ал

• главная 
 
• рубрики 
 
• love story 
 
• такая любовь 

Такая любовь

Хроническое одиночество Марины Цветаевой враз рассеялось, как только в её жизни появился поэт Арсений Тарковский. Он был нежен, внимателен. Но любил ли сам или позволял себя любить?

В Цветаевой было много мужского. Но хватало и женского. Она с одинаковой страстью влюблялась в мужчин и грешила с женщинами. Фрейд назвал подобный феномен бисексуальностью. Наличие в одном человеке двух начал – мужского и женского. Их вечное соперничество в выборе партнера. Опыт интимных привязанностей Цветаевой свидетельствует, что женского в ней всё-таки было больше. Хотя «романы» с мужчинами, как правило, были короткими. Встретила... Загорелась... Нафантазировала... Переплавила ураган чувств в чеканную формулу стиха и... будьте здоровы! Человек, которого она только что боготворила, решительно вычёркивался из её жизни. Доходило до курьёзов. Например, во время новогоднего бал-маскарада перед нею внезапно возник недавний возлюбленный.

– Вы меня не узнаёте?

– Нет.

– Неужели вы меня и впрямь не узнаёте?

– Я решительно вижу вас впервые!

Смутилась слегка, когда он напомнил своё имя.

– Вы? – сказала она. – Извините, ради Бога, но я так плохо вижу, и к тому же у вас тогда были усы.

– У меня усы? – человек был по-настоящему уязвлён. – Я в жизни не носил усов!..

Кто ж её такую полюбит? И тем не менее, Цветаева обладала способностью околдовывать. Особенно на той стадии, когда её могучее воображение дорисовывало объект страсти, и обыкновенный человек обретал героические черты рыцаря, в которого нельзя было не влюбиться. И она влюблялась. Поток стихов, вызванных новым чувством, казался неиссякаемым. Но вот поставлена последняя точка, когда и чувства, и стихи исчерпаны. Тут-то и приходит осознание, что любила вовсе не человека, а собственную свою Любовь. Очередная страничка «романа с собственной душой». 

Многих поклонников Цветаевой настораживал другой её роман – «со Смертью». Возможно, оба эти романа – «с собственной душой» и «со смертью» – две стороны одной медали: инстинкта самосохранения и бессознательного влечения к смерти. Их корни ведут нас в детство поэта. Известно, что мать Марины Цветаевой страстно мечтала о сыне и никогда не скрывала, что рождение дочери было для неё большим разочарованием. Трудно поверить – в раннем возрасте будущему поэту отказывали в листке бумаги, на котором девочка хотела записать первые свои стихи. Миф о счастливом детстве, как и миф о нежной, любящей матери, не более чем маска, скрывающая подлинные чувства молодого поэта. Завязка внутреннего конфликта, с которого, как правило, начинается саморазрушение личности.

Незадолго до рокового шага в Елабуге – Цветаева покончила собой 31 августа 1941 года – она написала: «Никто не видит – не знает, – что я год уже ищу глазами крюк... Я год примеряю смерть...». И когда в этой гибельной атмосфере отчаяния и одиночества Цветаева получает подарок – книгу переводов из восточной поэзии молодого поэта-переводчика Арсения Тарковского, это вызывает у Цветаевой шквал эмоций. Значит, кто-то помнит о ней. Значит, кому-то ещё нужна. «Моя надоба от человека – любовь. Моя любовь». 

И вот уже готов ответ: «Милый товарищ Тарковский, ваш перевод – прелесть. Что вы можете – сами? Потому что за другого вы можете всё. Найдите (полюбите) – слова у вас будут. Скоро вас позову в гости – вечерком – послушать стихи (мои), из будущей книги. Я бы очень просила вас этого моего письмеца никому не показывать, я – человек уединённый и я пишу – вам – зачем вам другие? (руки и глаза)... Всякая рукопись – беззащитна. Я вся – рукопись».

Теперь шквал эмоций захлёстывает Тарковского. Получить приглашение от самой Марины Цветаевой... Лучшего поэта современности! Тарковский готов бежать к ней хоть на край света. Был бы адрес... Не знает ещё Арсений Александрович – адрес у Цветаевой всегда один – собственная её Любовь.

