«С кем вы, Юрий Маркович?»

Опубликовано: 4.04.2020

Юбилейное. К столетию Юрия Нагибина.

Сегодня исполняется сто лет со дня рождения прекрасного русского писателя – выдающегося рассказчика, блестящего киносценариста, мудрого просветителя и шокирующего мемуариста – Юрия Марковича Нагибина (1920–1994).

Откуда эта смешная фраза, вынесенная в заголовок?

С таким опасным вопросом (тогда опасным, а сейчас смешным в его советской риторике) с трибуны писательского собрания обратился к Нагибину какой-то партийный функционер.

Нагибин был непонятен. Он не был ни «советским», ни «антисоветским», а если честно – он не любил ни «тех», ни «этих».

Он был по стилю жизни, по убеждениям, по культурным симпатиям чистейшим демократом и западником – но пил водку с писателями-«почвенниками». Не раз бывало, что какой-то молодой «почвенник», принятый в доме Нагибина, напивался вдрызг и кричал что-то про еврейское засилье. Тут же получал от хозяина в рыло – Нагибин был силен и скор на драку – потом был уложен спать, а наутро, размазывая слезы, просил прощения едва ли не на коленях; но не получал отказ от дома, и сцена могла через пару месяцев повториться. Нагибин называл диссидентов «уголовными преступниками» (сам слышал от него) – а руководство партии и правительства – «бандой подонков» (тоже своими ушами). Жил барином, построил роскошную по тем временам дачу, коллекционировал антикварную мебель, фарфор и бронзу, дорогие картины; устраивал пиры; ездил на охоту и рыбалку, а иногда просто полюбоваться настоящей русской природой, лесами, холмами и долинами. Но пуще всего любил заграницу, и с наивной злостью говорил, что «в этом году меня эти суки не пустили в Италию» (хотя побывал в других странах, исчерпавши самый широкий лимит на загранпоездки). Барин барином, однако любил общаться с рабочими, и общался искренне, задушевно и помногу. Любил собак. Смертельно боялся покойников. Дружил с бывшими женами: бывало, собирал их на большие застолья вместе с новыми мужьями и детьми от этих мужей (своих детей у него не было, он не хотел детей, и объяснял это по-разному, но всякий раз весьма убедительно).
Но это – мелочи воспоминаний. Много чего можно еще припомнить. Но не в том дело!

Он был настоящим писателем, и это главное. Он оставил десяток томов прекрасной прозы. Его серия «Чистые пруды» и другие рассказы («Эхо», «Дети лепят из снега», «Перед праздником» и особенно «Я изучаю языки»), мне кажется, сильно повлияли на весь тогдашний и последующий литературный стиль, на то, что потом стали называть «городской прозой» – вот это сюжетно и стилистически искусное, социально глубокое, интеллектуальное и вместе с тем живописное и эмоционально тонкое повествование.

Нагибин был чрезвычайно популярен. На журнал с рассказом «Требуются седые человеческие волосы» в библиотеках записывались в очередь, по нему были сняты два фильма. Рассказы «Пик удачи», «Где-то возле консерватории», «Терпение» и другие – зачитывались до дыр. И это были – и остаются – хорошие рассказы. Тем более хорошие, что они впитались в литературную ткань современности и нет-нет да и прорастают теперь. Влияние Нагибина на конкретных авторов – отдельная тема, но думаю, что его великий младший современник Юрий Трифонов этого влияния не избежал; недаром он был так к Нагибину ревнив и критичен.

Юрий Нагибин был великолепным сценаристом. По его сценариям снято сорок фильмов. В 1970-е годы он, как фактически единственный советский сценарист с мировым признанием, был приглашен на международные проекты «Чайковский», «Красная палатка», «Дерсу Узала».

Его серия «Вечные спутники» (целый том больших рассказов о протопопе Аввакуме, Лескове, Чайковском, Анненском, Дагни Юлль и ее мужчинах, о Гёте и пр. и пр. и пр.) – это не только прекрасная проза, но и просветительский подвиг. Сколько людей, грубо говоря, поумнели от этих рассказов!

И, наконец, поразительные по искренности его последние книги – «Встань и иди» об отце, самообнажающий роман о романе с собственной тещей. И, наконец «Дневник», где он дал волю своей злости, своей непричаленности ни к какому из советских берегов, своей циничной наблюдательности, своим горьким выводам об отдельных людях вообще и о всём человечестве в частности. Почти непристойную дневниковую запись 1960-х о двух юных распутницах фронтовик Нагибин завершает чудесной фразой: «И вот эту весну мы защитили в боях!». Тут и юмор, тут и горечь, тут и признание неудержимого хода всего – и времени, и нравов, и возможности говорить вслух.

В наше время, когда вседозволенность выступает в одной упряжке с ханжеством, эти последние, посмертно опубликованные тексты Нагибина сослужили ему дурную службу. Все говорят: «Ах, Нагибин, это тот, у которого бесстыдный дневник, и который спал со своей тещей?». А из сценариев вспоминают только «Гардемаринов» (потому что они самые относительно недавние).

Это поверхностно и несправедливо. Нагибин был весьма значительный и очень хороший писатель. И как автор своей темы, и как умница, и как литератор в собственном смысле слова, как мастер складывания букв в слова, слов во фразы, фразы в абзацы и так далее.

И второе. «Дневник» его гадок только для человека, измученного соцреализмом и советской редактурой (Автор: «Он обнял ее, поцеловал, взял на руки и понес к дивану». Редактор на полях: «Автору опять изменил вкус!!!»). Ругающие Нагибина нынешние сорокалетние чистюли этих редакторов не знали, но, очевидно, тут какая-то тайная система влияний.

Смешной парадокс соцреализма. Казалось бы, в советской, в рабоче-крестьянской литературе надо писать народно, земно, кровяно, угольно и дровяно, дымно, потно и мозолисто! А оказалось, что менструация – фи, дефлорация – фи, поллюция – фи, развратные девки – фи, пьяные ребята, трахающие развратных девок – два раза фи, лесбиянки и гомосексуалы – три раза фи; и главное, прямые слова о лжи, цинизме, разврате, обмане, о подлости конкретных лиц – сто раз фи.

Как странно, что литература победившего пролетариата и крестьянства – оказалась такой пресной, холощеной, кисейной (особенно после войны; в тридцатые еще Горький с Шолоховым и Бабель с Пильняком давали дрозда). А советский читатель в итоге стал нежным, зябким и робким. И постсоветский продолжает быть таким же, несмотря на 30 лет без СССР, отмену «6-ой статьи», крах соцреализма и запрет цензуры.

Но я надеюсь и верю, что читатель наш согреется и осмелеет, и снова перечитает Нагибина, и оценит его, и поймет.

С кем вы, Юрий Маркович? Да с нами со всеми!

Денис Драгунский
Источник