В иудаизме, как мне кажется, возможен мир,
гармония между духом и плотью. В христианстве – постоянная боль разрыва.
Андрей Тарковский – отчаяние, печаль, гнет
сознания несовершенства мира, постоянные апоплексические настроения. Истинно
русский гений.
Фильмы Тарковского, особенно два последних,
похожи на очень красивую женщину, настолько красивую, что ты сразу в нее
влюбляешься, и тебе хочется думать, что она не только прекрасна собой, но умна
и обладает исключительными душевными качествами. На самом деле твоя
возлюбленная просто красива. И не вздумай застать ее без грима – увидишь один
лишь предсмертный приступ боли.
В одном он был прав: искусство может быть
только религиозным. Все остальное - не искусство, но хорошо оплачивается,
просто потому, что Всевышний абсолютно «беден» в то время как дьявол купается в
деньгах.
Тоже нахожу у Сокурова: «Каждый из нас
продирается сквозь жизнь как сквозь тайгу, принося при этом ужасную жертву».
В Инете нашел любопытную запись: «Просто
Сокуров татарин, а внутренний их мир, как правило, темный (Рахманинов, Бунин,
Набоков и т.д). Сокуров заставляет резонировать в тебе какие-то депрессивные
струнки, с которыми ты борешься сам. Твое раздражение говорит о том, что ты
склонен к депрессии, а это плохо. Тем не менее, у тебя абсолютно здоровая «европейская»
реакция на евразийскую шизофрению, которая каким-то образом получила название «русской
культуры». По недоразумению, конечно. Или по умыслу, что не суть важно».
И все же извечно несчастный народ не мог
родить счастливое искусство. Прав де-Кюстин: «»Грусть, скрытая под личиной иронии,
наиболее распространное здесь настроение, особенно в гостиных, ибо в последних
больше, чем где-либо, нужно скрывать печаль. Отсюда саркастический, насмешливый
тон всех разговоров. Народ топит свою тоску в молчаливом пьянстве, высшие
классы – в шумном разгуле»
Француз, татарин, еврей – все они не
«свидетели обвинения». Русскому человеку – Михаилу Зощенко верить приходится:
«Конечно, я знал, что бывают иные взгляды – радостные, даже восторженные. Но я
не уважал людей, которые были способны плясать под грубую и пошлую музыку
жизни. Такие люди казались мне на уровне дикарей и животных… Короче говоря, я
стал считать, что пессимистический взгляд на жизнь есть единственный взгляд
человека мыслящего, утонченного, рожденного в дворянской среде, из которой я был
родом».
Кому-то может показаться, что времена фатального суицида
лучших, талантливейших людей в России прошли, но это не так. Удивительная
страна, легко рождающая таланты, и с той же легкостью уничтожающая их. Вот
пример недавней трагедии: «Июль 1985 — поэт Аркадий Кутилов обнаружен мёртвым в
сквере около Омского транспортного института. Обстоятельства смерти не
выяснялись и остались не выясненными. Труп его в морге оказался не
востребованным. Место захоронения поэта неизвестно». Стихи остались:
«Если бабы недружно запели,
значит, труп повезут со двора…
Если морда опухла с похмелья,
значит, весело было вчера...
Если мысль выше крыш не взлетает,
значит, кончился в сердце огонь...
Если снег на ладони не тает,
значит, мертвая это ладонь...»
Сам Зощенко пробовал излечиться от природного пессимизма, как от безумия, но
самые веселые его рассказы – это пресловутый смех сквозь слезы. В одной из
своих давних статей писал: « «Русская муза всегда была «иссечена кнутом»,
вздернута на дыбу и, естественно, полна ненависти к тем, кто, как ей казалось,
был повинен в этом. Русский гений сам стремился попасть в «ловушку дьявола»,
как Иосиф Бродский называл концентрацию на зле ( я уже писал об этом)…. Мудрец
Израиль Бешт говорил задолго до Бродского: «В печали зло». Но голос русской
культуры всегда был печален и настоян на слезах и муке. Хмель от такого «ерша»
чудовищен, но отсюда его притягательная сила. Привычка к наркотику легка, отказ
мучителен… Так вот, еврейская культура настояна не на слезах и муке, не на
«изысканном культе страданий и боли», а на радостях жизни, на «культе радости и
жизнелюбия». И это — истинно наша культура…. Наш корабль плывет через
тысячелетия истории. Бури, рифы и отмели не смогли погубить его, пустить ко
дну. Истинные страдания не давали нам плакать, а моря пролитой крови не
позволяли молиться идолу смерти. «Да будут прокляты вещатели Апокалипсиса» —
сказано в Талмуде. Пусть сладкоголосые сирены родины зовут нас. Пусть поют…
Какой у них восхитительный голос-стон, как он красив, гениален… Не запечатывай
уши воском. Только привяжи себя накрепко к мачте, чтобы не дать самому себе
команду к повороту и смене галса. Я не хочу конца путешествия ни себе, ни своим
детям. Это больно — быть привязанным к мачте, но все проходит…. Не исчезнет,
просто затихнет и этот чужой сладкий голос печали и неизбывной тоски».
«Кто кончил жизнь трагически, тот истинный
поэт», - пел Владимир Высоцкий. Вспоминаю навскидку высокие имена изящной
словесности: Гете, Уильям Блейк, Огден Нэш, Томас Элиот, Беранже, Жак Превер… -
все они умерли стариками и не думали «кончать жизнь трагически». Видимо, здесь
дело не в поэзии, а в стране, где живет настоящий поэт.
Тогда, 15 лет назад, я думал, что достаточно
терпения, и стон русской культуры станет для меня чужим. В новой жизни, пропитанной
теплом и светом, не должно быть места слезам и жалобам. Мне хотелось так
думать, но все эти рыдания и стоны глубоко проникли в нашу душу и сердце. Не
спастись от трагедии родины, даже «привязав себя к мачте».
Но только ли русская культура настояна на печали? Человек живет ностальгией – тоской по
утраченному детству, как тоской по райскому саду. Но печаль эта должна быть
«светла». Простительны «слезы» Эдгара По, Германа Мелвилла, Гофмана, Хемингуэя,
Кафки… Но слезы этих авторов – не система, не общее место. Все их «печали»,
скорее, исключение из правил, а не правило. Тоска русской культуры, конечно, не
цианистый калий, но тихий, «медленный» яд, подтачивающий душу нации. Бешт понял
опасность такой культуры, прописав народу еврейскому противоядие в радости.
Здесь что еще интересно: приходит в голову мыслишка и
кажется она тебе интересной, значимой, что главное – тебе, первому, пришедшая в
голову, а на самом деле – это эхо, отголосок, копия или развитие прежде
услышанного, увиденного или прчитанного. Вот у Дмитрия Сергеевича Лихачева в заметках «О русском и чужестранном»: «...
художественное познание мира русскими художниками почти во всех случаях было
связано с ощущеием трагичности свершающегося в мире...»
Маяковского заставил служить большевизму ужас кажущейся
бессмыслицы художественного творчества, неверие в божественное начало
искусства. Вот он и приравнял «к штыку перо» и тем самым загнал себя в тупик
личного апокалипсиса. Отсюда один выход
– пуля в сердце.
Комментариев нет:
Отправить комментарий