Театральное убийство

Александр Гордон, Хайфа

История, которая совершается в театре, вызывает особые эмоции участников, критиков и исследователей происшедшего. Настоящее убийство в театре, неожиданное, необъявленное, при небывалых подготовке, проверке и охране, в присутствии царя, по случаю установления памятника царю - «освободителю» Александру II, деду действующего царя, создало драму на десятки лет. В 1911 году исполнилось 50 лет с момента отмены крепостного права в Российской империи. Киев был избран главной ареной празднеств и местом для установления памятника царю, совершившему эту революцию. До отмены черты оседлости и других ограничений для евреев России оставалось 5.5 лет, но это случилось не при царском режиме. Число евреев-революционеров, взращенных долгим и тяжким угнетением, выросло до необратимо большого числа. Один из них предпочел умереть, убив в театре.

В течение 25 лет со дня рождения я прожил напротив Оперного театра в Киеве и много раз находился рядом с местом убийства, вблизи первого ряда партера и оркестровой ямы. Как любитель классической музыки, я был частым посетителем двух самых музыкальных мест Киева, связанных с тем убийством, – на Царской площади, где рядом со зданием Купеческого собрания, будущей филармонии, 30 августа 1911 года был установлен памятник Александру II, и в Городском театре (позже Киевский театр оперы и балета), где 1 сентября по старому стилю 1911 года исполнили оперу Н. А. Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане» в присутствии царя Николая II. Во втором антракте оперы, в 23:52 помощник присяжного поверенного (адвоката) Дмитрий Григорьевич (Мордко Гершович) Богров двумя выстрелами из браунинга смертельно ранил статс-секретаря, председателя Совета министров Российской империи Петра Аркадьевича Столыпина. 

Худ. Диана Несыпова. Убийство Столыпина Богровым 

в Киевском оперном театре. Фоторепродукция

Зал замирает в ужасе. Когда смолкают негодующие крики по адресу стрелявшего, схваченного и избитого зрителями, публика в волнении настойчиво требует исполнения гимна. Взвивается занавес. Царь приближается к барьеру ложи генерал-губернатора. На сцене труппа и оркестр трижды исполняют «Боже, царя храни». Артисты и хор опускаются на колени. Многие протягивают сложенные, как на молитву, руки. Сразу после поступления в частную лечебницу Маковского Столыпин, еще в сознании, просит передать царю, что готов умереть за него. Герой умирает 5 сентября. Опера М. И. Глинки «Иван Сусанин» тогда еще называлась «Жизнь за царя». В газете «Киевлянин» было тогда напечатано, что О. Б. Столыпина, супруга премьера, в разговоре с государем сказала: «Сусанины, Ваше Величество, не перевелись на Руси.» Россия кажется единой в пароксизме патриотизма и в выражении верности своему императору. 

Очевидец событий А. С. Панкратов пишет: «Но все эти подробности отошли в сторону перед главным: Богров – еврей». Страшная весть порождает страшную угрозу для жизни евреев. В киевской тюрьме в это время томится в ожидании суда обвиняемый в убийстве христианского мальчика в ритуальных целях Мендель Бейлис. Усиливаются призывы отомстить евреям за «преступление» Бейлиса и за покушение Богрова. Еще никогда евреи не были в таком опасном положении. Что же они думают и чувствуют? 

16 сентября 1911 года нью-йоркская газета «Правда», выходившая на идише, писала: «Мы надеемся, что пуля, угодившая в Столыпина, верно попала в цель, что она выполнила свое назначение, что мудрая пуля освободила Россию от ее несчастья, мир – от гнусного создания, человечество – от великого позора. Мы не боимся, и нас не пугает возможность, что человек, стрелявший в нечеловека (изверга) – еврей, что рука, вновь поднявшая в России знамя борьбы, знамя свободы, – еврейская рука. Еврейская кровь добровольно была принесена на алтарь справедливости для того, чтобы смыть еврейскую кровь, которую убитый проливал не ручьями, а морями. <…> Доверенное лицо русского деспота не может быть канцлером, оно должно быть палачом. И Столыпин решил жить и умереть николаевским лакеем, николаевским вешателем.» Имя Столыпина связывалось с жестоким подавлением революции 1905 года, в ответ на которую он ввел военные суды и быстрые казни противников царского режима. Виселицы, на которых казнили революционеров, были поименованы «столыпинскими галстуками». В статье 1911 года «Столыпин и революция» В. И. Ленин назвал премьер-министра «обер-вешателем». Столыпин был символом реакции. 