Встреча

Женщины его обожали. Высокий красавец с благородным лицом, блеcтяще образованный и безмерно талантливый, поэт Арсений Тарковский умел видеть в Природе не хаос, а стройную архитектуру небесного и земного в их величавом единстве. Но при этом он считался переводчиком и первую книгу собственных стихов увидел лишь в пятьдесят пять лет. О том, что он поэт божьей милостью, первая сказала Марина Цветаева.

Арсений Тарковский

Между ними завязался эпистолярный роман. А вскоре в доме переводчицы Нины Яковлевой произошла личная встреча. «Мне хорошо запомнился этот день, – вспоминала Яковлева. – Я зачем-то вышла из комнаты. Когда вернулась, они сидели рядом на диване. По их взволнованным лицам я поняла: так было у Дункан с Есениным. Встретились. Взметнулись. Метнулись. Поэт к поэту. В народе говорят: «Любовь с первого взгляда...». 

Тарковский был молод, талантлив, красив, а главное – боготворил Цветаеву. Что нужно женщине, волею судьбы оказавшейся совершенно одинокой и даже, как считали некоторые, опасной. Муж и дочь арестованы как враги народа. Сама она вместе с сыном-подростком мыкается в поисках заработка и хоть какого-нибудь жилья. Ей всё время кажется, что за нею следят... Что её ждёт участь мужа и дочери... 

Вся в трагических предчувствиях, она опекает каждый шаг сына. До поры до времени Мур терпит. Но, взрослея, всё активнее пытается вырваться из-под опеки. Отношения матери и сына обостряются до предела. Тарковский искренне её жалеет. Даже тогдашняя жена Тарковского Тоня хоть и ревнует, но не препятствует встречам мужа с отвергнутой многими «белогвардейкой». Не только по доброте своей, но и опасаясь наговоров и колдовских чар, которыми Цветаева, по её мнению, обладает. Цветаева же, в свою очередь, уверяет Тарковского, что видела ночью лицо Тони, прильнувшее к её окну в комнате на седьмом этаже. 

Тарковский пытается вернуть её к реальности: «Марина Ивановна, подумайте, что вы говорите!» Нет-нет, она уверена – Тоня за нею следит... В другой раз Цветаева звонит Тарковскому в два часа ночи и сообщает, что у неё оказался его платок. Какой платок? Зачем по этому поводу звонить в два часа ночи? Нет, она должна немедленно его вернуть. Это его платок... Настаивает так, будто решается вопрос жизни и смерти... На самом же деле использует любую возможность бежать от одиночества... Хотя другие её поступки и слова полны здравого смысла и пронизаны настоящим трагизмом.

Почему Москва её не вмещает? Почему вышвыривает? Ведь их род Цветаевых буквально задарил Москву. Чего стоит один Музей изящных искусств (ныне Музей им. Пушкина), построенный её отцом, Иваном Владимировичем Цветаевым? Три огромные цветаевские библиотеки подарены Румянцевскому музею (будущей Ленинке). А сколько стихов, подлинных поэтических шедевров, посвящены Москве! 

Письма-жалобы, письма-просьбы. Их рассылает Цветаева по разным адресам: Сталину, Берии, Фадееву... Ни до кого не достучаться. Заработка от переводов едва хватает, чтобы прокормиться. Хроническое одиночество рассеивается, как только появляется Тарковский. Он нежен, внимателен и в отличие от Мура позволяет себя любить. И снова всплеск чувств... Романтические встречи... Долгие прогулки по Москве... 

И стихи, которые читает ей молодой Тарковский.

Мне стыдно руки жать льстецам,

Лжецам, ворам и подлецам,

Прощаясь, улыбаться им

И их любовницам дрянным.

Уйдём отсюда навсегда.

Там – тишина, и поезда,

Мосты, и башни, и трава,

И глаз дневная синева,

Река – и эхо гулких гор,

И пуля звонкая в упор.

Стихи производят на Цветаеву шоковое впечатление. Ей страшно за Тарковского. В разгар сталинских репрессий решиться на подобное откровение мог либо безумец, либо герой. Цветаева восхищена Тарковским – героем, но требует немедленно обуздать безумца. Успокаивая Марину, Тарковский уверяет, что никому этих стихов не показывал, что никаких подозрений в его благонадежности у руководства Гослита нет. Слова Тарковского нисколько не успокоили Цветаеву. Напротив, её пронзает желание защитить этого молодого человека, укрыть своим материнским крылом. 

