БЕКИЦЕР

 

БЕКИЦЕР

Пинхас Коц

Бекицер. От еврейского «кицур» – короче, яснее, толковее... ну телись же, наконец!..

В первой половине прошлого века бытовало среди людей искусства, особенно у киношников (в России, в Америке... да и в Европе). Этим словом обозначаем мы маленькие притчи – веселые и не очень.

Ну например, такую.

 

Хохма с двойным ударением

Если по-одесски на «О», – шутка, а если по-древнееврейски на «А» – мудрость. Как в незатейливой сказочке из Талмуда.

Я, говорит мудрец, встретил молоденькую девушку, которая умнее меня. Спрашиваю ее:

– Что ты несешь там, в плетеной своей корзинке?

А лукавая девочка:

– Захочется показать – открою сама.

 

Бабель и вокруг

 

Вместо пролога, или Пути-дороги

Горький сказал молодому Бабелю:

– С достоверностью установлено, что ничего-то вы, сударь мой, не знаете. Но догадываетесь о многом... А ступайте-ка «в люди»!

И я, говорит Бабель, пошел.

Однако же Мейерхольд держался иного мнения: в искусстве важнее догадываться, чем знать.

И куда ж нам теперь идти?

 

Волк и Ноги

Александр Сергеевич Пушкин часто работал лежа, не покидая постели, не умывшись, не одевшись. Как встану, говорил, так и побегу – не остановишь.

По той же причине, докладывает современник, Исаак Эммануилович Бабель стремился зарыться в глушь не в состоянии совладать со своей неуемной общительностью.

 

Нужна Ясная Поляна

А ее нет, горевал Бабель. И вообще ни шиша нет. Вследствие этих возвышенных обстоятельств я обрек себя на нищее и веселое прозябание.

 

Что делать

Букеровскому лауреату Михаилу Шишкину

 

Бабель (вы слышали, Миша) обрек себя на нищее и веселое прозябание, потому что рассказы не кормят.

– Романы, романы нужно строгать! – долбил молодого автора. – Длинные романы с продолжением!.. И быстро, легко, удачливо!

 

Загвоздка

Зощенко, Всеволод Иванов, Каверин смолоду приветствовали друг друга:

– Здравствуй, брат! Писать очень трудно!

Почему так, чуть позже приоткрыл Бабель: ...трудно писать на темы, интересующие меня. Очень трудно, если быть честным.

 

Маленькая женщина

В Доме журналиста (тогда Дом печати) впервые в Москве читал Бабель свои рассказы. Ему кричали: «Долой! Порнография!» – и советовали учиться у Сейфуллиной.

– Это у меня, что ли? – встрепенулась Лидия Николаевна. – Да я вот как на него смотрю! – И запрокинула голову. – И то еле нос вижу!

 

Хвала и Слава

Бабель говорил Шкловскому: «Сильнее тебя, взятого в одной строке, у нас нет никого».

По-моему, – скромно комментирует Шкловский, – это немного.

Ботаника в Литинституте

– На пафос без иронии, – толковал Шкловский, – на голый и откровенный пафос не решается даже Бабель.

– А Гоголь? – спросили мы.

– И он тоже. – Виктор Борисович пригладил лысину. – Как-никак, оба – на ель. – И надавил голосом: – Гог-ель, Баб-ель... вечнозеленые растения.

 

Чехов и Бабель

Оба южане. И шибко мерзли в наших широтах, вдалеке от азово-черноморского солнышка...

 

Уединился на подмосковной даче, – пишет ИЭ в середине мая. – По ночам укрываюсь одеялом, днем топим все печи... Вот так климат!

А Чехов (реплика Епиходова из «Вишневого сада»):

– Не могу одобрить нашего клима€та. – С ударом на центральное «а». – Наш кли€мат не в силах способствовать...

 

Почва и судьба

Поздний Бабель вроде пошучивал, что появление его в литературе предсказал ранний Чехов, когда выдумал псевдоним по проливу: Баб-эль-Мандебский.

Он же, поздний Бабель, завидовал тогдашнему молодому поэту, который попросту перевел на русский свою фамилию: так из Шейнкмана вылупился Светлов.

– Вот бы и мне догадаться! – досадовал Исаак Эммануилович. – Ведь Бабель – по-нашему Вавилон, ну и сделался бы Вавиловым... А теперь куда ж! Разве что имя сменить: Вавила

Бабель...

 

Вольная цитата

В тридцатые годы – в «период страха и восторга» – ИЭ любил огорошить собеседника:

– Хорошо прожил тот, кто хорошо спрятался... Ну, чьи слова? – И через паузу, приложивши палец к губам: Эпикура... А? Проповедник земных утех – и такая предусмотрительность... Коли желаешь наслаждаться, изволь, милый, забиться в темную конуру. А там и гуляй без препон!