Отрывок статьи из нью-йоркской «Правды» на идише насыщен любовью к России и ненавистью к тирании. Евреи переживают за Россию и приветствуют убийство премьер-министра. Их патриотизм не исчезает даже на таком большом отдалении от империи. Евреи устраивают дела чужих народов в надежде на то, что решение проблем в стране должно непременно принести им равноправие. Они не думают о риске для своего народа из-за участия в чужих революциях. Отсутствие боязни понятно, так как автор статьи находится в безопасной Америке и не подвергается риску стать жертвой погрома. 

Но как себя чувствовали киевские евреи? В Киеве 1911 года каждый десятый житель был евреем. По традиционному антисемитскому рецепту «все за одного», евреи города должны были ответить за преступление Богрова. 7 сентября 1911 года газета «Речь» описывает состояние киевских евреев после того, как стало известно, что Столыпин скончался от ран: «Весть о смерти П. А. Столыпина, быстро облетевшая город, усилила и без того сильную панику. На вокзале творится нечто невероятное; пробиться к вокзалу невозможно. Там скопились тысячи евреев. Отправляются двойные поезда во всех направлениях. Настроение крайне угнетенное.» В то время как в России хоронят героя отечества Столыпина, евреи в США славят героический поступок его убийцы. Евреи за границей солидаризируются с террористом Богровым, ликвидировавшим символ контрреволюционного террора. Евреи же России находятся в пугающей неизвестности. 

В газете «Новое время» от 13 сентября 1911 года сообщалось, что в день казни, 12 сентября, Богров, мужественно принявший смертный приговор, встретился с раввином Алешковским (Я. Алешковский, 1872-1946, был киевским раввином с 1904 по 1920 год). Осужденный сказал раввину: «Передайте евреям, что я не желал причинить им зла, наоборот, я боролся за благо и счастье еврейского народа.» На упреки Алешковского, что Богров своим преступлением мог вызвать еврейский погром, осужденный резко ответил: «Великий народ не должен, как раб, пресмыкаться перед угнетателями его.» Убийство премьер-министра в тщательно охраняемом театре в присутствии царя кажется неслыханным подвигом. Кто же этот герой? 

Дмитрий Богров, стрелявший в Столыпина

Помощник присяжного поверенного, дипломированный юрист, недавний выпускник Киевского университета, 24-летний Дмитрий Богров происходил из богатой семьи ассимилированных киевских евреев. Его дед был писателем, сочинявшим на еврейские темы, который крестился. Как удалось Богрову в одиночку совершить дерзкое убийство второго лица Российской империи при такой тщательной охране места пребывания царя? Для успеха этой грандиозной затеи террористу надо было заслужить приглашение в театр. Ему это удалось благодаря службе в той самой организации, которая охраняла российскую власть – царской охранке. 

Богров стал анархистом в 1906 году, а после ареста в 1907 году начал вести двойную игру, выдавая революционеров и анархистов жандармам и получая от них жалование. Дмитрий Богров был из богатой семьи, казалось, не нуждался в деньгах, но у него были большие потребности и необычные для революционера пристрастия – он был азартным игроком. Секретный сотрудник охранки Богров был известен как пламенный борец с самодержавием. Анархисты подозревали его в сотрудничестве с полицией, но не могли доказать обвинения. О Богрове в справке Департамента полиции говорится: «Выше среднего роста, лет на вид 27-30, худощавый, шатен, румяное лицо, верхняя губа выдается, при разговоре скалит зубы, носит пенсне в металлической оправе.» Очевидец А. С. Панкратов писал: «Самого убийцу также знали, как молодого человека, почти не занимавшегося адвокатурой, но увлекающегося азартными играми, тотализатором и спортом. Впрочем, увлечение его нe носило широкого, масштаба, не было беспардонным. Он проигрывал небольшие деньги. О революционной деятельности его никто не знал. Тем менее мог кто-нибудь знать об его связи с охранным отделением. Но все эти подробности отошли в сторону перед главным: «Богров – еврей.» 

Богров не нуждался в деньгах. Он не работал на жандармов за деньги, он стремился совершить подвиг, обмануть царскую охранку, заморочив стражам порядка голову, и выиграть приз – голову председателя Совета министров самодержца российского. Но лейтмотивом события было известие о еврейском происхождении Богрова. 

Герман Сандомирский, анархист, однокашник и соплеменник Богрова, видит его так: «Был ясный сентябрьский день 1907 года — один из тех прекрасных, подернутых легкой дымкой тумана, дней, которыми так богата южная осень. В условленном месте, в одной из ниш университетского коридора, в Киеве, меня ждал Дмитрий, — высокий худощавый, стройный молодой человек, с лицом без растительности, если не считать едва пробивавшихся усиков, с умными, карими глазами, вдумчиво смотревшими на окружающее сквозь стекла пенсне в черепаховой оправе. На нем была щегольская тужурка, узкие форменные рейтузы; свежий, высокий воротничок был обтянут форменным черным галстуком.» Эти ниши Киевского университета помню и я, его выпускник через 60 лет после событий. 