Многими замечено – рядом с Тарковским Цветаева будто оживает. «Я видел Цветаеву всего один раз в жизни, – вспоминает художник А. Штейнберг, – это было перед войной. Я стоял в Гослитиздате в очереди за деньгами... Было много народу. Вдруг кто-то толкает меня в бок и показывает: Цветаева... Я увидел старую женщину, неухоженную, видно, махнувшую на себя рукой. Какая-то отчуждённая от окружающих. Она вся потянулась навстречу кому-то только что вошедшему. Я оглянулся и увидел Тарковского... Эту картину я совершенно отчётливо вспомнил на «Жизели» с Улановой... Она видит принца и идёт к нему. Она просто идёт через всю сцену, но это было гениально сыграно. Жизель преобразилась. Это Женщина, Любовь, Ожидание шли к мужчине...»

Семь ступеней

Будучи ещё совсем юной девушкой, Марина так объясняла своё жизненное кредо: «Жизнь так скучна, что всё время нужно представлять себе разные вещи... Впрочем, воображение тоже жизнь. Где граница?.. Что такое действительность?.. Принято этим именем называть всё, лишённое крыльев». К счастью, крылья её романтики всегда наготове. Они помогают Марине взлетать в мир страстей, вынашивая в душе бунт против «общепринятых банальностей». К коим, в частности, относится обычная земная любовь в её плотской, бездуховной, как она считала, ипостаси. 

Подобный вариант никогда не привлекал Цветаеву. Истинным наслаждением для неё всегда оставался акт творчества, венчавший любовный порыв. Фундамент возводимого ею замка Высокой Поэзии закладывался именно здесь. Вот где корни мифа о бесчисленных романах Цветаевой, о сонмах её возлюбленных, а если точнее, то бесплотных духов, не имеющих ни возраста, ни пола. 

Со многими она накоротке. Вот дух Наполеона, кумира её юности, а вот — великого поэта Рильке (с ним связывал Цветаеву эпистолярный роман, оборвавшийся с его смертью). Из близких друзей – дух Пастернака. Из возлюбленных – дух Тарковского. По заведённому Цветаевой обычаю, после каждого свидания она посылает вдогонку возлюбленному развёрнутые послания, делясь впечатлениями о встрече, договаривая недоговоренное. 

Была такая переписка и с Тарковским, во время войны, к сожалению, утраченная. Можно, конечно, вспомнить «отчёт» самой Цветаевой о том, как проходило свидание с другим возлюбленным, и по аналогии представить, как это могло происходить со многими её избранниками, – ведь манера её поведения в подобных ситуациях, была предсказуема. Сначала – восторги, как замечательно провели они время: целовались, смеялись... Далее диалог – переступать ли порог интимной близости.

Начинает Цветаева:

– Это меня ни к чему не обязывает?

– Что?

– То, что вы меня целуете.

– Марина Ивановна? Что вы!!! Вы не похожи на других женщин!

Я, невинно: Да?

– Марина Ивановна, я ведь всего этого не люблю.

Я, в пафосе: «А я – ненавижу!»

«Такое отсутствие у Цветаевой интереса к половому акту было поразительным. Всё, что ей было нужно тогда и всегда, – чтобы её обнимали, ласкали, любили, как ребёнка, или чтобы её любил ребёнок». К такому заключению приходит американская писательница – психоаналитик Лили Фейлер. Подтверждая предположение о том, что в душе Марины Цветаевой слились воедино два чувства – сиротства и желания быть хорошей матерью.

На одном из поэтических вечеров Тарковский в присутствии Цветаевой прочёл своё новое стихотворение.

Стол накрыт на шестерых,

Розы да хрусталь,

А среди гостей моих

Горе и печаль.

И со мною мой отец,

И со мною брат.

Час проходит, наконец

У дверей стучат...

