2 сентября 2021Юлия Латынина, Обозреватель «Новой»
2021 год выдался обильным на пожары. В Якутии пройдено огнем около 4 миллионов гектаров леса, а всего в России в этот сезон (пока) пройдено огнем 16 млн га. В Калифорнии сезон пожаров 2021-го начался раньше и уже «превзошел сезон 2020 года, который, в свою очередь, был самым огненным в зарегистрированной истории». Грецию и Турцию поразила волна жары, во время которой отметка термометра местами поднималась до 47 градусов, а вместе с ней — пожары, ужасающие кадры которых широко разошлись в социальных сетях.
Москва, которая очень любит помогать разным странам, отправила в Грецию самолеты Бе-200ЧС, Ил-76 и Ан-124, который доставил два вертолета Ми-8 для борьбы с огнем. В Турцию улетели три российских самолета-амфибии Бе-200, а также пять пожарных самолетов Ил-76 и три пожарных вертолета Ми-8. Что касается России, то она продолжала гореть, и сгорело в ней 16 млн га, что больше не только площади пожаров в Греции и Турции, но и площади всей Греции. Аминь.
В связи с этим можно констатировать три вещи.
Первое. Лесные пожары стали важной новостью. Их показывают по телевизору, о них пишут СМИ. В XIX веке читатель санкт-петербургских газет обнаруживал на странице происшествий, кого переехала лошадь или как ограбили такого-то купца, но он ничего не читал о лесном пожаре возле села Выселки в Верхоянском уезде. Теперь социальные медиа и спутники сделали планету очень маленькой. Мы лично видим, как горит лес.
При этом в большинстве случаев это не сопровождается просвещением публики в вопросе о том, что именно, где и как горит. Человек видит картинку, и ему кажется, что он видит все. Но на самом деле у картинок есть такая особенность: если ты не понимаешь, что именно видишь, то ты ничего не видишь. Если спросить рядового пользователя информации, что горит, то он, скорее всего, ответит, что горят леса в Якутии, но что, собственно, это за леса, что в них растет, как именно они горят и какова роль огня в данной экосистеме, он вряд ли знает.
Второе. Пожары стали важным элементом различных видов пропаганды.
Официальная пропаганда распинается о нашей помощи Турции и Греции так, как будто мы послали туда не амфибии, а стратегические бомбардировщики. Она также рассказывает о борьбе с пожарами как о личном достижении президента: «В России за сутки потушили 60 природных пожаров». «Обстановка в республике под особым контролем президента». «На совещании, посвященном борьбе со стихийными бедствиями, Владимир Путин еще раз подчеркнул» и пр.
Оппозиция тоже использует пожары: мол, почему вместо того, чтобы тушить Якутию, тушат Турцию?
Ну и наконец, третье.
Каждый большой пожар и страшные его фотографии являются очень важным доводом для новой левой ортодоксии, обличающей ужасы антропогенного глобального потепления. Вот, мол, смотрите, что творится из-за человека.
Вот, например, заголовок Guardian. «Прошлый месяц был самым огненным изо всех зарегистрированных июлей, говорят ученые». Правда, немногим позже в статье говорится, что вышеупомянутая регистрация и наблюдения ведутся аж с 2003 года. Ну, понятное дело, 3,8 млрд лет существует жизнь на земле, наблюдения ведутся с 2003 года, июль самый огненный. Ученые сказали.
«Огромные пространства в Северной Америке, Сибири, Африке и Южной Европе продолжают гореть, — пишет Guardian, — из-за экстремальной жары и продолжительной засухи, возгорание лесов и степей выпустило в воздух 343 мегатонны углерода». А вот Всемирный фонд дикой природы: «Перемена климата — это глобальная пылающая проблема».
«Пожары уничтожили большие пространства нашей планеты в этом году, — пишет Фонд. — Условия для пожаров становятся все более катастрофичными и все больше отражают рост глобальных температур. Сезон пожаров стал дольше из-за глобального потепления. Площадь, которая подвержена очень долгому сезону пожаров, удвоилась, а частота длинных сезонов пожаров увеличилась более чем наполовину. Только в 2013 году мы потеряли 69 тыс. кв. миль лесного покрова, треть этого пришлась на Россию и Канаду. В этих станах и в Аляске мы наблюдали резкий рост потерь лесного покрова в арктических и субарктических лесах. Мы должны приложить все усилия, чтобы замедлить скорость глобального потепления, которое все более ужесточает пожары. Скажи нашим лидерам действовать по климату. Подпишись сегодня».
С этим, надо сказать, не поспоришь. Чем жарче — тем выше вероятность пожара. Ежу понятно, что мокрый лес при температуре плюс десять горит хуже, чем лес, превратившийся в пороховую бочку при температуре плюс сорок. На всякий случай вот ежу и график — взятый из великолепной статьи Kharuk et al 2020.
На графике мы видим резко растущее количество пожаров в Сибири с 1996-го, причем исключительно жаркое лето 2003, 2012 и 2019 годов привели, естественно, к большему числу пожаров и большему размеру уничтоженной огнем площади. А всего за последние 10 лет среднегодовая площадь лесных пожаров в России увеличилась вдвое по сравнению с предыдущими 15 годами: с 3 млн до 6 млн га.
Это вполне естественно, потому что потепление, которое так или иначе продолжается последние 50 лет, касается прежде всего умеренных и высоких широт. Теплеет не там, где тепло, а там, где холодно, и не тогда, когда тепло, а прежде всего тогда, когда холодно. То есть в Сибири прежде всего теплеет зимой, она становится короче, сезон пожаров становится длинней.
