Памяти
майора Анатолия Шапиро,
вошедшего
в Освенцим ранним утром
27
января 1945 года.
«Товарищи! Граждане! Братья и сёстры! Бойцы нашей армии и флота! К вам
обращаюсь я, друзья мои!» — и голос его дрогнул.
3 июля 1941 года
Первое после начала войны
выступление по радио Сталина («эффективного менеджера» по версии официальных
историков России)
Ефим
ГАЛЬПЕРИН
«Я прощаю.
Забудьте…»
Если верить академику
Павлову, животным память выдана в простом
варианте — в системе инстинктов
безусловных и условных. Хотя опять же, сегодня по этому поводу накопилось много
сомнений.
Зато вот людям… Мало
того, что из мозжечка память у человека
прямоходящего была поднята до уровня сознания, так
еще для ее подкрепления было придумано в
мире масса сногшибательных штучек. От скрижалей до бумаги, от песен и
эпоса до аудио, кино, видео и магнитных
дисков. И сегодня мы можем взять в руки трехтысячелетний приемосдаточный акт
египетской овощной базы и увидеть как от брюха самолета «Энола Гей» отрывается
маленькая точечка, расцветающая потом огромным
грибом над Хиросимой.
Неужто Б-гу так
важна наша память? Ведь судя по опыту, человечество
вышеуказанным даром никак не пользуется. Не
делает выводов из уроков истории для совершенствования окружающего мира. Тогда
для чего память входит в комплект каждого разумного индивидуума? Только чтобы
исходить в истоме от сладких, как “киевский” торт, воспоминаний: Черное море, белый пароход… Парное молоко на заре… Сеновал… Девушка…
Березки… Нет! Думаю, что-то здесь кроется.
После боя я спросил выбиравшихся из подвалов поляков — коренных
жителей
городка Освенцим: Что там, в лагере? — вспоминал Анатолий Шапиро,
командир штурмового батальона, освобождавшего зимой 1945 года лагерь
уничтожение Освенцим - Биркенау. Они
отвечали спокойно: «немцы пеклы жыдив…».
Казалось бы чего уж
больше? Все запечатлено в архивах, на фото, в
кинохронике, в видеосвидетельствах сотен
уцелевших… История Катастрофы европейского еврейства... Ан нет. Становится все
больше « специалистов» говорящих о фальсификации, о раздувании объема
Холокоста. Ссылающихся на то, что так и не найден приказ о «решении еврейского
вопроса» собственноручно подписанный Гитлером. ( Так ведь и подпись Сталина
стоит не более, чем на десятке расстрельных дел). Все время старательно на
счетах сбрасываются костяшки. Уже есть мнение, что не семь миллионов уничтожено
евреев, а шесть. Потом уже не шесть, а пять… Сегодня и эту цифру опять рвутся пересмотреть.
Дескать, граждане евреи, стараясь вызвать к себе жалость и сорвать дивиденды,
количество смертей значительно преувеличили…
Группа польских археологов провела выборочные раскопки на
территории
концлагеря
Белжец в Восточной Польше, где 1942 – 1943 годах были уничтожены 600 000
евреев… Археологи пробурили 1600 отверстий с интервалом пять метров, взяли
образцы грунта и затем вскрыли отдельные участки на глубину до шести метров… В некоторых местах останки были сжаты настолько плотно, что буры даже
не могли пробиться сквозь сплошные кости.»
Вот и еще одна
разновидность археологии возникла. О Белжеце одном из
шести основных лагерей уничтожения евреев
(Треблинка, Собибор, Майданек, Освенцим, Хелмн ) известно сравнительно мало,
поскольку в нем чудом уцелело только два еврея и никого из них уже нет в живых.
Но именно с Белжецом, где впервые были использованы газовые камеры, связано
самое яркое свидетельство о Катастрофе. Эсэсовский офицер Курт Герштайн оказался там в августе 1942.
Потом в поезде он плакал и бился в истерике, рассказывая об увиденном шведскому
дипломату. Тот составил доклад своему правительству. И ничего. Тогда офицер
пробился к протестанскому епископу, к папскому нунцию. Все молчали. Измученный
памятью Курт Герштайн уцелел в войне, чтобы в плену у французов успеть написать
подробно об увиденном, а потом покончить жизнь самоубийством:
Эсэсовцы забили до отказа газовую камеру очередной
партией евреев и
закрыли
герметические двери. Однако дизельный двигатель, качавший газ в камеру долго не
заводился. Он начал работать через три часа. В момент запуска двигателя люди
были еще живы. Потом…Семьи можно было определить даже после смерти. Они
держались за руки».