Борис Струмилло, служащий Санкт-Петербургского отделения Государственного банка, после Октябрьской революции профессор ленинградских вузов и большевистский исследователь, пытается проникнуть в закрытую для всех натуру Богрова: «Он поражал всех своими знаниями, начитанностью, талантливостью натуры, горячими, глубокими революционными убеждениями, но в то же время все постоянно видели в нем спортсменские наклонности и вкусы. Это говорило о двойственности его натуры. Она у него и была двойственна. Как оказывается, он в одно и то же время жал руку и Кулябкам, и Спиридовичам и в то же время страстно отдавался революционной борьбе.» Интересен взгляд на убийцу Столыпина одного из следователей по делу, киевского жандармского генерала Иванова (во время следствия полковника – Богрова судил военный суд): «Это один из самых замечательных людей, которых я встречал. Это удивительный человек.» 

Г. Е. Рейн, академик, почетный лейб-хирург, действительный тайный советник, в тот момент председатель медицинского совета МВД, находившийся вблизи Столыпина во время покушения в театре и в больнице после него, писал: «Как сравнительно легко было попасть в Купеческий сад, так, наоборот, трудно было получить билет на парадный спектакль 1 сентября. Многим выдающимся общественным деятелям и видным представителям местного общества так и не удалось попасть в театр, несмотря на все хлопоты и протекции.» Поразительный успех замысла Богрова породил волну слухов и подозрений, что не мог убийца совершить свое преступление без помощи жандармов, выполнявших волю царя, не любившего своего премьера. Заговор царя против Столыпина с помощью охранки и ее агента представляется нелепым и не был ничем подтвержден. 

Богров долго вынашивал убийство Столыпина. Один из членов боевой организации эсеровской партии Егор Лазарев рассказал, что молодой помощник присяжного поверенного уговаривал доверить ему убийство премьер-министра от имени эсеровской партии и при ее поддержке. Лазарев отклонил предложение Богрова. В ходе встреч между ними эсер отметил еврейский аспект обсуждаемого проекта: «Почему вы облюбовали Столыпина, а не другое лицо – если признаете центральный террор?» В пересказе Лазарева Богров ответил: «Потому что, по-моему, важнее Столыпина только царь. А до царя мне добраться одному почти невозможно.» Автор статьи «Дмитрий Богров и убийство Столыпина» Егор Лазарев спрашивает своего собеседника: «Вы еврей?» «Еврей» - отвечает анархист Богров. «Тогда вы человек не подходящий» - замечает Лазарев. Потрясенный Богров спрашивает: «Как так? Почему?» и получает ответ: «Потому что партия не позволяет нашего батюшку царя евреям убивать.» Богров хочет добиться разъяснения: «Вы думаете из-за боязни еврейских погромов?» Из свидетельства раввина Алешковского известно, что он, осужденный на казнь, считал, что гордый еврейский народ не должен бояться погромов. Богров подводит идеологическую базу в еврейской упаковке под свое желание убить премьер-министра: «Я еврей, и позвольте вам напомнить, что мы и до сих пор живем под господством черносотенных вождей. Евреи никогда не забудут Крушеванов, Дубровиных, Пуришкевичей (называет известных в то время российских антисемитов. – А. Г.) и других злодеев. >…> Где сотни и тысячи других растерзанных евреев – мужчин, женщин и детей с распоротыми животами, с отрезанными носами и ушами? <…> Вы знаете, что властным руководителем идущей теперь дикой реакции является Столыпин?» 

Что знал Лазарев о политике Столыпина, читателю его статьи неведомо. Ясно, что Богров знал о политике премьера по еврейскому вопросу довольно мало. Еще в 1906 году Столыпин подготовил законопроект о равноправии евреев. Как и сменивший его на посту председателя Совета министров граф В. Н. Коковцов, не допустивший погромов в Киеве после убийства своего предшественника, Столыпин не любил евреев, но понимал, что политика русского самодержавия в отношении этого народа выглядит по меньшей мере неприлично на международной арене и порождает бунтовщиков- революционеров в среде евреев страны. Царь не утвердил законопроект своего премьера. Ни одна оппозиционная партия во Второй, Третьей и Четвертой Думах не желала поддержать законопроект Столыпина о равноправии евреев из опасения считаться сторонниками реакционера. 