Однако вот вам другой график, взятый из статьи Andela et al, напечатанной в 2017 году в Science.
Согласно Andela et al, общая площадь пожаров на Земле за 18 лет, предшествовавших 2015 году, сократилась на 25%.
Из этого графика можно заподозрить, что на количество пожаров на Земле действуют самые разные факторы, а не только потепление.
Или вот, например, вот такая деталь.
До 1800 года в Калифорнии ежегодно сгорали около 1,8 млн га. Для сравнения: в нынешнем году, который, согласно Center for Disaster Philanthropy, «может превзойти ужасный прошлогодний сезон пожаров», вот в этот страшный, беспрецедентный, не имеющий аналогов год к 8 августа по всей Америке сгорели 1,4 млн га. То есть меньше, чем только в одной Калифорнии до того, как она была населена белыми.
Ниже мы попытаемся разобраться: а) какие бывают пожары, потому что они бывают очень разные; б) в каких случаях пожар вреден, а в каких он является частью природного цикла или даже совершенно необходимой частью экосистемы. Мы посмотрим, какие способы растения изобретают для того, чтобы выиграть от определенного рода пожаров или даже чтобы вызвать их.
Мы также рассмотрим, какие другие драйверы, кроме растущих (прежде всего в умеренном поясе) температур, оказывают влияние на частоту пожаров.
Мы также посмотрим, совпадают ли в случае пожара интересы человека как биологического вида и интересы экосистемы. Не может ли, например, быть такого, что экосистеме по каким-то причинам нужен пожар, а человеку, живущему в этой экосистеме, совершенно никакого пожара не надо ни вблизи, ни даже вдали, потому что нет ничего вреднее дыма от пожара.
Итак, поехали.
Биом средиземноморского типа
Посмотрим, пожалуйста, на это растение.
Это самый обыкновенный Cistus creticus, он же ладанник. А ниже — его братик Cistus ladanifer. Ладанниками они, кстати, называются потому, что их сок использовали как заменитель ладана.
Это типичные для средиземноморского биома, и в частности Турции и Греции, растения, которые примечательны тем, что чрезвычайно твердая оболочка их семян раскрывается после пожара. Именно поэтому цистусы сплошным ковром начинают цвести на местах недавних пожаров.
А вот еще один обитатель Средиземноморья — земляничное дерево, Arbutus unedo.
Arbutus unedo растет по всему Средиземноморью и украшает собой герб Мадрида. Ягоды его, между прочим, можно есть. Если вы посмотрите на корешок этого дерева, вы увидите, что оно растет как бы, извиняюсь, из толстой прикорневой попы.
Эта попа называется лигнотубер, он же прикорневой кап. Лигнотуберы в деревьях почти всегда выполняют одну и ту же функцию: они спасают дерево от огня. Если по лесу прошел огонь, дерево без лигнотубера погибает, а то, что с лигнотубером, выживает. Лигнотубер — это сейф, в котором содержатся спящие почки и большие запасы крахмала. Лигнотубер дает новые отростки, и дерево быстро восстанавливается.
Смотрим теперь вот на это дерево, которому так безжалостно срезали его толстую кору. Это сделали неслучайно. Кору этого дерева заготавливают с глубокой древности, и она идет на пробку, а также применяется для тепло- и шумоизоляции помещений. А само дерево называется пробковый дуб: Quercus suber.
Зачем же это средиземноморское дерево отрастило себе такую кору?
Ответ: ровно для того же, для чего его применяет человек — для теплоизоляции. Эта кора защищает Quercus suber от средиземноморских пожаров, и там, где другие деревья погибают, пробковый дуб продолжает жить. Именно поэтому пробковый дуб, как и ладанник, относят к растениям-пирофитам, т. е. растениям, которые приспособлены к пожарам.
Из этих трех примеров — земляничного дерева, ладанников и пробкового дуба — можно заключить, что разрушительные пожары не вчера начались в Средиземноморье. Ведь чтобы растения приспособились к ним до такой степени, чтобы отрастить теплоизолирующую кору, линготуберы и раскрывающиеся только после пожара семена, нужны миллионы лет эволюции.
Однако ситуация в Средиземноморье на самом деле еще интересней. Дело не просто в том, что многие средиземноморские растения — пирофиты. Дело в том, что весь средиземноморский биом не может существовать без пожаров.
В этом биоме из-за недостатка влаги не могут нормально функционировать детритофаги, то есть все те, кто пожирает и перерабатывает опавшую листву (черви, бактерии, грибы, клещи). Если будете когда-нибудь в средиземноморском саду, зайдите под любую оливку — и вы увидите, что под ней лежит толстый слой мертвых, но не сгнивших листьев: мортмассы опада, выражаясь научным языком. Семена падают на этот опад и не достигают земли. Они даже не могут прорасти. Единственный шанс — пожар, который убирает мертвый покров.
Блистательный российский палеонтолог Владимир Жерихин даже называет биом средиземноморского типа (БСТ) «совокупностью пирогенных субклимаксов», с одним только уточнением. «В БСТ режим пожаров, — пишет Жерихин, — определяется и регулируется самим сообществом, так что огонь, в сущности, в большей или меньшей степени превращается в биогенный фактор. Опад многих растений в БСТ обогащен легко воспламеняющимися соединениями, такими как эфирные масла, и не просто допускает, а прямо провоцирует возгорание».