На самом деле за дверью никого нет. Это поэту чудится, будто близкий человек, давно ушедший из жизни, присоединяется к застолью. Стихотворение – далеко не лучшее из того, что написано Тарковским, и уж никакого отношения к Цветаевой не имеющее. Но почему оно так разбередило душу Цветаевой, вызвало такой ураган чувств и бурю эмоций, что она тут же на него ответила:

Всё повторяю первый стих

И всё переправляю слово:

« – Я стол накрыл для шестерых...»

Ты одного забыл – седьмого.

Невесело вам вшестером.

На лицах – дождевые струи...

Как мог ты за таким столом

Седьмого позабыть – седьмую...

Невесело твоим гостям,

Бездействует графин хрустальный.

Печально – им, печален – сам,

Непозванная – всех печальней...

Никто: не брат, не сын, не муж,

Не друг, – и всё же укоряю:

– Ты, стол накрывший на шесть душ,

Меня не посадивший – с краю...

Чего в них больше? Задетого самолюбия? Непомерной цветаевской гордости? Или обиды на того, кто посмел забыть, что существует Она, его Психея – бессмертная её душа. Сколько подобных посвящений Цветаевой уже написано! Многие адресаты давно забыты, а стихи живут! Казалось бы, и это стихотворение из того же ряда. Ничего подобного! Стихотворение, о котором идёт речь, стоит особняком в цветаевском творчестве. Не потому, что – лучшее. А потому, что – ПОСЛЕДНЕЕ.

Сам Тарковский считал, что Марина написала эти стихи из обиды. «Укоряла меня за то, что её забыли, седьмую...» И ведь действительно забыли! Забыли, что магическое число «семь» смолоду было выбрано как некий символ счастья. Не зря, видимо, оно появляется в стихах разных лет.

Если следовать версии Тарковского, то возникает вопрос: почему упрёк Цветаевой до него не дошёл? Цветаева не из тех, кто носит камень за пазухой. Открытая, прямая, гордая – вот черты её характера. Так почему адресат стихотворения целых сорок два года ничего о нём не знал? Хотя, по его же воспоминаниям, они продолжали встречаться с Цветаевой до самого её отъезда в эвакуацию. Быть может, истинный адресат стихотворения вовсе не Тарковский? Совершенно очевидно, что упрёк поэта копился в сердце годами. Что стихотворение лишь повод высказать наболевшее. И весьма сомнительно, что относится оно к одному человеку. Стихи звучат как итог прожитой драмы. Как завершение «романа» с собственной душой. Как последняя его песнь... 

Роман со смертью ещё дописывался. Последние его строки – свидетельство глубокого надлома в душе Цветаевой. Ещё в эмиграции она уже точно знала, какой конец её ждет. «Я, конечно, кончу самоубийством... Надо торопиться, пока я ещё владею своим мозгом, а не он мной». Завершающие строки романа дописывались уже в Москве. «Меня жизнь за эти годы добила... Исхода не вижу...». Сказано тихо, но на крик обречённого, застывшего над краем бездны. Последнее, что она напишет в Елабуге, – посмертная записка сыну: «Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але – если увидишь, – что я любила их до последней минуты, и объясни, что попала в тупик».

Путь, который она прошла, завершился крушением её личности. А чуть раньше – ОТКАЗОМ.

Отказываюсь – быть.

В Бедламе нелюдей

Отказываюсь – жить.

Марина Цветаева мечтала быть хорошей матерью. Прежде, чем накинуть на шею петлю, она пожарила сыну рыбу. Отдала последнюю дань быту, с которым сражалась всю жизнь, отвоёвывая себе пространство для Бытия. В этот раз ей предстояло отвоёвывать себе пространство для Небытия. Цветаева спешила – боялась, вернётся с воскресника сын... Последний взгляд вокруг себя – что она оставляет людям? Сковороду жареной рыбы – сыну на ужин. Да старый потёртый чемодан с рукописями. В нём – замок Высокой Поэзии, дар всему человечеству. Пища земная. И пища духовная. Два потока. Вместе оба эти потока устремляются в одно русло, которое и есть, по мнению Арсения Тарковского, Жизнь. Со всеми её «всплесками» надежды и обречённости.

Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.

Мы все уже на берегу морском,

И я из тех, кто выбирает сети,

Когда идёт бессмертье косяком.

Автор: Владимир Фараджев