Люди! Кто-нибудь может
себе это представить?! Ведь и пулю принять —
дело непростое и цианистым калием мучиться десяток
секунд тоже очень больно. Но чем измерить вот это… Стоять, обнимая своих детей,
и нестерпимо долго ждать, когда же эти недотепы —
солдаты «перестарки», отсиживающиеся здесь от фронта —
наконец-то запустят двигатель. И «спасительный» газ потечет в лёгкие тебе и
твоей семье... Чтобы в конце концов это всё закончилось.
Можно ли после этого утверждать,
что память дана человеку для
запоминания дифференциальных уравнений и
химических формул, стихов и анекдотов. Думаю, это просто так… Сопутствующий
процесс. На самом деле память — наш неизбывный укор. Потому что каждый из нас —
Эпштейн и Кац, Иванов и Петренко — даже если не владеет информацией, обязательно
помнит нутром — было сделано все возможное, чтобы мы с вами не родились. Чтобы
не родились у нас дети и внуки. Это делалось в этом веке, как и на протяжении
всех других столетий. А мы все равно родились. И память жжет нас вопросом: Для
чего? Зачем? Для продолжения рода, усиления процесса энтропии? В конце концов,
просто для съедания в течение жизни тонны колбасных изделий и вытаптывания трех
десятков ромашек? А может для чего большего?
Получается что память — кондуит
наших слабостей и грехов — тревожит
нас, требует работы Души. Но человек ведь обязательно
что-нибудь да придумает, чтобы не напрягаться. Поэтому в силу глухоты и лености,
животной природы выстроили мы в веках особые отношения со своей памятью.
Отношения по принципу «наоборот».
Чтобы было удобней жить,
мы старательно стремимся утопить поглубже
укоры совести, воспоминания о наших грехах и
возникающие побуждения к совершенствованию. Мы насилуем механизм нашей памяти,
заставляя работать его путем подмены мотивировок на вытеснение, на забвение, на
подавление.
То есть, на личном
уровне и на уровне человеческого общества идет
непрекращающаяся война с памятью. Вместо того,
чтобы мучаясь, помнить, извлекать уроки, восходить к смыслу существования, мы
со всей нашей изворотливостью придумываем кучу дел, играем в чужие политические
игры, покрываем мощными слоями лака наше прошлое, отсекая его от настоящего и
будущего.
Я читаю здесь в Америке о
Праздновании Дня Победы в России.
Вглядываюсь с ужасом в фотографии «ветеранов». Так
долго в России люди, опалённые войной, не живут. Кто же эти, бодренькие? Скорее
всего «вохра» Гулага и «исполнители» (кокетливое обозначение палачей в МВД и
КГБ). А вокруг фотографий бред текстов, переполняющих газеты и экраны
телевизоров! Эта дымовая завеса над страшной коллективной памятью народа,
полной греха, вероотступничества, предательства родных и близких, убийств и в
словах и на деле, отторжения Добра и служения Злу.
Ведь не могут НЕ
приходить к мирно доживающим свой век на
персональных пенсиях «партаппаратчикам» и
генералам карательных ведомств тени загубленных ими людей. Точно так же как не
может НЕ стоять перед глазами нынешних функционеров, начиная с Президента
России, лица жертв «Норд-Оста» и сгоревших детей Беслана. Как же они живут,
суки?!
Хотя, ведь, если честно,
и вся Всемирная история, по сути своей, — это
старательное умалчивание истинных причин и
следствий, вынимание неуютных фактов и достойных людей. Торжество забвения.
Боюсь, что даже Евангелие — это не откровение, а вытеснение,
старательное невспоминание. И уж тем более, я готов биться о заклад, что любые мемуары,
написанные вроде бы с целью рассказать правду, на самом деле истошное желание
спрятать. Не сказать! Память берется в плен, память сгнаивается в концлагерях
неточностей и удобных толкований. Потому, что иначе, обступают души обиженных,
обкраденных — в любви, в заботе, в дружбе, в милосердии.
Даже в виде предположения
невозможно допустить, чтобы кто-то признался
в грехе? Какой народ, какое правительство
осмелится на это… Социалистическое корейское или капиталистическое польское? А
может советское? Например в том, что из почти трех миллионов уцелевших во
Второй мировой войне узников концлагерей, перемещенных лиц и военнопленных
«родное» советское государство, профильтровав их в лагерях для перемещенных лиц,
отпустило по домам всего двадцать процентов. Остальных оно сгноило в ГУЛАГЕ и
на принудительных работах в Донбассе и Караганде. И ведь об этом молчат все!