«В БСТ, — продолжает Жерихин, — пожары являются постоянно действующим фактором и играют важнейшую роль в функционировании экосистемы, обеспечивая возврат в ее оборот биогенов, связанных в мортмассе отпада, и компенсируя тем самым низкую эффективность биологической переработки мортмассы. По существу, огонь выполняет в этой экосистеме функцию своеобразного небиологического редуцента, действующего эпизодически, но чрезвычайно быстро и придающего обороту системы чрезвычайно своеобразную, многолетнюю ритмику. Без пожаров устойчивое существование БСТ немыслимо» (1).
Жерихин также отмечает, что система обнаруживает авторегуляторные свойства: «При снижении частоты пожаров они делаются более сильными и разрушительными из-за увеличения запаса горючего материала». А «искусственное исключение пожаров в течение 60–100 лет приводит к почти полной остановке возобновления доминантов и существенным изменениям состава растительности».
Правда, к этой картине надо добавить одну очень важную деталь. Дело в том, что весь средиземноморский биом имеет сугубо антропогенный характер.
Средиземноморье — одно из немногих мест на Земле, где человек сокрушительно воздействовал на природу еще с неолита. Делал он три вещи. Он жег костры, вырубал леса и, самое главное, разводил овец. В результате те части Средиземноморья, которые еще 3 тыс. лет назад были покрыты густыми лесами — как, например, остров Кипр или север Ханаанского нагорья, — превратились в выжженные известняковые склоны, покрытые колючками, которые овцы не могут съесть, вроде sarcopoterium spinosum или улекса, который, кстати, приспособился делать так же, как ладанники: его семена раскрываются после пожара.
В сущности, нынешнее состояние природы Испании или Кипра, если сравнить с ситуацией три тысячи лет назад, — экологическая катастрофа. Это хорошее напоминание о том, что человек не сейчас стал уничтожать окружающую природу. Он очень часто это делал до всякой промышленной революции, и история человечества усеяна костьми примитивных цивилизаций, погибших в результате вызванных ими экологических катастроф, но это повод для отдельного текста.
Мы же двинемся дальше и перенесемся из Средиземноморья в самую экзотическую с точки зрения огневого режима экосистему — в Австралию.
Австралия
Лигнотуберы, конечно, бывают не только у земляничного дерева. Это довольно частое приспособление для деревьев, произрастающих в зонах частых пожаров. Абсолютным чемпионом по количеству деревьев с лигнотуберами является Австралия, а абсолютным чемпионом по лигнотуберам среди австралийских растений является эвкалипт камеденосный, он же Corymbia gummifera.
Вот самый знаменитый из них. Он называется Old Bottlebutt, то есть Старая Бутылочная Жопа. Этот эвкалипт внесен в австралийскую книгу редких экземпляров деревьев. Он произрастает в Wauchope, в Новом Южном Уэльсе. Его лигнотубер имеет 2,4 м в высоту.
Лигнотуберы не всегда торчат из-под земли. Нередко лигнотуберы эвкалиптов представляют собой что-то вроде одеревенелой лепешки, залегающей под подстилкой леса. Толщина такой «лепешки» составляет 10–20 см, а площадь — до 75 кв. м. При пожаре верхняя часть лигнотубера обугливается, защищая тем самым нижнюю часть. Затем по периметру капа и по краям естественных отверстий на месте огибания камней формируются спящие почки, которые дают новые побеги в сезон дождей. В этот период растет вширь и лигнотубер. Этот тип растительности в Австралии имеет специальное название: малли.
Выглядит малли вот так.
На картинке перед нами — невинная поросль, которую, казалось бы, можно вырвать одной рукой. Вы можете себе представить, какие чувства испытали австралийские фермеры, когда они поняли, что вот под этими хлипкими деревцами находится гигантская деревянная плита размером до 75 кв. метров и высотой 20 см.
Эвкалипты в Австралии почти всегда имеют лигнотуберы. Но не только они.
Очень популярны лигнотуберы у банксий. Banksia — это очень старый австралийский род, которому около 40–50 млн лет. Около 20 видов банксий вырастает после пожара или из лигнотубера, или просто из-под толстой, как у пробкового дуба, коры.
Вот они растут.
Другие 38 видов банксий поступают еще остроумней. У этих видов есть плотные шишки, которые годами висят на дереве. Раскрываются они только после пожара. Этим деревьям, чтобы прорасти, надо сгореть.
Эта стратегия очень похожа на ту, которую мы видели у ладанников, но разница тут в том, что у ладанника после пожара раскрывается сама твердая оболочка семян, а у банксии раскрываются шишки, защищающие нежные и беззащитные семена. Такие шишки, раскрывающиеся только после воздействия огня, называются серотиновыми.
Обычно серотиновые шишки плотно запечатаны смолой, которая при нагревании плавится. Что же до Banksia, то они поступают еще хитрее. У них внутри отверстия в шишке есть еще сепаратор семян, который блокирует выход из шишки даже после того, как она раскрылась. После дождя сепаратор намокает, расширяется и начинает постепенно выталкивать семена. В итоге семена выпадают из шишки не сразу после пожара, а после того, как следом за пожаром прошел дождь.
А вот еще одна австралийская штуковина. Называется травяное дерево, или grass tree.
Травяные деревья устроены так, что цветут только после пожара. Сразу после пожара дерево выбрасывает длинную стрелу, на которой висит крупный цветок, а мертвые листья вокруг ствола дерево использует в качестве изоляции от огня.
Чтобы заставить травяное дерево цвести в теплице, приходится обдать его огненной струей!
