МОИ ЛЮБИМЫЕ "ЕВРЕЙСКИЕ" СТИХИ

Художник Вениамин Клецель ПСАЛОМ 137 Юлий Ким Там, возле рек Вавилонских, Как мы сидели и плакали. К нам приходили смеяться: "Что вы сидите и плачете? Что не поете, не пляшете?" Ерушалаим, сердце мое - Что я спою вдали от тебя? Что я увижу вдали от тебя Глазами, полными слез? Там, возле рек Вавилонских, Нет нам покоя и радости. Там, под плакучею ивой, Арфы свои изломали мы, Струны свои изодрали мы - Ерушалаим, сердце мое - Что я спою вдали от тебя? Что я увижу вдали от тебя Глазами, полными слез? Там, возле рек Вавилонских, Жив я единственной памятью. Пусть задохнусь и ослепну, Если забуду когда-нибудь Камни, объятые пламенем, Белые камни твои, Ерушалаим, сердце мое!..

Илья Эренбург Евреи,с вами жить не в силах, Чуждаясь, ненавидя вас, В скитаньях долгих и унылых Я прихожу к вам всякий раз. Во мне рождает изумленье И ваша стойкость, и терпенье. И необычная судьба, Судьба скитальца и раба. Отравлен я еврейской кровью, И где-то в сумрачной глуши Моей блуждающей души Я к вам таю любовь сыновью, И в час уныний, в час скорбей Я чувствую, что я еврей! *** Еврейского характера загадочность не гений совместила со злодейством, а жертвенно хрустальную порядочность с таким же неуемным прохиндейством И.М.Губерман. *** Я б унесся туда, где добро и любовь Прекратили раздоры людей, Из-за низких страстей проливающих кровь, Где бы стал моим братом еврей. *** Уезжают русские евреи,  покидают отчий небосвод,  потому-то душу, видно, греет  апокалиптический исход.  Уезжают, расстаются с нами,  с той землей, где их любовь и пот.  Были узы, а теперь узлами,  словно склад, забит аэропорт.  Уезжают.. Не пустить могли ли?  Дождь над Переделкиным дрожит.  А на указателе "К могиле  Пастернака" выведено: "Жид"...  Римма Казакова   Послание  к евреям. Дмитрий Быков    В душном трамвае - тряска и жар,                                                как в танке, -  В давке, после полудня, вблизи Таганки,  В гвалте таком, что сознание затмевалось,  Ехала пара, которая  целовалась.  Были они горбоносы, бледны, костлявы,  Как искони  бывают Мотлы и Хавы,  Вечно гонимы, бездомны, нищи, всемирны -  Семя  семитское, проклятое семижды.  В разных концах трамвая шипели  хором:  "Ишь ведь жиды! Плодятся, иудин корень!  Ишь ведь две  спирохеты - смотреть противно.  Мало их давят - сосутся  демонстративно!"  Что вы хотите в нашем Гиперборее?  Крепче  целуйтесь, милые! Мы - евреи!  Сколько нас давят - а все не достигли  цели.  Как ни сживали со света, а мы все целы.  Как ни топтали, как  ни тянули жилы,  Что ни творили с нами - а мы всё живы.  Свечи горят  в семисвечном нашем шандале!  Нашему Бродскому Нобелевскую  дали!  Радуйся, радуйся, грейся убогой лаской,  О мой народ  богоизбранный - вечный лакмус!  Празднуй, сметая в ладонь последние  крохи.  Мы - индикаторы свинства любой эпохи.  Как наши скрипки  плачут                             в тоске предсмертной!  Каждая гадина нас выбирает жертвой  Газа,  погрома ли, проволоки колючей -  Ибо мы всех беззащитней - и всех живучей!  Участь избранника - травля, как ни печально.  Нам же она  предназначена изначально:  В этой стране, где телами друг друга  греем,  Быть человеком - значит уже евреем.  А уж кому не дано -  хоть  кричи,                                              хоть сдохни, -  Тот поступает с досады в черные сотни:  Видишь,   рычит, рыгает, с ломиком ходит -  Хочется быть евреем, а не  выходит.  Знаю, мое обращение против правил,  Ибо известно, что я не   апостол Павел,  Но, не дождавшись совета, - право поэта, -  Я - таки   да! - себе позволяю это,  Ибо во дни сокрушенья и поношенья  Нам не  дано ни надежды, ни утешенья.  Вот моя Родина - Медной горы  хозяйка.  Банда, баланда, ****ь, балалайка, лайка.  То-то до гроба   помню твою закалку,  То-то люблю тебя, как собака палку!  Крепче  целуйтесь, ребята! Хава нагила!  Наша кругом Отчизна. Наша  могила.  Дышишь, пока целуешь уста и руки  Саре своей, Эсфири,  Юдифи, Руфи.  Вот он, мой символ веры, двигавшей горы,  Тоненький   стебель последней моей опоры,  Мой стебелек прозрачный,  черноволосый,  Девушка милая, ангел мой  горбоносый.  *** Под крики толпы угрожающей, Хрипящей и стонущей вслед, Последний еврей уезжающий Погасит на станции свет. Потоки проклятий и ругани Худою рукою стряхнёт. И медленно профиль испуганный За тёмным окном проплывёт. Как будто из недр человечества Глядит на минувшее он… И катится мимо отечества Последний зелёный вагон. Весь мир, наши судьбы тасующий, Гудит средь лесов и морей. Еврей, о России тоскующий На совести горькой моей. *** Над площадью базарною Вечерний дым разлит. Мелодией азартною Весь город с толку сбит. Еврей скрипит на скрипочке О собственной судьбе, И я тянусь на цыпочки И плачу о себе… Какое милосердие Являет каждый звук, А каково усердие Лица, души и рук, Как плавно, по-хорошему Из тьмы исходит свет, Да вот беда, от прошлого Никак спасенья нет. Б.Ш.Окуджава  Евгений Евтушенко Бабий яр Над Бабьим Яром памятников нет. Крутой обрыв, как грубое надгробье. Мне страшно.             Мне сегодня столько лет, как самому еврейскому народу. Мне кажется сейчас —             я иудей. Вот я бреду по древнему Египту. А вот я, на кресте распятый, гибну, и до сих пор на мне — следы гвоздей. Мне кажется, что Дрейфус —             это я. Мещанство —             мой доносчик и судья. Я за решеткой.             Я попал в кольцо. Затравленный,             оплеванный,                        оболганный. И дамочки с брюссельскими оборками, визжа, зонтами тычут мне в лицо. Мне кажется —             я мальчик в Белостоке. Кровь льется, растекаясь по полам. Бесчинствуют вожди трактирной стойки и пахнут водкой с луком пополам. Я, сапогом отброшенный, бессилен. Напрасно я погромщиков молю. Под гогот:             «Бей жидов, спасай Россию!» — насилует лабазник мать мою. О, русский мой народ! —             Я знаю —                        ты По сущности интернационален. Но часто те, чьи руки нечисты, твоим чистейшим именем бряцали. Я знаю доброту твоей земли. Как подло,             что, и жилочкой не дрогнув, антисемиты пышно нарекли себя "Союзом русского народа"! Мне кажется —             я — это Анна Франк, прозрачная,             как веточка в апреле. И я люблю.             И мне не надо фраз. Мне надо,             чтоб друг в друга мы смотрели. Как мало можно видеть,             обонять! Нельзя нам листьев             и нельзя нам неба. Но можно очень много —             это нежно друг друга в темной комнате обнять. Сюда идут?             Не бойся — это гулы самой весны —             она сюда идет. Иди ко мне.             Дай мне скорее губы. Ломают дверь?             Нет — это ледоход... Над Бабьим Яром шелест диких трав. Деревья смотрят грозно,             по-судейски. Все молча здесь кричит,             и, шапку сняв, я чувствую,             как медленно седею. И сам я,             как сплошной беззвучный крик, над тысячами тысяч погребенных. Я —             каждый здесь расстрелянный старик. Я —             каждый здесь расстрелянный ребенок. Ничто во мне             про это не забудет! «Интернационал»             пусть прогремит, когда навеки похоронен будет последний на земле антисемит. Еврейской крови нет в крови моей. Но ненавистен злобой заскорузлой я всем антисемитам,             как еврей, и потому —             я настоящий русский! 1961 Борис Слуцкий Как убивали мою бабку Как убивали мою бабку?  Мою бабку убивали так:  Утром к зданию горбанка Подошел танк.  Сто пятьдесят евреев города  Легкие  От годовалого голода, Бледные от предсмертной тоски,  Пришли туда, неся узелки.  Юные немцы и полицаи  Бодро теснили старух, стариков  И повели, котелками бряцая,  За город повели, далеко. А бабка, маленькая,  словно атом,  Семидесятилетняя бабка моя,  Крыла немцев, ругала матом,  Кричала немцам о том, где я. Она кричала:  - Мой внук  на фронте,  Вы только посмейте,  Только троньте! Слышите,  наша пальба слышна!  Бабка плакала и кричала,  И шла.  Опять начинала сначала  Кричать.  Из каждого окна  Шумели Ивановны и Андреевны, Плакали Сидоровны и Петровны:  - Держись, Полина Матвеевна!  Кричи на них! Иди ровно!  