В данном материале (в художественной форме) говорится об эпизоде Великой Отечественной войны. Событие имело место в действительности: советский воин, получивший приказ расстрелять пленного немца, впервые в жизни был готов нарушить присягу.
То ли забор был высоким, то ли моя физическая подготовка оставляла желать лучшего… Всё закончилось тем, что при приземлении я сломал ключицу. Желание сделать путь более коротким привело меня на больничную койку. Случилось это в 1984-ом. Вместе со мной в палате находилось еще два человека: радиомонтажник Максим, по ноге которого проехал грузовик, и токарь Юрка, «обработавший» резцом собственный палец. Все мы были почти ровесниками и поэтому не очень обрадовались, когда к нам в палату «подселили» деда. Голова у него была перевязана. Оказалось, что старику сломали ухо в автобусной толчее.


Но все наши переживания по поводу «нестыковки» возрастов оказались напрасными.  Спустя два дня, мы уже считали новичка своим ровесником, потому что дед много шутил и искренне смеялся, когда мы наперебой рассказывали анекдоты. Да, так бывает достаточно часто, когда в учреждении, не предполагающем веселье, звучит смех. Но запомнились мне не веселые дни, а один единственный вечер, когда старик впервые заговорил о войне. 
Однажды после ужина Юрка собрал остатки хлеба и одну из корок бросил в окно.
— Если бы ты это сделал во время войны, — сказал ему дед, — тебя бы свои же убили.
Юрка растерялся, положил оставшиеся куски на подоконник и, не проронив ни слова, сел на кровать. 
— Дед, а расскажи нам про войну, — обратился к старейшине палаты Максим.
— Что я могу рассказать? — почти шепотом сказал старик.
— Как «что»? Ты же воевал? – не унимался Макс.
— Воевал. И до Берлина дошел.
— Да ну! И убивал? – решил включиться в разговор Юрка.
— Без этого на войне никак.
— Страшно убивать? – спросил я у старика.
— Страшно, когда тебя убивают, — ответил он.
— А тебя убивали? – робко поинтересовался Юрка, собирая с подоконника хлеб и кладя его на свою тумбочку.
— Нас всех каждый день убивали. А мы продолжали жить. Не все, конечно…
— А что ты чувствовал, когда стрелял в людей? – снова обратился я к старику.
— Я стрелял не в людей.
— Да мы понимаем, – пришел мне на помощь Максим. — Дед, нам просто интересно, что ты чувствовал, когда убивал фашистов.
— Когда как. 
— Когда как?  Не понял, – удивился Юрка.
Старик не ответил. Он лежал и, как нам казалось, о чем-то думал.
— Дед, тебе что, жалко тех, в кого ты стрелял? – прервал я паузу.
— Ну что ты пристал к человеку, — тихо сказал мне Макс.
— Я вам расскажу один случай, — начал дед, переваливаясь со спины на бок, —Слушайте… Было это под Цоссеном. Тогда уже все понимали, что скоро войне конец. Но фриц никак не хотел пускать нас в город. Однажды вечером разведка вернулась с «языком». Это потом выяснили, что немец этот ничего не знал ни о расположении войск, ни о количестве солдат. Сам он был обыкновенным рядовым, к тому же инвалидом. Левая рука у него почти не двигалась и была короче правой. В сорок пятом Гитлер уже не брезговал такими немцами и брал в армию всех подряд. В общем, ничего этот «язык» не смог рассказать.
— А на хрена тогда его брали? – удивился Юрка.
— Юрок, — почти крикнул на соседа Максим, — если бы ты брал «языка», то стал бы в этот момент у него выяснять, чего он знает, а чего нет? Связывают, а потом разбираются, чего он стОит.
— Молодец, — улыбнулся одними глазами дед и продолжил:
— На следующее утро мой командир вызвал меня и говорит: «Отведи того немца в лесок и пусти в расход».  Мне приходилось много убивать и в атаке, и в рукопашном, но чтобы так, один на один с пленным… Многие из наших ребят расстреливали пленных. Это было обычным делом. Но лично я… Короче, командир заметил моё замешательство, и спрашивает: «Сержант, тебе что-то не понятно?» Я ему говорю: «Никак нет, товарищ майор, всё понятно. Разрешите исполнять?»  Командир говорит: «Исполняй», и сразу стал кричать конвоиру, чтобы тот передал немца мне.
Старик обвел нас взглядом и продолжил рассказ:
— Пленный шел передо мной и все время оглядывался. Автомат я повесил на плечо и держал палец на курке. Когда мы отошли от расположения на приличное расстояние и оказались на опушке леса, немец повернулся ко мне и достал из кармана фотокарточку. Этот немецкий мужик с русским лицом буквально уперся животом в дуло автомата и начал протягивать мне фото. Я взглянул и увидел двух смеющихся мальчишек. И тут немец заговорил: «Das sind meine Kinder. Sie warten zu Hause auf mich. Ich bitte Dich, t;te mich nicht!» Он тряс фотографию единственной «рабочей» рукой и…
Старик снова замолчал. Он почему-то посмотрел на свои руки и поправил повязку на голове.
— Слушай, — сказал Юрка, — ты так хорошо знаешь немецкий? А что означают эти слова?
— Из немецкого я знаю десятка два слов, — ответил бывший сержант, — но то, что говорил мне этот немец, я запомнил на всю жизнь. А что означают эти слова? По-моему не надо знать язык, чтобы понять это.
— А дальше что было? – спросил Максим.
— Дальше?.. – дед погладил спинку кровати и продолжил. — Вы знаете, ребята,  передо мной был не враг, а несчастный мужик. Да, он пришел к нам с оружием. Но его заставил это сделать Гитлер. А дома немца ждали его мальчишки. Вот я это говорю сейчас вам, а в тот момент я всё это говорил себе. Я уже был готов отпустить его. Загнать немца в лес, дать в воздух очередь и забыть об этом дне. Но тут я почувствовал на себе взгляд. Мне не надо было оборачиваться, чтобы понять, кто именно за мной наблюдает. Я был уверен, что в кустах стоит мой командир, и боёк в его нагане уже взведен. Мне стало понятно, что если я не убью немца, то майор убьет меня. Я смотрел на фотографию ребятишек, которую мне подносил к лицу пленный. Похоже, что он понял моё состояние, и в его глазах появилась надежда на жизнь. Но взгляд командира как будто прожигал мой затылок. Я спросил себя: «Ты хочешь умереть за этого пленного? А он стал бы тебя жалеть и подставлять свою голову под пулю, чтобы отпустить тебя?»
Дед сел на край кровати, и в палате воцарилась тишина. 
— Я оттолкнул немца дулом автомата, — вскоре нарушил молчание дед, — и прицелился в пленного. Он продолжал протягивать руку с фотокарточкой, а в кустах послышался шорох. «Или сейчас, или никогда», — сказал я себе.
Старик снова замолчал. Молчали и мы. Так продолжалось минуты две. Наконец дед тяжело вздохнул и продолжил…
— Пуля задела по касательной шею немца. Он не упал, а только попятился назад и при этом прижимал руку с фотографией к окровавленному месту. Немец пытался мне что-то сказать, но я приблизился к нему на шаг и прошил его длинной очередью. Одна из пуль угодила в фотографию. Немец упал, а я еще минут пять стоял около его тела.
В этот вечер старик больше не сказал ни слова. Он снова улегся на кровать и закрыл глаза. Мы сидели молча и смотрели, как из под его ресниц две тонкие влажные «дорожки» уходили в морщины на щеках…  и еще долго-долго не высыхали.