 

Идет-гудет...

Шкловский и Бабель сидели рядом на каком-то яснополянском празднике. За спиной неслышной походкой скользили старые люди, наполняя большие рюмки. Шкловский прикрыл свой бокал и отстранился:

– Почему все нам да нам?

– Его Сиятельство приказали.

– Какое сиятельство? – не понял ИЭ.

Старый лакей тихо вымолвил:

– Лев Николаевич.

ИЭ отошел к стенке и спросил еще тише:

– Чье приказание?

– Графа. Велено наливать по шуму: где молчат, там и плесни, где галдят – пропусти... чтобы гул ровный.

 

Все про все

ИЭ говорил молодому редактору, что Лев Николаевич Толстой весил три с половиной пуда.

– Только-то? – не поверил редактор. – Да там бороды – на центнер...

– Нет, – сказал Бабель, – три с половиной пуда. – И снова: Три с половиной пуда чистой литературы...

 

На вкус и цвет...

«Улицу Данте», дабы одобрили наверху, Горький, по слухам, отослал в Кремль.

– Лично мне оно чуждо, – сказал вождь. – Но вам как специалисту мы доверяем...

И «Улицу Данте» напечатали.

 

Через 20 лет

N поступал во ВГИК и спросил на консультации Евгения Иосифовича Габриловича:

– Почему ваш сценарий называется «Убийство на улице Данте»?

К тому времени (1955) Бабеля уже реабилитировали, но «Избранное» покуда не вышло.

– Скоро узнаете, – пообещал Габрилович. – Просто в Париже есть такая улица.

 

Ах, куда они торопятся

Юрий Олеша быстро хмелел.

– Не налегайте, Юра, – говорил Бабель. – Я теряю собеседника.

 

Смех без причины

Хоронили Ильфа. В траурном кортеже Бабель вдруг захихикал.

– Что с вами, Исаак Эммануилович?

– Мы так спешим... так погоняем, словно покойный всю жизнь мечтал поселиться на кладбище.

 

Кредиторы

Бабель занимал у Багрицкого, но вернуть не поспел.

Поэт умер. Вскоре арестовали вдову. Остался сын – тогда, кажется, еще школьник. Домработница обходила подряд всех должников, колотила в дверь и кричала:

– Отдай сиротские деньги!

 

Бирюльки

– Есть такая детская игра, – сказал ИЭ, – фанты. Барыня, дескать, послала сто рублей. Что хотите, то купите, «да» и «нет» не говорите, «белое, черное» не называйте, головою не качайте. – И помолчал. – В такие игры я не играю.

Мы с Катаевым

У меня, – говорил Бабель, – дурной характер. Вот у Катаева – хороший. Изобразит, к примеру, голодного мальчика, а редактор похерит... Катаеву – как с гуся. Вернется домой и представит пионера в лучшем виде. Здоровый, сытый, с кумачовым румянцем и галстуком. – Бабель вздохнул. – Завидую, но так не умею – дурной характер.

 

Ваза

Довольно громоздкая. Наверно, античная. Бесценное произведение керамического искусства... И по какой-то причине застряла у Шаляпина, в Париже. Куда и пожаловал Бабель с письменным поручением Горького: дескать, отдайте.

Федор Иванович тщательно сличал почерк и долго сопел.

– Послушайте, – спрашивает, – а вы часом не одессит?

– Самый настоящий, – простодушно сказал ИЭ, – чистой воды...

– Хо-хо! – возликовал Шаляпин. – И вы надеетесь, я вам доверю!? – Бережно упрятал национальное достояние и проводил Бабеля к выходу.

 

Реб Менахем с Молдаванки

Такой действительно жил в Одессе, и Бабель высказывался от его имени:

1. Он стал на ту пьедесталь, на которое стоял сам! 2. Посмотрите на воробью, которое само добывает себе пище! И таки из неплохого источника! 3. Хороня своих мудрецов, люди остаются в дураках.

 

В гостях

ИЭ навестил писательский дом в Лаврушинском переулке. Хозяева – принимающая сторона – занимали квартиру № 159.

– Ого! – сказал Бабель. – Велика же наша литература!

 

Как удивить француза

– Без проблем! – сказал Бабель. – Спросите в гостинице у портье: «А лифт работает?»

 

О том же в Москве, или Дорогой гость

Его ждали весь вечер. Он пришел с большим опозданием, ворчливо бранясь в коридоре:

– Если зовут человека на се

мейное торжество, а сами живут чёрт те где на каких этажах, надо предупреждать заранее, что лифт не работает, не работал и никогда, наверное, не будет работать.

– Это Бабель, – растаял хозяин. – Взобрался все-таки...

 

Спорт

Наблюдая за игрой французского теннисиста, ИЭ восхищенно сказал:

– Мопассан!