Бывший майор —
освободитель Освенцима Анатолий Шапиро, потом,
(внимание!) был начальником советского лагеря для
перемещенных лиц, устроенного там же, в бараках Освенцима. Помню, я спросил про
этот лагерь. Он долго молчал, а потом сказал: «Смершевцы» допрашивали «контингент»
по ночам… Допрашиваемые так кричали…».
Здесь в Бруклине бывший
майор Шапиро писал стихи о войне… Увы,
стандартные, лапидарные. Не спал ночами. И выбрал
себе способ борьбы со своей памятью. Он всем доказывал, что при подсчете жертв
Холокоста нечистоплотные люди в угоду политики занизили цифру на миллион и требовал
точности. Ходил на пикеты к польскому консульству в Нью-Йорке, потому, что вокруг
Освенцима, где было уничтожено ориентировочно до трех миллионов человек, 90% из
которых были евреи, католики Польши хотели поставить 300 крестов. Так они,
заглушая свою память, отвоевывали право считать это место братской могилой
поляков и никого больше.
Хотя взять бы им всем — евреям,
полякам, немцам… Да, всем людям. Сесть
рядом! Погоревать и поставить вокруг всех лагерей в
мире магендовиды, кресты, полумесяцы и, какие там есть еще. Например, те же
символы Будды. То есть установить всё что только нужно, чтобы этот ужас никогда
не повторился. Нигде в мире. Ни для кого.
Что же до отдельно
взятого человека. И о его борьбе с памятью… Ну, разве
признается он, хотя бы сам себе, в своих
прегрешениях. Ведь после такого признания уже нельзя будет жить дальше. Надо
будет стреляться, вешаться, топиться. А так, глядишь, мы все бодро существуем.
Правда, просыпаемся каждое утро с ужасом. Потому, что, как «мертвые с косами
вдоль дороги», стоят предки, пронесшие сквозь огонь и смерть свою сперму и
яйцеклетку, свою любовь и надежду, чтобы зачать нас. И стоит Всевышний — третий
участник всякого соития свершенного для рождения человека…
Я смею предположить — наша
память самая большая пытка, данная Б-гом в
надежде на наше прозрение. Это предчувствие того
Страшного суда, когда мёртвые воскреснут и посмотрят нам в глаза.
… На Украине в городе Днепропетровске в сентябре 1941
года, уже после
того
как расстреляли всех местных евреев в противотанковом рву в районе
Ботанического сада, была проведена еще одна акция, как вообщем-то во всех
других городах и местечках на оккупированной территории… В дворе дома № 9 по
улице Мостовой были собраны матери с детьми – полуевреями. И приказано было им — русским и украинкам — детей оставить, а самим
уходить. И они ушли… А куда деваться? Это факт. А дальше легенда…
По рассказам, вроде бы две мамаши упросили остаться и всю
ночь провели,
обнимая
своих детей и утешая плачущих чужих. И утром, единственный среди проводивших
все эти акции полицаев, чистопородный немец — унтер-офицер, — строя детей в колонну, не выдержал и разрешил этим матерям: «забирайте
своих и уходите!» Было ли это или так хотелось людям, чтобы среди иродов
попался хоть один человек. Странно, что народная молва на эту роль выбрала
немца? Наверно все-таки это сказка. Ведь всех остальных детей по его же команде
отвели к противотанковому рву… Так что, боюсь, что жизнь тех двух мамаш
оборвалась там же.
Ну что ж, думаю, им повезло в этом случае. Потому-что
невозможно
представить,
как смогли жить потом, как смогли совладать с памятью те матери, что выли
ночью, кружа вокруг того двора. А как удалось прожить со всем этим свою жизнь
немецкому унтер-офицеру и трем десяткам ублюдков — местных полицаев? Может они, (на их же счастье) были пойманы после войны и
повешены. И не пришлось им мучиться всю жизнь.
О-о-о! Какая
была война! Вторая мировая! Было на что списать загубленные
жизни, потерянных детей…
А на кого нам
списывать? Кого сделать виноватыми за те десятки тысяч душ
детей, потерянных в прямом и переносном
смысле всеми нами в ужасе жизни. Там - в оставленных нами странах. И здесь.
А на кого списать вину за наши собственные души,
полные гонора
непримиримости и атеизма?
Несомненно, все мы все знаем про Страшный Суд. Что
восстанут мёртвые.
Я вот для себя выстроил такую последовательность всего этого. Затрубят
трубы. Восстанут мёртвые, разыщут среди живых тех, кто… Родных, друзей. И,
вообще, всех тех, с кем им пришлось в жизни пересекаться, и кто им чего не
додал. Так сказать, повлиял на судьбу... И посмотрят они нам — живым — в глаза.
Вот это и будет Страшный Суд!
Микеланджело,
«Страшный Суд» (фрагмент)
Комментариев нет:
Отправить комментарий