Убийство перевело Столыпина в ранг национального героя. Драматизм акта покушения усилился после оглашения завещания Столыпина, предсказавшего свое убийство от руки революционера: «Я хочу быть похороненным там, где найду свою смерть.» Его похоронили в Киево-Печерской лавре рядом с героями-патриотами Петровской эпохи Искры и Кочубея. Через год после покушения в Киеве, на Думской площади (сегодняшний Майдан), воздвигли памятнику убитому премьер-министру. 

Драма в Киевском городском театре стала народной драмой. А. И. Солженицын в «Красном колесе» и руководство современной России героизируют Столыпина, превозносят его реформы и считают его насильственный уход из жизни колоссальной потерей для страны. Киевский губернатор того времени Алексей Гирс считал: «Пуля, пробившая печень Столыпина, ударила в сердце России.» Академик Рейн задолго до Солженицына описал историческое значение убийства председателя Совета Министров: «Многие думают, и я в том числе, что, если бы не было преступления 1 сентября, не было бы, вероятно, и мировой войны и не было бы и революции с ее ужасными последствиями. Столыпину приписывают многократно повторенное им утверждение: «Только война может погубить Россию. — Если с этим согласиться, то убийство Столыпина имело не только всероссийское, но и мировое значение.» 

Я не исследую роль П. А. Столыпина в судьбе его народа. Меня интересует другой народ, «за благо и счастье» которого якобы боролся Богров, по словам раввина Алешковского. Считается, что убийство премьер-министра не раскрыто, ибо не поняты мотивы его убийцы и механизм совершения успешного покушения. Об этих мотивах я могу лишь строить догадки. 

Вместе с ЦК партии эсеров я принимаю следующие утверждения. Партия эсеров не знает, «кто такой Богров (по одним сведениям анархист, по другим – агент охранки). Существуют две несомненные вещи: Богров неизвестно какой ценой купил исключительное доверие охранки, позволившее ему попасть на торжественный спектакль и совершить успешное покушение; второе: с момента выстрела в театре вплоть до петли на шее, Богров держал себя с достоинством, благородно, геройски.» 

К «достоинству», о котором говорит ЦК эсеров, надо добавить изощренную ложь, которой, по результатам следствия, Богров опутал высших чинов полиции из Санкт-Петербурга и Киева, призванных охранять царя и премьера. Он выдумал группу террористов, приехавших, по его заявлениям, в Киев с целью убийства Столыпина и проживающих в его доме на Бибиковском бульваре 4, в двенадцати комнатной квартире номер 7. Он убедил охранку в существовании террористов, в том, что держит под контролем их возможные действия и что от всей души сотрудничает с полицией в деле охраны премьер-министра, убийство которого задумал и совершил. Богров обыграл высокопоставленных жандармов: товарища (заместителя) министра внутренних дел П. Г. Курлова, генерал-майора отдельного корпуса жандармов и начальника дворцовой охраны А. И. Спиридовича, директора Департамента полиции, камер-юнкера М. Н. Веригина и начальника Киевского охранного отделения подполковника Н. Н. Кулябко. Богров получил разрешение и поддержку этих лиц, охранявших царя и премьера, выслеживать несуществующих террористов и проникнуть в театр. 

Знакомая Богрова, впоследствии детская писательница Бэла Моисеевна Прилежаева-Барская (урожденная Фельдман), его ровесница, встретилась и беседовала с ним 30 августа, за два дня до покушения. Она хорошо знала Богрова и, будучи далекой от революции, заметила характерную черту убийцы Столыпина, которая, возможно, не была видна многочисленным интерпретаторам мотивов его действий: «Я вспоминаю его странную двойную жизнь веселящегося молодого человека из буржуазной среды, полную в то же время риска, опасности и азарта. Он всегда смеялся над «хорошим и дурным». Презирая общепринятую мораль, он создавал свою, причудливую и не всегда понятную. Он шел к давно намеченной цели жутким и извилистым путем, считая, быть может, что достижение покрывает все. <…> Он говорил, что не может представить себя членом какой бы то ни было организации, что не перенес бы той узды, которую она накладывает на личность, что революцию можно делать самому, без чужой указки и чужой помощи. «Партия, это – я» - говорил он когда-то, и эта «партия» разрешила ему ту тактику, которую не разрешила бы никакая другая. <…> Рожденный со страстной натурой игрока, он не мог жить буднично и покойно, он во всем и всегда искал сильных ощущений, тревожных и ярких впечатлений. Задумывая совершить налет, он сообщает об этом заранее намеченному лицу. Собираясь убить Столыпина, он предупреждает Кулябку о готовящемся покушении. Он превратил свою жизнь в азартную игру, и в этой игре последней ставкой была его собственная жизнь.» 

