СЕРГЕЙ ЕСЕНИН - ПЕВЕЦ НЬЮ-ЙОРКА

                                                    Есенин и Дункан в США

Давно известно, не болезнь убивает настоящего поэта, а ложь и пошлость жизни. Не умеет он жить во лжи и пошлости, а приходится. Вот от этой муки и смерти преждевременные: от чужой пули или своей, в петле веревочной, в удавке голода, от удара бритвы по венам. 

 Поэт большого таланта не может жить в компромиссе с действительностью, если действительность эта олицетворяет зло. Тоже и с народами происходит, если путь их отмечен печатью Гения. Но об этом потом. Сталин велел чтить Влад. Маяковского, занес это имя в хрестоматии пролетарского государства. Есенина Сергея Александровича он чтить не велел, как поэта нетрезвого, певца отсталого крестьянского быта. В лучшем случае, «попутчика», как определяли в те времена литературные начетчики от пролеткульта. 

 Однако, Есенин всегда стремился быть своим и не ссориться с властями. Он и монарха российского жаловал и большевиков, по мере сил, старался не обижать. Даже угодить пробовал. Еще в 1918 году он написал с друзьями киносценарий «Зовущие зори», в котором всячески прославлял дух революционный и подвиги Красной армии, только - только родившейся.

 Но доктрину марксизма принять поэт никак  не мог. Слишком глубоки были у Есенина крестьянские корни. И все-таки нашел он почву для компромисса. Им, как ни странно, стал манок «цивилизации, просвещения, прогресса».

 Таланты, вопреки всему не покинувшие Совдепию, сочли для себя возможным поверить, что иного пути скорого и успешного развития развалившейся Империи нет и быть не может.

 Пример благополучной Европы и особенно США, при положенной критике, вдохновлял их на апологическое творчество. 

 Новый, неведомый путь в Коммунизм с помощью рывка социального поворота был обречен, потому как на поверку он стал древним, как мир, способом стать на рельсы чужого развития. Дурацкий лозунг Хрущева: « Догнать и перегнать Америку» - по сути дела был заурядной и бездарной страстью уподобиться Соединенным Штатам. 

 « Мы наш, мы новый мир построим» – было ложью, иллюзией. На самом деле Россия, решительно отказавшись от давних традиций и веры, стала на путь подражательства, путь нетерпеливой страсти стать такой, как все «цивилизованные» страны. Подражательство, как и прямой плагиат, - удел бездарности. Утратив свое, подчеркнем – любое по качеству - ни один народ мира не способен жить чужим. Страна, выбравшая бездарный путь, обречена на крушение.

 Обречены были на гибель и самые талантливые певцы поворота к, так называемой, «новой жизни». Ну, с Маяковским все понятно, а вот фигуру Есинина принято считать его антиподом, а это далеко не так. 

 Оставим поэзию в стороне. Есенин был автором блестящего очерка о США. Ничего не поделаешь, талантливый человек талантлив во всем. Очерк этот мало известен. Когда-то не поленился переписать  его из газеты «Известия» за 1924 год, сидя под зеленой лампой, юношеского зала Публичной библиотеки в Ленинграде. За год до публикации этого очерка Айседора Дункан увезла Есенина в круиз по Европе и Америке. Спасти хотела поэта от пьянства, смятения духа, угреть в своих объятиях, цивилизовать белокурого ангела из Рязанской деревни, вогнать его в норму западно - европейского бытия. История достаточно типичная. Точно также повела себя и Марина Влади, пробуя вытащить Высоцкого из гибельной ямы московской артистической тусовки. 

  Тогда же сделал пометку в школьной тетради с переписанным текстом: « Путь подобия гибелен». 

 В очерке этом спел Есенин восторженную песню величию Американских Штатов. О родной и любимой деревне он писал просто: « Мне страшно показался смешным и нелепым тот мир, в котором я жил раньше. Вспомнил про «дым отечества», про нашу деревню, где чуть ли не у каждого мужика в избе спит телок на соломе или свинья с поросятами, вспомнил после германских и бельгийских  шоссе наши непролазные дороги и стал ругать всех цепляющихся за «Русь», как за грязь и вшивость. С этого момента я разлюбил нищую Россию. Милостивые государи! С того дня я еще больше влюбился в коммунистическое строительство. Пусть я не близок коммунистам, как романтик в моих поэмах, - я близок им умом и надеюсь, что буду, быть может,  близок и в своем творчестве». 

