ПЛОХИЕ РЕШЕНИЯ ПРИНИМАЮТСЯ ТАМ, ГДЕ ЦАРИТ ЕДИНОМЫСЛИЕ

«Плохие решения принимаются там, где царит единомыслие»

Сценарист Павел Гельман — об угрозе утраты свободы в искусстве и жизни

Кадр из сериала "Этюды о свободе"

Телеканал "Дождь"

Недавно телеканал «Дождь» выпустил собственный мини-сериал «Этюды о свободе» в жанре политической антиутопии. Сценаристом выступил член Академии российского телевидения Павел Гельман. В интервью Znak.сom он рассказал, почему мировое искусство захватила тема мрачных антиутопий, могут ли появиться в России серьезные фильмы на политические темы и к чему ведет постепенная утрата свободы.

— Есть две базовые концепции взаимоотношений искусства и общества. Первая — что искусство должно читателя чему-то учить, в радикальной трактовке — быть инструментом пропаганды. Вторая — это как формулировал Оскар Уайльд: «Настоящее искусство всегда бесполезно». Что сейчас актуально для России?

— Искусство само по себе не может ничего изменить в обществе. Но внести свой вклад в эти изменения может. Изменения в обществе начинаются с того, что меняются стандарты: то, что вчера еще казалось людям приемлемым, становится неприемлемым. Или наоборот. И вот тут роль искусства очень велика: оно как раз влияет на эти стандарты, остро и по-новому показывая грань между допустимым и недопустимым.  Взгляд на эту грань — это личный взгляд автора, но он бывает заразителен.  

И вторая важная функция искусства — оно меняет мышление людей. Потому что учит инакомыслию. Искусство — это всегда другой взгляд на вещи, не общепринятый, даже «чужой».

Если говорить о нашем проекте «Этюды о свободе», то мы в нем занимаемся таким гуманитарным прогнозированием. Мы говорим: если идти вот по такому- то пути, то в результате можно прийти вот сюда. И это не совсем приятное место. Первые три эпизода нашего мини-сериала посвящены теме утраты свободы. В первой новелле речь идет об утрате свободы в частной, семейной жизни, вторая история — о контроле государства над творчеством, а значит, и над сознанием, и в третьей новелле героиня теряет власть уже над всей своей жизнью, над выбором — жить или умереть.

Угроза утраты свободы кажется мне очень важной. И не потому, что я такой свободолюбивый. Дело в том, что мир очень изменился: он стал очень сложным, многофакторным, калейдоскопичным, и чтобы выжить в таком мире, и отдельному человеку  и обществу необходима большая степень свободы. 

Мы не пророки и не знаем, каким будет будущее. Но мы точно знаем, каким мы не хотим его видеть. Этот проект про наше «не хочу». И, наверное, не только наше. 

Кадр из сериала «Этюды о свободе»

Телеканал «Дождь»

— А если обобщить — какое искусство, на ваш взгляд, для России сейчас актуально?

— Если бы я был теоретиком искусства, я бы сказал, что у искусства в России сегодня есть три важные задачи. Первая — искусство должно говорить о будущем. Говорить о нем в форме утопии, антиутопии, фантастики, пророческих снов, как угодно. Мне кажется, что будущее — это единственная оставшаяся платформа, на которой могли бы найти общий язык люди разных взглядов. Поскольку по поводу прошлого и настоящего мы все разругались окончательно. 

Вторая — с экранов не сходит образ «человека в погонах», и все мы начинаем чувствовать себя немножко военнослужащими. Но мы — не только военнослужащие. Мы — и ученые, и поэты, и рабочие, и музыканты. Наше настоящее призвание — не война, а мирная жизнь. И, чтобы мы вспомнили об этом, искусство должно показать нам нас самих с иной стороны. 

Наконец, третья — у одного французского философа есть фраза: «Добру не хватает воображения». Жизнь научила нас, что зло порой бывает изобретательно, изощренно, соблазнительно, а человек добра — скучный, безжизненный, дидактичный. Он без энтузиазма, только по чувству долга, повторяет как попугай свои правильные истины. Но из этих истин ушла энергия. Вот вернуть ее — и есть задача искусства. Чтобы наш зритель мог ощутить, что жить по принципам милосердия, справедливости, солидарности не только правильно, но и увлекательно, осмысленно и порой непредсказуемо.

