Картина мира по Анне Гейфман

Картина мира по Анне Гейфман 

                               Борис Гулько

Не часто удаётся прочесть книгу, которая меняет твоё видение мира или его большого сегмента. Можно сказать – крайне редко. Труд профессора Бостонского и Бар-Иланского университетов, специалиста в области терроризма Анны Гейфман «Разрушители. Тоталитарные культы ХХ-ХХI веков» стал для меня такой книгой. Он изменил то – как я вижу драму последних десятилетий и конца Российской империи, Октябрьского переворота, СССР и смутных времён, его завершивших. Я по-иному увидел предреволюционную российскую культуру и влияние российских духовных и политических процессов столетней давности на современный мир.

Автор повела своё исследование от времени реформ Александра II 1861 года. Освобождённая от крепостного права, значительная часть народа стала искать новых свобод: от имущественного и социального неравенства, затем от зависимости личности от власти в целом, и не только от земной, но и от Небесной, с её заповедями «Не убей» и «Не укради.  Возникли террористические революционные организации. Одна из первых – «Народная расправа» Сергея Нечаева. «Катехизис революционера», написанный Нечаевым совместно с идеологом анархизма Михаилом Бакуниным, стал учебником поколений. Он наставлял последователей, что настоящий революционер, это человек, который «разорвал всякую связь с гражданским порядком и со всем образованным миром, со всеми законами, приличиями, общепринятыми условиями, нравственностью этого мира… Он не должен останавливаться перед истреблением... какого-­либо человека, принадлежащего к этому миру».  

Гейфман пишет: «Терроризм стал приобретать современные черты, когда под влиянием Катехизиса десятки молодых людей стали заговорщиками… То, что раньше считалось патологией, стало нормой в начале 1900­х, сам же Нечаев оказался предтечей массового экстремистского движения». Она приводит удручающую статистику: «Если в начале 60­х гг. XIX в. экстремистов было не больше сотни, а к концу 70­х — около 500, в основном народовольцев, то к 1907 г. только в ПСР (эсеры) состояло 45 тысяч человек. Количество сочувствующих росло в той же пропорции: около 1 тысячи в 60­х, от 4 до 5 тысяч в конце 70­х и примерно 300 тысяч — в начале 1900­х».

Постепенно террор приобрёл в России чудовищный размах. Гейфман сообщает: «Политические убийства в эту эпоху становятся систематическими… как признавали даже либеральные публицисты, они «залили кровью» всю страну... Кульминация террора наступила в 1907 г., когда жертвами его становились в среднем 18 человек в день… Всего в 1905–1910 гг. от террора пострадало, по меньшей мере, 16 000 человек… за последние 17 лет существования Российской империи жертвами 23 тысяч террористических актов стали свыше 17 тысяч человек». Легитимными целями для «борцов за свободу» стала большая часть населения – от императора, его министров и генералов до городовых, чиновников и лавочников.

А как же великая русская культура, на которой мы воспитывались, относилась к такой ужасающей деградации морали? С сочувствием! И не только Горький, радостно предвкушавший: «Скоро грянет буря!», обещавшая уничтожить «глупого пингвина», что «робко прячет тело жирное в утесах», а также многих прочих двуногих. Проживший до 1910 года Лев Толстой заявил в печати, что государственное насилие намного хуже террора, идущего «снизу». Леонид Андреев в «Рассказе о семи повешенных» оплакивал казнённых террористов, планировавших убить министра юстиции. У Андрея Белого задание герою красочного романа «Петербург» от террористической организации убить своего отца сенатора воспринимается как маскарад или игра, а не как обрыв человеческой сути. Даже у Достоевского, оставившего российскому обществу в романе «Бесы» предупреждение о наступающей бесовщине, в беседе братьев Карамазовых Алёша, олицетворяющий высокую духовность, когда Иван рассказал ему о помещике, затравившем мальчонку собаками, произносит: «Убить». Терроризм, оказывается, допустим. Всё зависит лишь от обстоятельств.

Самый слушаемый поэт своего времени Александр Блок, совесть поколения, во вступлении к поэме «Возмездие» вспоминал: «…в Киеве был убит Столыпин, что знаменовало окончательный переход   управления страной из рук полудворянских, получиновничьих в руки департамента полиции». Столь буднично! С 10-й попытки уничтожен премьер-министр, стране уже не вынырнуть из омута терроризма, а поэт обсуждает бюрократические тонкости. 

Несколькими строками выше Блок поминает: «В Киеве  произошло  убийство Андрея Ющинского, и возник вопрос об употреблении евреями  христианской крови». Поэт верил в «кровавый навет». В разгар дела Бейлиса Блока уговорили подписать коллективное письмо в его защиту. Как и положено символисту, Блок был непоследователен.

Так, и в этой поэме:

Век буржуазного богатства

(Растущего незримо зла!).

Под знаком равенства и братства

Здесь зрели темные дела...

Буржуазия – зло, но и дела её врагов «тёмные». Хотя организовавшую убийство Александра II Софью Перовскую поэт наделяет ангельским ликом:

Глядит внимательно, в упор,

И этот милый, нежный взор

Горит отвагой и печалью...

Определённее Блок в своей итоговой поэме – «Двенадцать». Там строй революционеров-убийц возглавляет – «В белом венчике из роз впереди Исус Христос».

Другой поэтический гуру тех лет Николай Гумилёв в стихе «Мои читатели» хвастал: «Человек, среди толпы народа/ Застреливший императорского посла,/ Подошел пожать мне руку,/ Поблагодарить за мои стихи». Гордился дружбой с террористом Яковом Блюмкиным и Сергей Есенин.