Они шумели:  - Ой, що робыть  З отым нимцем, нашим ворогом! Поэтому бабку решили убить,  Пока еще проходили городом.  Пуля взметнула волоса.  Выпала седенькая коса.  И бабка наземь упала.  Так она и пропала. *** Во мне бурлит смешение кровей… Признаюсь, по отцу я чисто русский. По матери, простите, я – еврей. А быть жидом в стране родимой грустно. Разорван в клочья бедный организм. В какой борьбе живет моя природа! Во мне слились в объятьях "сионизм” навек с "Союзом русского народа”. То хочется мне что-то разгромить, то я боюсь, как бы не быть мне битым. Внутри меня семит с антисемитом, Которых я не в силах помирить. Э.Ф.Рязанов *** Ветхозаветные пустыни, Где жизнь и смерть – на волоске. Еще кочуют бедуины. Израиль строит на песке. Он строит, строит без оглядки. Но вот прошли невдалеке - Как хрупки девушки-солдатки! Израиль строит на песке. Грозят хамсин или арабы, Зажав гранату в кулаке. О чем, поклонники Каабы? Израиль строит на песке. Крик муэдзина, глас раввина Сливаются на ветерке. Какая пестрая картина! Израиль строит на песке. Где проходили караваны, Вздымая прах из-под копыт, Взлетают пальмы, как фонтаны, И рукотворный лес шумит. На дело рук людей взгляни-ка, Интернационал стола: Услада Севера – клубника, Япончатая мушмала. Что могут рассказать века мне На человечьем языке? Что мир не выстроил на камне - Израиль строит на песке. …Арабский рынок, шум базарный, Непредсказуемый Восток. Но, за доверье благодарный, Не рассыпается песок Ф.А.Искандер *** Мой друг уехал зимой в Израиль. Сижу, как будто в карман насрали, Осиротили, украли друга, А за окошком рыдает вьюга. А за окошком летают пули, Фонарь как финку в сугроб воткнули И сердце просто на части рвется - Мой друг уехал и не вернется. Да я и сам бы туда поехал, Не за деньгами, а ради смеху. Я б ради смеху купил ермолку, Надел ермолку, да фиг ли толку? Не подчиненный и не начальник Сижу на кухне, простой, как чайник. Жизнь отравили мою, как Припять. Мой друг уехал и не с кем выпить. Жена притихла, как в час погрома, Я одиноко брожу по дому И тараканов под зад пинаю, Хожу и тихонько напеваю: "Он уехал, он уехал, а слезы льются из очей”. Нас обманули, нас разлучили И слезы горькие, словно чили, Мне разъедают лицо до кости. Ах, не езжайте к еврею в гости. Они напустят кругом туману, Потом обнимут, потом обманут. На историческом побережье Вас обласкают, потом обрежут. Мой друг уехал, а я остался, Хотя уехать и я пытался, Но мне сказали: "Молчи в ладошку И жуй на кухне свою картошку”. Сижу на кухне, жую картошку И, как придурок, молчу в ладошку. И эта песня, в каком-то смысле Уже не песня, а просто мысли. На сердце горечь, в душе обида, Совсем пропало мое либидо, Пропал мой юмор и мои феньки, Пропали спички, и даже деньги. Возможно, лет, этак, через двадцать, Он возвратится, что может статься, И у могилы моей глубокой С волненьем скажет такие строки: "Что мне сказать в такой печальный час, чего ни говори, все будет мало. Такой светильник разума угас, Такое сердце биться перестало”. Мой друг уехал зимой в Израиль. Сижу, как будто в карман насрали, И сердце просто на части рвется - Мой друг уехал и не вернется. М.Н.Кочетков  *** Я жизнь свою завил в кольцо, Хоть голову клади на рельсы. Я так любил одно лицо Национальности еврейской. Но всё прошло в конце концов. В конце концов я тоже гордый. Я это самое лицо, В лицо назвал жидовской мордой. ***  Поцелуи, объятья- Боли не побороть. До свидания, братья. Да хранит вас Господь. До свиданья, евреи, До свиданья, друзья. Ах, насколько беднее Остаюсь без вас я. До свиданья, родные Я вас очень любил. До свиданья, Россия,  Та, в которой я жил. Сколько окон потухло, Но остались, увы, Опустевшие кухни Одичавшей Москвы. Вроде Бабьего Яра, Вроде Крымского рва, Душу мне разорвало Шереметьево-два. Что нас ждёт, я не знаю В православной тоске. Я молюсь за Израиль На своём языке. Сохрани ты их дело И врагам не предай, Богородица Дева И святой Николай. Да не дрогнет ограда, Да ни газ, ни чума, Ни иракские СКАДы Их не тронут дома. Защити эту землю Превращённую в сад, Адонай элохейну, Элохейну эхад. В. Емелин