Вообще, как легко заметить, австралийские растения просто чемпионы по приспособлению к огню, и это заняло у них миллионы лет.
Выиграть первенство у банксий и ксанторреи — травяного дерева — довольно сложно, но есть дерево, которое обставило их всех. Это дерево — эвкалипт, и особенно Eucalyptus globulus.
Globulus роняет с себя всякие сучки и веточки — растопку, чтобы лучше загоралось. Его кора отшелушивается и спускается с дерева длинными полосами — так, чтобы огонь пробежал по ним на самый верх дерева и там распространялся по кронам.
Короче, Globulus складывает из себя идеальный костер. А в костер, как известно, неплохо плеснуть бензинчику. И вот этот эвкалипт выделяет «бензинчик», а точнее, то самое пахучее эвкалиптовое масло, которое обладает одним очень полезным свойством: оно само способно загораться при температуре всего лишь 60 градусов. За это Globulus так и прозвали — gasoline tree, бензиновое дерево.
Вы скажете: на фиг? Отвечаю: эвкалипт очень не любит соперников.
Это такое дерево, которому важнее, чтобы у соседа корова сдохла, нежели чтобы у него было две. Листва эвкалипта, как опавшая, так и растущая, обладает свойствами гербицида. Она убивает всех конкурентов. Пройдите по эвкалиптовой роще, и вы не увидите там ничего под деревьями. И вот после того, как это дерево обработало всех конкурентов гербицидами, оно еще норовит спалить их огнем!
Что же касается самого Globulus, то за ним не заржавеет. У взрослого Globulus на стволе сидит около 7 тыс. спящих почек, которые готовы пуститься в рост, как только все вокруг будет сожжено.
В 1983 году в Калифорнии крупный пожар уничтожил целый лес Eucalyptus globulus. После этого уцелевшие деревья уничтожили огнеметом. Так что вы думаете? Отдельных выживших еще потом пришлось добивать гербицидами. Кстати, в Калифорнии вообще очень любят сажать Globulus: он быстро растет, у него прекрасная древесина, и он способен добывать себе воду с любой глубины. Однако, учитывая частоту и тяжесть калифорнийских пожаров, может быть, это не лучшая идея — интродуцировать в экосистему дерево — злонамеренного поджигателя.
Ну и последнее. Посмотрите-ка на эту красоту.
Это каллистемон, который испанцы невежливо называют ершиковым деревом. Согласитесь, цветки его действительно похожи на ершик для унитаза. Это еще одно австралийское растение, тоже прекрасно приспособленное к огню. Как и у банксии, у многих видов каллистемона плоды годами остаются на деревьях. Они раскрываются и выпускают семена только после пожара. Ничего особенного, но просто удивительно красивое дерево.
Собственно, вы понимаете, к чему я клоню.
Каждый раз, когда вы очередной раз смотрите по телевизору кадры жуткого австралийского пожара, случившегося из-за глобального потепления и погубившего миллиард животных, помните, что пожары в Австралии бушуют так часто и так долго, что в течение последних нескольких десятков миллионов лет почти все австралийские растения не просто приспособились к пожарам, а сделали их частью своего жизненного цикла.
Травяные деревья цветут только после пожара — без него они вовсе не зацветут. Банксии и каллистемоны раскрывают свои плоды только после пожара, иначе они останутся нераскрытыми, а такие злостные негодяи, как Eucalyptus globulus, даже сами поджигают лес и все вокруг себя. Это дерево, которое можно судить по статье УК, — как злостного и серийного поджигателя. Если в Австралии прекратятся пожары, то современная экосистема Австралии умрет. Значительная часть ее видов просто не будет размножаться.
Разумеется, при этом речь в первую очередь идет о низовых пожарах с достаточно низкой интенсивностью пламени, которые прежде всего бегут по траве и кустам. Сильный верховой пожар может спалить любое дерево. И конечно, эти низовые пожары человек теоретически может предотвратить. Тушить что есть силы, оберегать лес. Что случится тогда? Очень просто. Тогда в лесу, приспособленном к огню, накопится критическая масса горючих веществ — старые ветки, засохшие деревья, опад, — и когда полыхнет, сгорит так, что мало не покажется.
Все сгорит: и лигнотуберы, и серотиновые шишечки.
Перенесемся теперь на другой континент — Северную Америку.
Северная Америка
Когда первые белые пришли в нынешний Мэриленд и Каролину, они были потрясены состоянием тамошних лесов. Европейские леса были переполнены буреломом и сухостоем, в нижнем уровне они заросли кустами. Не то леса Америки. Ни кустов, ни подлеска, ни бурелома почти не было. Из усыпанной сосновыми иглами и почти лишенной растительности земли вверх взмывали гладкие, лишенные нижних ветвей стволы местной сосны, Pinus palustris. Перемещаться в таком лесу было одно удовольствие — он весь представлял собой тысячеполосное шоссе.
Переселенцы было решили, что леса так растут сами, но быстро выяснилось, что это вовсе не так. Леса расчищали индейцы, а делали они это с помощью низовых пожаров. Дело в том, что Pinus palustris (longleaf pine, длиннохвойная сосна) — это как раз типичный пирофит.
Это высокое дерево с толстой корой, устроенной как противопожарная изоляция (мы уже встречали этот способ защиты у пробкового дуба и ряда банксий), и с высоким стволом, лишенным сучьев.
