и пламенный энтузиазм молодых, не разгоревшись, померк… Книга полковника Паттерсона, из которой я позаимствовал все эти сведения, вышла в Лондоне и озаглавлена так: «With the Zionists in Gallipoli, by Lt-Colonel J.Kh. Patterson, D.KS.KO.» Готовится русское издание этой книги. 1916 г.
(Опубликовано в газете «Еврейское слово», № 22, 2001 г.) |
Комментариев нет:
Отправить комментарий