 Как тут не вспомнить и замечательные, стихотворные строчки поэта: « Теперь со многим  я мирюсь / Без принужденья и утраты. / Иною кажется мне Русь. ,/ Иными кладбища и хаты.»/

 Написано это до путешествия по Америке и Европе. В США Есенин нашел подтверждение своим стихам. 

 Сергей Александрович и Владимир Владимирович толкались на Парнасе локтями. Тесно им было рядом. Считалось, что Пегас поэзии не вывезет двоих. Маяковский гвоздил при всяком удобном случае Есенина. Есенин не упускал ни одного удобного момента, чтобы не «вставить перо» Маяковскому. И в том же очерке читаем: « На шестой день, около полудня, показалась земля. Через час глазам моим предстал Нью- Йорк.  Мать честная! До чего бездарны поэмы Маяковского об Америке! Разве можно выразить эту железную и гранитную мощь словами?! Это поэма без слов. Рассказать ее будет ничтожно. Милые, глупые российские доморощенные урбанисты и электрофикаторы в поэзии! Ваши «кузнецы» и ваши «лефы» – как Тула перед Берлином или Парижем".

 Принял, полюбил США  Есенин. Взял за образец. Ради образца этого был готов отказаться даже от Всевышнего: « Америка внутри себя не верит в Бога. Там некогда заниматься этой чепухой. там свет для человека …»

 И дальше следует узловой, смысловой центр очерка. Вот он страшен по-настоящему: 

 « Обиженным на жестокость русской революции культурникам не мешало бы взглянуть на историю страны, которая так высоко взметнула знамя индустриальной культуры». 

 О чем это Есенин? О миллионах погибших в ходе Гражданской войны, умерших от голода, замученных в застенках ЧК. Не беда. Главное, вслед за Маяковским утверждает Есенин, взметнуть над могильником страны «знамя индустриальной культуры» .

 Он старательно ищет аналогии. И находит их без труда. Ну, провели бандиты в России геноцид интеллектуальной элиты: аристократов, помещиков, буржуазии, ученых. Не беда. Америка тоже прошла через геноцид индейцев: « Красный народ стал сопротивляться, начались жестокие войны, и в результате от многомиллионного народа краснокожих осталась горсточка ( около 500 тысяч)… Но все же, если взглянуть на ту беспощадную мощь железобетона, на повисший между двумя городами Бруклинский мост, …. не будет жаль, что дикий Гайавата, уже не охотится здесь за оленем. И не жаль, что рука строителей этой культуры была иногда жестокой. Индеец никогда бы не сделал на своем материке то, что сделал «белый дьявол»». 

  Вот вам и добрый, мягкий, лирический поэт «деревенских ситцев» , кленов и березок. Чума революции поразила Есенина точно так же, как и его антипода – Маяковского. 

 Есенин погиб в петле за три года до большевистского геноцида «индейцев» из своего, собственного народа. Не дожил до истребления русской деревни во имя «индустриальной культуры» и имперских захватов. 

 Поэт писал об индейцах: « Дикий народ пропал от виски. Политика хищников разложила его окончательно. Гайавату заразили сифилисом, споили и загнали догнивать на болота Флориды, частью в снега Канады».  Это он о чужом народе, не понимая, что тоже неизбежно случится и с его, любимым, русским народом. 

 Дело не в праведности американского пути по расчистке территории для строительства своего государства. Эмигранты построили  с в о е, ни  чем не похожее на другие образцы, отечество. Революционная Россия, повторим это, искала оправдания своей людоедской сущности в примитивном желании «догнать и перегнать» уже существующие образцы. Социальная демагогия, вроде бы отличная от принципов развития капиталистического общества, была чем-то, вроде маски, прикрывающей заурядный лик завистливого подражателя. 

 Есенин, добрая душа, не мог представить размаха геноцида, предпринятого Сталиным и его командой в начале тридцатых годов. Но и он, в угаре преданности идеям нового мира, не пожалел своего земляка, своих родных, братьев и сестер, отца и мать:  « Перед глазами море электрических афиш… Когда все это видишь или слышишь, то невольно поражаешься возможностям человека, и стыдно делается, что у нас в России верят до сих пор в деда с бородой, и уповают на его милость. Бедный  русский Гайавата!»

 Он обречен этот «дед  с бородой». Он сопьется или погибнет в снегах Сибири. А на землях одного, погибшего  народа возникнет сверкающий электрическими афишами мир нового, счастливого народа.