Сучья обыкновенной ели, к примеру, представляют собой прекрасную лестницу, по которой огонь взбирается на верхние ярусы леса. Но у Pinus palustris такой лестницы нет, и низовой огонь редко достигает кроны. Как правило, низовые пожары не только не убивают дерево, но, наоборот, помогают ему, уничтожая его более тонкокожих конкурентов. «До самых недавних пор из-за частых случаев пожаров в регионе, наверное, 90% длиннохвойных сосен горели раз в три-четыре года. Сомнительно, чтобы хотя бы один акр длиннохвойной сосны дожил до зрелого состояния, не подвергшись огню хотя бы один раз», — писал Фрэнк Хейворд еще в 1939 году.
Индейцы выжигали подлесок с помощью контролируемых пожаров, и чем чаще они это делали, тем более щадящими были эти пожары, ведь подлесок еще не успевал накопить критическую биомассу. Индейцы были охотники и собиратели, и быстрота перемещения в лесу имела для них огромное значение. Индеец, по сути, жил в симбиозе с длиннохвойной сосной. Он превратил весь лес в парк, а сосну — в парковое дерево.
На западе еще более ярко выраженным пирофитом была Pinus ponderosa, она же орегонская сосна, распространенная вплоть до Калифорнии. Тамошние индейцы жгли ее точно так же.
У орегонской сосны мы видим все то же самое: ствол с противопожарной изоляцией, лишенный нижних ветвей, по которым огонь мог бы взобраться вверх, и высокую, недостижимую для низового пожара крону.
А вот другая американская сосна, Pinus echinata. Она растет во Флориде, Оклахоме, Техасе.
Она использует другую стратегию выживания после огня, тоже уже нам знакомую. У Pinus echinata разветвленная корневая система, с запасенными в ней питательными веществами и почками, дремлющими на корнях. Все это позволяет ей сразу пустить новые ростки после сокрушительного пожара.
Посмотрим в заключение на еще одну сосну, которая растет на севере и северо-востоке США.
Сосна как сосна, и шишечки как шишечки.
Об особенности этой сосны легко догадаться из ее названия. Она называется Pinus banksiana и действует ровно так же, как австралийская банксия. Ее шишки склеены очень плотной смолой и висят на дереве годами, пока не случится пожар. Тогда смолу растапливает, а шишки раскрываются.
Вы, наверное, удивитесь: каким образом практически на всей территории США, в том числе и в умеренных областях (далеко не в одной только засушливой Калифорнии), в лесах росли одни сплошные пирофиты? Ну в Калифорнии-то понятно, а на севере как? Ответ заключается в том, что, гм… как бы нам не обидеть поклонников «естественных племен, живущих в симбиозе с природой»? В общем, похоже, что индейцы в течение тысяч лет использовали огонь не только как средство приготовления пищи, а, как бы это помягче, как средство ее добычи. Они загоняли животных огнем. В результате в Аппалачах, например, доля растений-пирофитов с 9500 по 7300 год до н. э. выросла с 7–20% до 82%.
То есть прежде чем прийти в экологическое равновесие с пирогенными соснами, индейцы по всей Северной Америке уничтожили все остальные.
Ну и напоследок еще две картинки.
Эта новогвинейская трава называется Imperata cylindrica. 60% биомассы императы находится под землей, в толстых ризомах, которые образуют сплошной матрас, уходя на глубину до 120 см.
Зачем ей это? Из-за огня. Императа использует его для уничтожения всех конкурентов. Она отлично горит даже в зеленом виде, и горит так жарко, что убивает все вокруг, даже деревья. А императа потом тут же быстро колонизует освободившееся пространство благодаря своим подземным ризомам.
Наша вторая картинка будет вот такая.
Это дерево — баобаб, а точнее, Adansonia grandidieri, растущий на Мадагаскаре. У него, как вы видите, толстенная кора, гладкий, лишенный сучьев нижний ствол и крона такая высокая, что это дерево, честное слово, напоминает парашютную вышку. Уверена, что на вопрос «А зачем ему это?» читатель этого текста уже сам сможет ответить с уверенностью: чтобы не сгореть. Совершенно верно. Баобабы — самые пожарозащищенные деревья на планете.
Сибирь и лиственница
Вернемся теперь из всех этих экзотических краев — от баобаба и императы, от банксий и эвкалиптов — в Сибирь и обратимся к бушующим в ней пожарам.
Разобраться в них нам помогут две замечательных статьи. Одна — это статья Schulze et al: «Factors promoting larch dominance in central Siberia: fire versus growth performance and implications for carbon dynamics at the boundary of evergreen and deciduous conifers». Среди соавторов — два наших соотечественника: Анатолий Прокушкин из Института леса им. Сукачева и Светлана Щербина из Центральносибирского заповедника.
Другая — это свежая статья Вячеслава Харука, профессора кафедры биоинформационных систем Новосибирского государственного института, и его коллег. Она называется «Wildfires in the Siberian Taiga» и опубликована в Ambio в 2020 году.
Вообще, нельзя не отметить, что в Сибири лесная наука находится на высочайшем уровне,
и читать статьи действующих российских ученых в высокоцитируемых журналах на английском очень приятно.
В России в Западной Сибири, в горных лесах юга Сибири и на Енисейском кряже доминирует темнохвойная тайга, в которой преобладают пихта, кедр и ель (dark needle conifer forests), но в зоне вечной мерзлоты Центральной и Восточной Сибири доминирует лиственница. Лиственница — самое холодостойкое и самое распространенное дерево в России, и лиственничники составляют до 45% всех лесов страны. Лиственница в России растет на 3 млн кв. км лесов. Для сравнения: кедр занимает 860 тыс. кв. км.