Солженицын в своём «Красном колесе» противопоставляет экстремистским партиям России конструктивную силу – кадетов. Гейфман развенчивает эту «конструктивную силу»: «За исключением, может быть, единичного случая, когда большая часть российского общества оплакивала смерть Александра II, интеллигенция последующих десятилетий культивировала окутанный романтическим ореолом образ человека, преступившего закон ради своих идеалов… Политическая ситуация «была слишком серьезной, чтобы допускать чрезмерную щепетильность в выборе средств», говорил руководитель партии (кадетов), профессор истории Московского университета Павел Милюков. Ему вторил П.В. Струве (второй человек в партии): «Пока не разрушено здание самодержавия, каждый борец с ним представляет собой … благословение». Из солидарности со своими союзниками в революционном лагере кадеты ни разу не осудили тактику экстремистов – ни в печати, ни с трибуны Государственной думы.

Конституционные демократы выступали против правительственных мер по борьбе с «несчастными террористами и экспроприаторами» и клеймили позором режим, который отправлял людей «на виселицу, как скот на бойню».

После чтения этих строк я неожиданно стал понимать гражданина России, которого никогда не думал понять – её последнего императора Николая Романова. Террористы застрелили его дедушку, пытались убить отца, взорвали дядю – московского генерал-губернатора. Погибали один за другим его министры и губернаторы. Чтобы погасить безумную волну террора, Николай декретом октября 1905 года решился уступить гражданам России небывалые свободы: «Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов… Установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог воспринять силу без одобрения Государственной Думы». Вскоре последовали амнистия политзаключённых, отмена цензуры. Но самоубийственный процесс радикализации страны продолжается.

Почему Николай вступил в Мировую войну? Не надеялся ли объединить тем в единой цели народ, погасить террор и грабежи, которые революционеры называли по-иностранному «экспроприациями». Царь два с половиной года безотлучно находился на фронте, надеясь, что Петербург забудет о его существовании. Военные действия протекали достаточно успешно. Россия и Германия несли пропорционально равные потери. Экономически положение России было лучшим, чем у других воюющих стран.

Но неизбежное случается – в феврале 1917 года в столице произошла революция. У царя достаточно войск, чтобы подавить её. Но он отчаивается в своей способности найти общий язык с народом и спасти страну. Николай отрекается от престола. Может быть, брат Михаил сумеет изменить тенденцию, или кто-то ещё?

Николай не был великим политическим деятелем. Может быть, гений вроде Бисмарка смог бы сделать больше. Но возможно, болезнь общества радикализмом, презрением к человеческой жизни, как рак в теле больного, была уже неостановима.

Гейфман предлагает несколько версий причин смертельной болезни российского общества. Крестьяне, покинув привычный деревенский быт, оказались в городах, куда их привело развитие промышленности, оторванными от корней и потерянными. 75% терактов, сообщает автор, были совершены пролетариями, частью, наверняка, бывшими крестьянами.

Декадентство, овладевшее российской культурой начала ХХ века, порывало с традиционными ценностями. В обществе стремительно рос уровень самоубийств, а теракт – самый эффектный способ совершить его. Театральность и карнавальность той жизни способствовали принятию терроризма как атрибута такой придуманной жизни.

Я считаю очень важным такое замечание Гейфман: «Распад вековых культурных традиций сопровождался на самом глубинном уровне, выхолащиванием религиозного чувства». Массовый терроризм русских, конечно же, свидетельствовал о провале 900 лет христианства на Руси.

Кроме русских, большую часть террористов составляли евреи. Столыпина застрелил еврей Богров. Увлечение еврейской молодёжи атеистическими социалистическими идеями тоже было знаком кризиса религии. Уверен – ни один еврейский революционер не постился на Йом Кипур и не спешил после свершённого теракта поспеть в синагогу на вечернюю молитву.

Партия большевиков в листе революционных партий того времени выглядела почти респектабельной. В отличие от анархистов, максималистов, эсеров и прочих, ставивших в центр своей деятельности убийства, большевики выполняли обещание, данное юным Володей Ульяновым – «пойти другим путём». Они в основном грабили – «экспроприировали». Народу больше импонировали убийцы, и на выборах в Учредительное собрание победили эсеры. Но большевики оказались более дельными и разогнали «Учредиловку». Зато, оказавшись у власти, они показали, что в полном объёме владеют революционным методом террора.

Книга «Разрушители» наглядно рисует, как многие процессы в современном обществе взросли из российского терроризма начала ХХ века. Большевики, убив почти всё живое в своей стране, двинулись за её пределы. В начале Второй мировой войны случился Катынский расстрел, когда без всякой причины Красная армия убила 21 857 польских офицеров и интеллигентов. Позже подобные эксцессы повторялись в оккупированных советскими войсками странах – массовые ссылки из прибалтийских республик, «дело Сланского» в Чехословакии.

В 60-е годы КГБ организовывало исламский терроризм. В училищах в СССР и на территории стран-сателлитов готовились арабские убийцы. Сейчас они – внушительная сила в мире.

Даже ныне остатки советских структур проводят террористические атаки вроде недавней химической атаки в Англии против отца и дочери Скрипаль. Российские террористы подозреваются в 16 сомнительных смертях российских эмигрантов в Англии.

Гейфман демонстрирует внутреннюю преемственность российского терроризма начала века и нынешних террористических атак в Беслане и на Дубровке, в Израиле и в Западных странах. Она приводит данные американского Национального центра по борьбе с терроризмом (The National Counterterrorism Center): между 2004­м и 2011­м годами в мире произошли 79 766 террористических выступлений, в которых погибли 111 774 и были ранены 228 317 человек.