Толстой и Бабель

Лев Николаевич работал за простым дубовым столом. Ножки его соединяла могучая жердина, однажды разбитая в щепы.

– В мелкие щепы, – уточнил ИЭ. – Потому что Лев Николаевич пинал эту дубовую перекладину в поисках нужного слова... брыкался своими маленькими, крепкими, как сталь, ножками.

 

...и Пастернак

Которому перелагал Бабель эту историю. Оба ехали на Международный антифашистский конгресс... и лет, округлим, через двадцать Пастернак написал:

Мне к людям хочется, в толпу,

В их утреннее оживленье,

Я все готов разнесть в щепу

И всех поставить на колени.

 

Литература и жизнь

На очередном писательском пленуме (или форуме?) выступал Бабель: «Как только слово начинается на “изм”, я перестаю понимать».

– А социализм? – спросили из зала.

– Ну что вы! – нашелся ИЭ. – Это мне ясно: там «изм» в конце.

 

Родные пенаты

«У цьому будынку...», – выбито на нынешней мемдоске...

– Пойдемте! – говорил Бабель. – Я так люблю этот дом, что не позволяю себе приходить сюда каждый день.

 

Низ-зя!

ИЭ весьма забавляло такое объявление: «Брача песка строго воспрещается».

– Это что! – говорит. – В Крыму, перед Новым годом, висело похлеще: «Рубить сосны на елки карается по закону».

 

Человек, который сомневается

Сталин призвал Бабеля и заказал роман о себе. Бабель ответил:

– Подумаю...

 

Творческие планы

– Собираюсь купить козу, – кротко (и кратко) оповещал ИЭ.

 

З.З.

– Это я, – похвалялся Бабель, – Замечательный Зритель – З.З. Режиссеры должны мне деньги платить!.. Позже могу разобраться, что хорошо, что плохо, как поставлено... Но покуда смотрю, ничего не соображаю – весь там. Такому зрителю цены нет!

 

На премьере

Выходя на поклоны, главная героиня ослепительно улыбалась.

– Вообще-то неплохо, – сказал ИЭ. – Но у этой красивой актрисы слишком много зубов... Прямо Леопарда Львовна какая-то!

 

Застолье

Андре Мальро (которого Бабель величал Андрюшею) решительно говорил, что писатель – не профессия. Его удивляло, что в нашей стране так много членов Союза. Ничем, кроме литературы, не заняты. Им предоставлены шикарные квартиры. Имеют дачи, дома отдыха, санатории. Ездят в творческие командировки...

– То ли дело до революции! – И Бабель разлил водку. – Писатель жил на кривой улочке, бок о бок с холодным сапожником. Напротив – толстуха-прачка, соломенная вдова с горластой оравой... Выпьем, Андрюша, за советскую власть!

 

О том же

на Антифашистском конгрессе

С официальной, заранее подготовленной речью выступал Всеволод Иванов. Как хорошо быть писателем в стране Советов! Как много он зарабатывает! Как беспечально устроен в бытовом отношении. От всей души благодарен народу, партии, правительству...

Потом вышел Пастернак. Растерянно огляделся и внезапно залепетал:

– Поэзия... ее ищут повсюду... а находят в траве...

Крики. Буря восторга. Рукоплескания...

 

Горькая ягода

На ужин, рассказывал Бабель, явился Ягода (глава тогдашнего МВД), осмотрел стол и поморщился:

– Опять эта местная дрянь!.. Подать французского вина!

Горький забарабанил пальцами и – ни словечка.

 

Жид и суд

Булгаков возмущался репликой из «Заката»:

 

– А кацапы что тебе дали? Что кацапы тебе дали?.. Водку кацапы тебе дали, матерщины полный рот, бешеный рот, как у собаки...

 

– «Кацапа», видишь ли, можно! – ворчал Михаил Афанасьевич. – А попробуй пусти им «жида» – прямо к суду потянут...

Ну, суд – дело прошлое. Но и в недавней постановке «Заката» вместо «жидовский суп» произносили со сцены... «жидкий».

 

Диалог

из пьесы «Закат»

Торговка Потапова ругается: «Жиды, как воши, обсели!»

А подрядчик Фомин: «Жид умному не помеха».

 

Дымка

ИЭ спросил Ягоду:

– Скажите, Генрих Григорьевич, как вести себя, если попадешь к вам?

– Все отрицать. – И Ягода передернул плечами. – Какие бы обвинения ни выдвигали, – «нет» и всегда «нет». Только «нет». В таком случае мы бессильны.

Когда Ягоду расстреляли, ИЭ сказал:

– При нем еще были туманные времена... Нынче-то развиднелось.

 

Домашние радости

Антонина Николаевна то и дело звонила с работы, особенно когда родилась дочка.

– У нас все хорошо, – рапортовал ИЭ. – Только ребенок ел один раз.

– Как так?