(Kharuk et al)
Это может показаться странным. Дело в том, что Pinus sibirica (он же кедр) тоже выносит вечную мерзлоту (да и елка, хотя в гораздо меньшей степени). При этом у лиственницы вегетативный сезон короче, и та же самая елка часто растет в лиственничных лесах в нижнем ярусе.
За счет чего же лиственница получает свое преимущество?
Читаем Schulze et al: «Пожары являются дополнительным важным фактором, определяющим породный состав лесов. В северной тайге древостои формируются только после крупного огневого события, приводящего к смене древостоя. Кроме того, сибирские леса обычно переживают несколько низовых пожаров».
«Северные виды деревьев резко различаются степенью подверженности ущербу от огня. Лиственница, типичная для светлохвойной сибирской тайги, после достижения определенного размера становится устойчива к огню, благодаря развитию толстой коры и тому, что она сбрасывает нижние ярусы ветвей, которые в противном случае послужат лестницей огню. В том, что касается огнеустойчивости, Larix напоминает Pinus sylvestris… Пожары, судя по всему, являются главным фактором, обеспечивающим доминирование лиственницы. В среднем пожар, приводящий к смене древостоя, происходит каждые 220 плюс-минус 52 года».
В изученном авторами случае (в районе Подкаменной Тунгуски) в течение 50 лет после пожара в лесу доминировала молодая лиственница, которую иногда прореживал новый низовой пожар (к которым молодые лиственницы неустойчивы). Потом субдоминирующей становилась ель, и наконец, через 250 лет после пожара доминирующей породой становился сибирский кедр.
По мере того как при движении с запада на восток в Сибири осадки уменьшаются с 600 до 400 мм в год, средний интервал между пожарами уменьшается с 300 до 50 лет. Там, где со времени пожара прошло больше 100 лет, лиственницы почти не было. В лесах без пожара свыше 350 лет окончательно доминировал кедр.
То есть — чтоб совсем просто — Восточная Сибирь заселена лиственницей, а Западная на тех же широтах — елкой и кедром потому, что в Восточной Сибири суше и пожаров больше. Чем больше прошло времени с последнего пожара, тем меньше в лесу лиственницы и тем больше ольховника, кедра и сибирской ели.
Напомню, что лиственница занимает 45% лесов в России.
То есть вот вам грубый ответ — очень грубый, но тем не менее. 45% российских лесов последние 100 лет горели.
Авторы заключают, что в отсутствие пожаров, вне зависимости от степени континентальности климата, кедр и даже ель доминировали бы как на территории Западной, так и на территории Восточной Сибири. Именно пожары являются главным драйвером, изменяющим в Восточной Сибири баланс в пользу лиственницы.
Обратимся теперь к статье Вячеслава Харука с коллегами. «Периодические пожары, — пишет Kharuk et al, — это постоянный, естественный процесс в сибирских лесах. На Сибирь в России приходится более 70% пожаров и более 90% от пройденной огнем территории. В последние десятилетия повышение температур в Сибири привело к росту частоты пожаров, общей сожженной площади и выбросов СО₂, в то время как межпожарный интервал уменьшился».
Если посмотреть на карту, то может создаться впечатление, что за последние 10 лет сгорело пол-Сибири. На самом деле это не совсем так.
Чаще всего горят лиственница и сосна, а темнохвойная тайга (то есть ель, кедр и пихта) горят (по счастью, как мы увидим) реже. При этом более 90% пожаров в лиственничных лесах — это низовые низкоинтенсивные пожары.
Ведь лиственничники на вечной мерзлоте — это, как правило, редколесье. Деревья конкурируют за небольшое количество ресурсов, находящихся в узком слое оттаявшей земли, и близко друг к другу не растут. «Верховые пожары редки и возникают в сомкнутых древостоях, в которых обычно имеется примесь других хвойных», — любезно напомнил Вячеслав Харук для данной статьи. Одна довольно примечательная деталь: правя собственные цитаты, проф. Харук заодно везде заменил журналистское «площадь сожженных лесов» на «площадь, пройденная огнем». Чувствуете разницу?
Ары-Мас, «самый северный лес на планете». Обратите внимание на этот «приполярный бонсай», как ехидно назвал этот вид растительности мой добрый знакомый палеонтолог Кирилл Еськов. Какие уж тут верховые пожары!
Огонь, — пишет Kharuk et al, — является совершенно необходимой частью сохранения экосистемы лиственничных лесов, растущих на вечной мерзлоте.
Дело в том, что поверх мерзлоты почву покрывает пышная подушка мха. Семена лиственницы зависают на этой подушке, и корешки проростков не достигают почвы. (Так же, как не прорастут семена, упавшие в средиземноморский негниющий опад.) А вот если моховая подушка сгорит — то семена, падая на оголившуюся почву, прорастают.
Более того. Что происходит, когда пожар идет по вечной мерзлоте?
Элементарно, она оттаивает.
Ведь мох является отличным изолятором, и почва под ним плохо оттаивает даже летом. Как только мох сгорает, глубина оттаивания возрастает. Больше становится и корнеобитаемая зона. Кроме того, пожары обогащают почву питательными элементами, высвобожденными после сгорания напочвенного покрова. И рост лиственницы ускоряется. Но чем больше проходит времени после пожара, тем толще также и подушка мха. Чем больше мха, тем сильнее он изолирует тепло, тем выше поднимается мерзлота, тем меньше места остается корням. Годичный прирост дерева постепенно снижается, и лиственница начинает впадать в дрему.