 Бред, кровавый и глупый бред  жертвы советской  пропаганды. Есенин в припадке малодушия идет за красивым мифом в ложь иллюзий. По сути дела, он задолго до смерти становится на путь самоубийства, ибо понимает то, что хорошо бы не понимать, забыть, не видеть:  « Та громадная культура машин, которая сделал славу Америке, есть только результат работы индустриальных  творцов и ничуть не похожа на органическое выявление гения народа. Народ Америки – только честный исполнитель заданных ему чертежей и их последователь…. Сила железобетона, громада зданий стеснила мозг американца и сузила его зрение.». И заканчивает Есенин свой очерк весьма странно: « Европа курит и бросает. Америка подбирает окурки, но из этих окурков растет что-то грандиозное».

 Вот оно четкое понимание вторичности воспеваемой Есениным «индустриальной культуры» . Окурок – он и есть окурок. И ничего путного, кроме отравного дыма, дать не способен. И вопреки всему этому, индивидуальность большого таланта лихорадочно искала компромисс, оправдывая грязную волну самоубийственной ереси и насилия, захлестнувшую России. 

 Затмение нашло на поэта? Бес, в лице престарелой танцовщицы, попутал? (Кстати, и она сама отдала дань революционной романтике). Другие строчки Есенина никак не могу забыть: « Что-то всеми навек утрачено./ Май мой синий! Июнь голубой! / Не с того ли чадит мертвячиной / Над пропащею этой гульбой». Написана «Москва кабацкая» в год путешествия по США. 

 Два в одном. Два непримиримых начала. Невозможность дикого, взаимоисключающего замеса в душе. Все это взорвало, убило Маяковского. Как мы видим, и Есенин сам, задолго до рокового дня в «Англетере» приговорил себя к смерти. 

 Знаю, что ныне делаются попытки обвинить  большевиков в прямом убийстве лучших поэтов России. Критики не желают понять, что советский строй поступил с ними  более жестоко. После долгих пыток и мучительства он просто заставил их лечь в могилу. Но это так, к слову. 

 Собственно, не за тем искал я этот очерк Есенина в тот давний год. Мне этот поэт казался лютым юдофобом, но грамотные люди спорили со мной. Они и навели на текст в двух пожелтевших и хрустких номерах «Известий» . Есенин не мог пройти мимо еврейского быта в Нью-Йорке. Он и не прошел, отозвавшись о быте этом тепло и даже с симпатией.  Впрочем, и это в те годы считалось необходимым для публикования в подцензурной печати. И все же его анализ Бруклина тех времен интересен:  « Для русского уха и глаза вообще Америка, а главным образом Нью-Йорк, - немного с кровью Одессы и западных областей. Нью-Йорк на 30% еврейский город. Евреев главным образом загнала туда нужда скитальчества из-за погромов. В Нью-Йорке осели они довольно прочно и имеют свою жаргонную культуру, которая ширится все больше и больше. У них есть свои поэты, свои прозаики, свои театры. От лица их литературы мы имеем несколько имен мировой величины…. Здесь есть стержни и есть культура. В специфически американской среде – отсутствие всякого присутствия». 

 Евреи, по мнению Есенина, совершили в США невозможное: они и чужие «окурки подобрали» и умудрились сохранить свое лицо. 

 Все верно. И по сей день еврейская община Штатов сопротивляется подобию, но процесс «плавильного котла» необратим. И чем кончится успешный, на первый взгляд, эксперимент с «Вавилонской башней» США одному Богу известно. 

 Мы же вернемся к «пролетарской» русской революции и судьбе настоящего поэта.  Написал эти заметки без претензии на критический анализ творчества  Сергея Есенина. Я  всего лишь русскоязычный литератор. И не мое это дело. Я написал этот очерк лишь затем, чтобы еще раз выяснить для самого себя, как гибелен путь подобия, компромисса, иллюзий, лжи и для больших талантов, и для Гения любого народа:  еврейского, в том числе. 

 В наших «избах» мы не содержим скотину. Мы грамотны поголовно и по своему железобетону Тель-Авив успешно догоняет прекрасное чудовище Нью-Йорка. Но смотрим мы, подчас, на Европу и Америку  наивными, восторженными глазами белокурого русского поэта. Мы готовы отдать свою великую, вечную культуру за мираж «культуры индустриальной». Продать свое первородство за «чечевичную похлебку».

 Мы вечно голодны, как был голоден несчастный Исав. Голоден наш мозг и наша душа. Мы жадно, как губка, впитываем в себя достижения мира, и не задумываемся, что существует роковая грань, переступать за которую смерти подобно.

 « Вижу, взрезанной рукой помешкав, собственных костей качаете мешок». Сам Владимир Владимирович Маяковский предпочел петле пулю.