— Вы написали сценарии трех серий мини-сериала жанра антиутопии. Мы видим всплеск сериалов в этом жанре и за рубежом: «Черное зеркало», «Рассказ служанки», «Мир дикого Запада», многие другие. Почему во всем мире возникает такой интерес к будущему, причем к самым мрачным сценариям его развития?

— Будущее — это прежде всего угрозы. Мир стал настолько сложен и малопредсказуем, что никто не знает, что будет завтра. Никакие институты, футурологи и аналитические центры не могут его предсказать. Поэтому люди хотят увидеть будущее глазами творческого человека — в надежде, что его интуиция что-то ему подскажет. 

В том же, что в первую очередь рассматриваются самые мрачные варианты, есть и такой момент: наслаждайся жизнью сейчас, потому что будущее ужасно. То есть, в каком-то смысле, цель апокалиптических сериалов о будущем — заставить вас не думать о будущем, а сосредоточиться целиком на текущем моменте. Или даже вернее сказать, что это не цель, а неожиданный для создателей эффект от таких сериалов. 

Но у всего есть и обратная сторона. Поэтому важен и другой момент — когда мы разглядываем ужасное будущее, мы хотим увидеть в нем день сегодняшний. Что в сегодняшнем дне привело к ужасному завтра? Что мы недоглядели, просмотрели, чему вовремя не придали значения? В этом смысле сериалы о будущем очень полезны — они могут точно оценить наши сегодняшние действия. 

— В мини-сериале «Этюды о свободе» бросается в глаза существенное отличие с перечисленными западными сериалами. Каждая новелла «Этюдов» — это по большей части просто разговор, действия минимум (возможно, этим объясняется такой небольшой хронометраж). В западных сериалах же герои довольно много действуют и взаимодействуют. Чем обусловлена такая специфика?

— Это проблема денег. Денег у нас было совсем чуть-чуть. У Владимира Мирзоева я научился принципам независимого кино. Первый принцип — ты должен быть готов к тому, что ты ничего не заработаешь. В независимом кино нет денег. Твоя мотивация должна быть иной. Второй принцип: ты должен написать сценарий, в котором у актеров есть возможность сыграть то, чего они не сыграют больше нигде. Сценарий должен нравиться актерам. Тогда хорошие, известные актеры могут прийти к тебе бесплатно. В нашем случае не только актеры работали у нас как волонтеры, но еще и скинулись, чтобы помочь нам осуществить наш проект. И третий принцип — сценарий должен позволять снять его за минимум денег. Это значит: минимум объектов, никаких спецэффектов, массовок, сценарий строится по принципам хорошей пьесы. А основа любой хорошей пьесы — это диалог. 

Поэтому, если мы будем продолжать наш сериал, мы, скорее всего, обратимся в первую очередь к театральным драматургам, которые умеют работать именно в таком формате.

Кадр из сериала «Этюды о свободе»

Телеканал «Дождь»

— Насколько перечисленные выше темы новелл-антиутопий актуальны для западного зрителя? Являются ли эти проблемы в некоторой степени универсальными, стоящими сейчас перед мировым обществом?

— В 1953 году Рей Брэдбери опубликовал свою знаменитую антиутопию «451 по Фаренгейту» — о мире, в котором запрещено читать книги. Это были годы маккартизма в Америке, годы «охоты на ведьм», на всех, кто придерживался левых взглядов, — но Бредбери увидел в этой политической ситуации угрозу всей человеческой культуре. Его читательская аудитория не решила, что автор сошел с ума или же истерит не по делу — читатели во всем мире поняли, что Бредбери говорит о чем-то важном. Утрата свободы — это тема, с которой любой человек в мире не обязательно сталкивается сегодня лично, но это тема понятная каждому. Мир стал очень тесен, и даже если в вашем уголке мира нет острой угрозы вашим свободам, то все равно те уголки мира, где эта угроза существует, не так уж далеки от вас. 

— Если говорить о российском кино, в последние годы мы видим попытку возродить жанр политического кинематографа, правда, скорее сатирического жанра. «День выборов-2», «Каникулы президента» — это фильмы о политике, но комедийные. Может ли быть создан в России сейчас политический сериал, но серьезного жанра?