Так же ведет себя и обыкновенная сосна. В отсутствие пожаров другие деревья вытесняют сосну в бедные местообитания, и именно пожар позволяет светолюбивой сосне занять более выгодные ниши. «Оба эти вида, — пишет Kharuk et al, — развивались в условиях периодических пожаров, приспособляясь к ним и выигрывая в соревновании с неприспособленными к пожарам видами».
То есть, если уже совсем на пальцах, без пожаров на вечной мерзлоте лиственница не растет, потому что пожары подготавливают почву для ее нового поколения.
Напомню, что потепление, происходящее на планете, касается прежде всего умеренных и высоких широт. Теплеет не там, где жарко, а там, где холодно. И в Якутии, конечно, температуры растут гигантскими темпами, отчего, ясен пень, и пожаров больше.
Фото: EPA-EFE
При этом есть и некоторые более сложные зависимости: например, жуки-короеды и сибирский шелкопряд за последние годы съели в Южной Сибири около 5% темнохвойных, и горели они после этого кое-где на порядок лучше. Или вот, к примеру: количество пожаров в Сибири уменьшается по мере движения на север — понятно, потому что там холодней, — но вот средняя площадь пожара возрастает, потому что чем северней, тем меньше людей: пожары никто не останавливает.
Надо также помнить, что от того, что становится тепло, становится не просто больше пожаров. Прежде всего становится больше зелени!
Что, кстати, наблюдается на большей части лесов России. Вячеслав Харук говорит, что продвижение лиственницы в северную и горную тундру заметно даже невооруженным глазом. «На границе произрастания видно, как от старых, искореженных суровым климатом — но прекрасных! — материнских лиственниц взбираются в гору молодые стройные деревца, начавшие появляться лет 40 назад».
С потеплением удлинился период вегетации и, как следствие, возрос годичный прирост деревьев. «На Ары-Масе (в переводе — лесной остров), самом северном в мире древостое, рост лиственницы начинается дней на 10–15 раньше, а заканчивается на 7–10 дней позже, чем лет 20 назад. Лиственница уже начинает осваивать и Таймыр, где ее численность возрастает. И, перефразируя известное изречение, лиственнице жить стало легче, жить стало веселее», — говорит Вячеслав Харук.
То же самое происходит с другими породами. В горах Кузнецкого Алатау верхняя граница лесов сформирована преимущественно кедром (он морозостоек почти так же, как лиственница, но это влаголюбивый вид). Кедр, пихта, береза и рябина продвигаются вверх по склонам. «На высотной границе преобладали — до сих пор есть — стланиковые и стелющиеся формы деревьев. В этих местах ветер, особенно зимний, — говорит Харук, — шлифует кору деревьев снегом как наждачной шкуркой, иссушает хвою и побеги. Но с потеплением эти угнетенные растения стали массово принимать древесную, вертикальную форму».
Разумеется, как и всегда, когда мы имеем дело с природой, эта картина нелинейна. К примеру, гари в лиственничниках Северного Сахалина зарастают преимущественно не мхами, а травами. Трава, в отличие от мха, растет быстро, представляет собой весной высохшее сено и может от любого окурка гореть хоть каждый год, уничтожая уже молодые лиственницы и превращая лес в лесостепь. Но в целом потепление благоприятствует лиственнице: годичный прирост деревьев возрастает, лиственница (а вслед за ней кедр и пихта) продвигается в северную и горную тундру.
Здесь, конечно, следует иметь в виду очень важную вещь. То, что хорошо для лиственницы, — смерть для кедра.
Сосновые и лиственничные леса горят с интервалом в среднем 20–40 лет. В основном при этом речь идет о низовых пожарах. Но даже если такой лес сгорит полностью, то лес, который вырастет на гари, обычно будет такой же. Или почти такой же, учитывая потепление.
С лесами из кедра, пихты и ели, которые, к примеру, горели в Западной Сибири в ужасающих количествах в 2012 году, — дело, увы, обстоит хуже. Ни ель, ни кедр, ни пихта — с их длинными ветками, спускающимися до самой земли, ветками, по которым огонь, как по лестнице, взбирается вверх, — не являются пирофитами. Пожары в них — опустошительные, верховые, и, главное, ни ель, ни пихта на гари не растет. Вместо них на гари появляются светолюбивые сосна и осина, и только потом, под их пологом, селятся темнохвойные породы. Пихта, кедр и ель же растут в их тени, постепенно продвигаясь в верхний полог и сменяя «пионеров». Потому темнохвойная тайга восстанавливается после пожара не раньше чем через 100 и более лет.
Но этого может и не произойти: часть территории может быть надолго захвачена травами и кустарниками, а также теми же осиной и березой. После этого трава начинает гореть часто, и вместе с ней горит подрост темнохвойных. Береза и осина, способные размножаться корневыми отпрысками, в этой ситуации снова выигрывают. А в будущем, учитывая потепление, темнохвойники южной тайги могут вообще не восстановиться — их могут заместить лиственные и светлохвойные породы (сосна и лиственница), как это было, кстати, в предыдущее межледниковье.
При этом, напоминает Вячеслав Харук, «полное подавление пожаров и в темнохвойниках приводит к формированию ослабленных «перестойных» древостоев, превращающихся в «кормовую базу» для короедов и других вредителей. К примеру, сбереженные от огня леса западного побережья Америки погубили жуки-короеды, превратившие их в сухостои». А эти ослабленные деревья, в свою очередь, еще бойче горят.