– Один раз... с утра до вечера. – Или: Дома ничего особенного. Но Шура (домработница) играет на кухне со своей подругой в футбол... грудями перебрасываются.

Бывало, и Бабель звонил жене. Если интересовались, кто спрашивает, солидно откашливался:

– Из Кремля. – Все настораживались, а он веселился: Что, перепугались?

 

Лакмусовая жена

Бабель попросил Пирожкову не задерживаться на службе – вечером придет Самуил Яковлевич Маршак.

– Я заметил, – сказал ИЭ, – что вы нравитесь только хорошим людям. И проверяю своих знакомых... на вас.

 

Не для дам

Бабель и Эйзенштейн с утра трудились над сценарием. Когда Сергей Михайлович ушел, Пирожкова постучала, чтобы прибрать.

– Одну минутку, – извинился ИЭ. – Надобно уничтожить следы творческого подъема...

Войдя в комнату, Пирожкова увидела тлеющую бумагу и газеты с оборванными краями.

– Сергей Михайлович, – пояснил Бабель, – постоянно рисует фантастические и не совсем приличные картинки. По форме – очень талантливо, но содержание, увы, – не для ваших глаз. Вот и сжигаю...

Горело то, что выставляется сейчас по всему миру.

 

Чегонетность

Так определял Бабель неизбывную тягу Эйзенштейна к призрачному, фантомному, сказочному, нереальному...

– Он сильнее всего пленен тем, чего на самом-то деле и нет.

 

Смертельный поклонник

– Это я, – говорил Бабель. – Я, Сергей Михайлович, – ваш смертельный поклонник.

Широкий экран

Эйзенштейн снимал «Бежин луг», сценарий которого «дорабатывал» Бабель. Прошло двадцать лет.

– Где же фильм? – спросили Алексея Каплера, ведущего «Кинопанорамы».

– Смыли, – коротко сказал он. – Людей смывали, не то что кино...

 

Одесская бубличная

«Московские баранки»

Туда зашли как-то Бабель с женой. А следом за ними – местный обыватель, мужчина средних лет. Огляделся в недоумении и спросил продавщицу:

– Скажите, гражданочка, а хлеб здесь думает быть?

Бабель аж задохнулся:

– Вот! Это – Одесса!

 

Ни эллина, ни иудея

ИЭ вспоминал, как в детстве стащил котлеты и угостил соседских мальчишек. Бабушка выскочила на двор, поймала одного и пальцами выковыривала мясо из набитого рта. Мальчишка кусался, бабка вопила...

– Рассказ этот, – говорит Пирожкова, – мог быть чистейшим вымыслом. Потому что ради острой ситуации или красного словца не щадил Бабель ни меня, ни родственников, ни друзей. А если вдруг уличали, ссылался на классиков: литература тем и занимается, что выдумывает правду.

 

Идеал и одеяло

Китайский эмигрант Эми Сяо, впоследствии известный писатель, относился к слабому полу как человек Востока: женщина-де должна быть так изящна и так слаба, чтобы падать от дуновения ветра.

А женился (весьма удачно) на светлоглазой, стриженой под мальчика, довольно грузной немецкой еврейке.

– Идеалы – одно, – сказал ИЭ, – а общее одеяло – другое.

 

Бабель очень любил детей

Когда выпал снег, двухлетняя дочка Валентина Катаева вбежала в комнату:

– Дяди, тети! Это что? Именины?

Бабель пришел в восторг. Не мог успокоиться две недели...

 

Семейный альбом

В Ленинграде познакомился Бабель с потомками Лермонтова и погрузился в родовой архив. Например, дядюшка Лермонтова (брат отца) писал в дневнике: «Первая жена – от Б-га, вторая – от людей, третья – от дьявола»... А в книге расходов: «1 рубль жидам на свадьбу».

И часто повторял (в смысле – ИЭ), вручая ли гонорар или притворно выклянчивая на трамвай:

– Один рубль жидам на свадьбу...

 

Бабель и Окуджава

И тот, и другой – в разное время – жили в Переделкино. В относительном соседстве, на расстоянии

прогулки приблизительно в две

версты...

Там, на даче, Бабеля и забрали, оторвавши от рукописи.

– Так и знал, – сказал он, – не дадут кончить!...

А будущий сосед – Булат Шалвович:

Вымысел не есть обман,

Замысел – еще не точка.

Дайте дописать роман

До последнего листочка!

 

Еврейская мама и еврейский сын

В машине, дорогою на Лубянку:

– Ужаснее всего то, что мама не будет получать моих писем. – И откинулся на сиденье. – Это – самое

ужасное...

 

Попытка – не пытка,

или Взамен эпилога

В квартире шел обыск. Чекист доложил, что Бабеля уже доставили куда следует.

– Острил? – спросил другой чекист.

– Пытался...

 

 

<< содержание 

 

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.