— Это зависит от того, в какой стране нам будет предложено жить. Если в стране тотального единомыслия, то, конечно, ни о каком политическом кино речи быть не может. Если же будет возможно инакомыслие, альтернативные точки зрения, то политическое кино как инструмент осмысления реальности возможно. Другое дело, что жить в стране тотального единомыслия опасно. И не только для тех, кто с чем-то не согласен. Было, например, проведено исследование самых неудачных решений в мире бизнеса. В 98 процентах случаев все неудачные решения принимались в тех организациях, где даже не рассматривались альтернативные решения. Плохие решения часто принимаются там, где царит единомыслие. Но чтобы альтернатива существовала, ее кто-то должен обдумывать, растить, публично обсуждать, должно быть место, где она может жить и не умереть.

Меня интересует кино, которое не боится исследовать свое время… Именно таким кино в СССР занимался, я считаю, мой отец драматург Александр Гельман, когда в условиях советской цензуры говорил о проблемах советской экономики, говорил о бесчеловечности этой экономической системы, о том, что ее основные постулаты просто не соответствуют законам нормальной человеческой психологии. Таким кино занимались и Александр Миндадзе с Вадимом Абдрашитовым, и Григорий Горин, и не только они.

Люди кино, люди театра должны иметь право говорить об актуальном. Высказывать свои взгляды, делиться своими опасениями и прогнозами. Вот мы, например, сделали сериал о будущем. Сегодня в России нет, как в нашем сериале, института семейных кураторов, сегодня авторов не вызывают в комиссию по профилактике экстремизма в культуре, да и комиссии такой пока нет… Но эти инициативы уже звучали. И наш творческий метод — сделать из мухи слона. Увидеть в сегодняшнем дне какую-то тенденцию, деталь — и посмотреть, что будет, если эта тенденция дорастет до абсурда. Но именно по такому принципу и формируется реальность — что-то вроде бы мелкое и незначительное вырастает в тотальное. Нужно просто успеть вовремя это заметить. Являемся ли мы в наших опасениях параноиками или наши прогнозы вполне реалистичны — пусть каждый зритель решает сам, исходя из своего жизненного опыта и наблюдений над жизнью.

Павел Гельман

Facebook Павла Гельмана

— Одна из новелл «Наставники» (об участии семейных пар со стажем в кураторстве молодых семейных пар, включая самые личные аспекты жизни) отчасти перекликается с одним эпизодом сериала «Черное зеркало» о мире, в котором социальный успех и условия жизни человека оффлайн зависят от его рейтинга в соцсетях. Насколько вы считаете перспективу такого развития общества реальной?

— Очень трудно спрогнозировать, чем станет социальный успех, например, через несколько десятков лет. Возможно, мы будем жить в мире, в котором у людей будет меньше работы, а жизнь станет длиннее. Сейчас социальный успех накрепко связан с понятием «работа», но завтра он может перейти в сферу досуга, увлечений, хобби, внутренних и внешних исканий… Я, честно говоря, боюсь мира, в котором люди будут лишены необходимости работать — мне кажется, в таком мире нам будет очень сложно найти общий язык друг с другом. 

— Будет ли второй сезон сериала? Есть ли уже идеи, на каких проблемах и тенденциях можно построить новеллы следующего сезона — например, в этом сезоне не было темы вездесущих соцсетей?

— Будет ли продолжение — пока сказать трудно. Пилотные серии мы смогли снять на своем энтузиазме, но для того, чтобы снимать новые серии регулярно, нужна уже более солидная база. Пока мы ищем ее. Новые серии у нас задуманы и отчасти написаны. Но раскрывать их содержание пока не будем.  

— Может ли в ближайшие годы в России появиться свой аналог знаменитого «Карточного домика» — то есть именно серьезный политический сериал, причем без положительных героев, но и без лубочной картинки «хорошая власть/пятая колонна» или «плохая власть/ героические бунтари»?

— В России власть сакральна, божественна. А значит, это исключает критический и препарирующий  взгляд на нее. Власть в России требует к себе религиозного отношения: либо поклоняйся ей, либо бунтуй против нее. Если станет возможным преодолеть такое отношение, то может стать и возможным русский «Карточный домик».