Поразительная дерзость и точность исполнения плана покушения на жизнь Столыпина видны из свидетельства А. С. Панкратова, очевидца убийства: «Что касается киевского события, то там дело еще более усложнялось, так как на спектакле присутствовал государь император с августейшими дочерями. Значит, охрана была усилена. И все-таки кровавое дело совершилось. Охрана не только не спасла, но была введена в заблуждение ловким убийцей и охраняла высокопоставленных лиц от всех, кроме самого убийцы. <…> Там были отборные лица. Поэтому ни у кого и мысли не могло возникнуть о возможности каких-нибудь революционных эксцессов в такой парадной обстановке. Террористу немыслимо было пройти туда.» Проект Богрова отличался хитростью, ловкостью, умением заговорщика-одиночки высокого уровня, державшего свой замысел в секрете ото всех. Это был не киллер-профессионал, а игрок выдающегося масштаба. 

Богров был хладнокровным авантюристом, для которого революция и охранка были картами в игре. Его интересовало убийство Столыпина как крупный выигрыш. Он мечтал войти в историю. Богров испытывал большое удовольствие от близости к дьяволу, к охранке. Его коллега, анархист И. С. Гроссман-Рощин писал: «Богров жил протестом против нудной обывательщины и никогда не был просто веселым, радостным, упоенным борьбой, риском. <…> У него был характерная черта: умел носить маску, лгать, и в этом он был талантлив. Умел производить впечатление.» Он искал экстремальные занятия и возможности выброса адреналина. Богров рисковал жизнью многих евреев. Он поставил себя над всеми, разбил жизнь родителям, пожертвовал евреями, Столыпиным и четырьмя жандармами, которых уволили за провал охраны премьер-министра. Он хотел испытать очень сильные чувства, возвыситься над людьми. 

В феврале 1911 года анархист П. Лятковский, товарищ Богрова по университету, был выпущен из тюрьмы. Он зашел на квартиру к Богрову. Тот ему сказал: «Только убив Николая II, я буду считать себя реабилитированным (за подозрения в службе охранке. – А. Г.). Нет. Николай пустое. Николай – игрушка в руках Столыпина. Ведь я еврей. Убийство Николая спровоцирует небывалый еврейский погром. Лучше убить Столыпина: благодаря его политике задушена революция и наступает реакция.» Тогда Лятковский ушел от Богрова озадаченным. После убийства он так охарактеризовал Богрова: «Он не хотел быть чернорабочим в революции, не хотел быть «мелкой сошкой», ему нужно было «главное». Поэтому он вступил в охранку, чтобы сделать это «главное», потому-то он и стрелял, чтобы его ценили, его знали. Ему нужны были слава, известность. Пусть слава провокатора, Герострата, лишь бы слава, а не реабилитация.» 

Для возвышения, для полета на вершину славы Богрову нужна была игра в универсальные ценности, которые поставляла революционная деятельность, борьба с ней и сцена, с которой можно было обозревать сильных мира сего, с этой высоты казавшихся ему мелкими фигурками, марионетками. Он посмеивался над выспренним высказыванием Столыпина «Вам нужны великие потрясения – нам нужна великая Россия.» Он сам был «великим потрясением», а «великая Россия» представлялась ему кучкой бездарных жандармов и чиновников, которых он со страстным удовольствием великого игрока обыграл. Он презирал и революционеров за неспособность совершать по-настоящему великие дела. Богров был близоруким человеком, он не видел бессмысленности разрушений, которые производил. Смысл его действий его и не интересовал. Он признавал только Игру, самую рискованную, самую опасную. Театральное представление в Киеве 1 сентября 1911 года он воспринимал как бал прислужников дьявола, на котором ему принадлежит решающая роль вершителя судьбы Империи. Он желал снять в финале маску и потрясти мир. Своим выстрелом Богров не убил самодержавие, не приблизил революцию. Он поставил под удар еврейский народ, над которым тоже желал возвыситься. Как еврей Богров не создавал кумиров, но он создал антикумира, идола российских националистов. Он ввел Столыпина в историю, из которой тот уже уходил. Тот факт, что Богров был евреем, украсил портрет «мученика-реформатора», героя России Петра Аркадьевича Столыпина и добавил горючий материал в досье русских евреев. 

Библиография: 

Убийство Столыпина. Свидетельства и документы. Составитель Серебренников А. Издание второе. Телекс, Нью-Йорк, 1989. 

Публикуемый сегодня очерк - 

отрывок из книги А. Гордона "Коренные чужаки"