Теперь вопрос на 1000 долларов: что сгорело в Якутии и какие это были пожары — низовые или верховые?
«Это горела большею частью лиственница, и это были в основном низовые пожары», — говорит Анатолий Прокушкин, заведующий лабораторией биогеохимических циклов в лесных экосистемах в Институте леса им. В.Н. Сукачева и один из соавторов Schultze et al.
«В Якутии горят преимущественно лиственничники, ведь на них приходится почти 80% площади лесов», — говорит Вячеслав Харук. Что касается того, верховые или низовые это пожары, Харук напоминает, что в лиственничных лесах, растущих на вечной мерзлоте, верховые пожары вообще редки.
Деревья, которые конкурируют друг с другом за небольшое количество ресурсов, сосредоточенных в узком слое оттаивающей почвы, отстоят далеко друг от друга и обычно не смыкаются кронами, и огонь не может перепрыгивать с одного дерева на другое. Это не значит, что горят совсем уже приполярные бонсаи — даже на вечной мерзлоте лиственница может вымахать до 20 и более метров в южной части своего ареала. Однако чем дальше на север, тем деревья все ниже, все приземленнее. Большая часть северных лиственничников — это низкопродуктивные леса.
Низовые пожары очень неприятны для человека, они могут быть даже опасны, потому что при любом пожаре выбрасываются токсичные аэрозоли, окислы азота и монооксид углерода (угарный газ). По словам Анатолия Прокушкина, когда в 2012 году дым несло на Красноярск, то угарный газ в городе поднимался на два порядка до опасных уровней.
Но вот с точки зрения биогеоценоза они некритичны. Да, иногда они убивают дерево, но не менее часто они улучшают ему жизненные условия и способствуют возобновлению. Они, грубо говоря, удобряют и прогревают ему почву, чтобы оно запустило корешки поглубже. Прокушкин даже употребил слово «пожарная мелиорация».
Фото: Getty Images
Вопрос: а что же делать? Если на севере лиственнице нужен пожар, чтобы расти, она пирофит, это часть ее жизненного цикла, а человеку точно не нужен ни верховой, ни низовой пожар (от низового, кстати, и дыма больше из-за неполного сгорания)?
Ответ Анатолия Прокушкина: контролируемые пожары. Prescribed burning. Это, кстати, начинают делать и в Канаде. «Укорочение межпожарного интервала ведет к тому, что не будет накапливаться горючего материала и дыма будет меньше», — говорит Прокушкин. Понятно, что это касается только пирофитов. К темнохвойному лесу этот рецепт, разумеется, неприменим.
Ответ Вячеслава Харука звучит еще жестче: иногда ничего не делать. «Контролируемые пожары не решат проблемы — вы представляете себе масштабы территории? Необходимо осознать, что с потеплением климата горимость лесов может увеличиться более чем вдвое, в то же время наши возможности борьбы с огнем будут снижаться. Поэтому вместо полного подавления пожаров надо сфокусироваться на приоритетной охране территорий с высокой социальной, природной и экономической ценностью. В целом для России от потепления пользы больше, чем вреда. Но надо тогда принять и неизбежные негативные последствия».
Могу к этому добавить только одно. Дым от пожаров, который, к примеру, накрыл Красноярск в 2012 году, — очень тяжелая штука. Но в атмосферу над Красноярском ежегодно выбрасывается 300 тыс. тонн вредных выбросов. Это еще тяжелей, и это, в отличие от дыма, можно проконтролировать.
В дополнение важно сказать еще вот что. Как мы уже упоминали, газета Guardian сообщила своим читателем о самом огненном июле с начала наблюдений, ведущихся с 2003 года. Так вот: счастлива сообщить газете Guardian, что, к примеру, температуры в Центральной Якутии 6–5 тыс. лет назад были до полутора градусов теплей, чем сейчас. По другим данным, средние температуры в Сибири в климатический оптимум голоцена были зимой на 3,7 градуса выше, причем в высоких широтах эта цифра была еще выше. Осадков в Якутии выпадало на 200 мм больше. Как легко догадаться, этот ужасный период характеризовался вовсе не тотальным пожарами. Он характеризовался продвижением темнохвойной тайги дальше на север. Что, кстати, наблюдается и сейчас. Ниже 65-й широты климат был тот же, потому что, как мы уже говорили, когда на Земле теплеет — на ней теплеет у полюса, а не у экватора. То, что на Шпицбергене росли густые леса, не значит, что вода на экваторе кипела.
Если брать еще более раннюю эпоху, а именно эемское, или микулинское, межледниковье, то в этот момент средняя температура воздуха января для среднерусской равнины была на 7–10 градусов выше, чем сейчас, а осадков было на 100 мм больше. В это время «тайга была сдвинута существенно к северу и выходила на побережье арктических морей. Зона хвойно-широколиственных лесов, ныне отсутствующая в Сибири, пересекала всю Северную Евразию — от Скандинавии до Дальнего Востока».
Реликтовые липовые рощи, оставшиеся с предыдущего межледниковья, встречаются среди сибирской тайги до сих пор — в Новосибирской и Кемеровской областях, в национальном парке «Столбы» близ Красноярска. Таким образом, если нам так повезет, что температура в России потеплеет до микулинского уровня, то вместо лиственницы на южном берегу Карского моря будет расти темнохвойная тайга, а вот под Красноярском будут расти Quercus mongolica и липа. Совершенно точно ни там, ни там выжженной пустыни не будет, поскольку, напоминаю, климат будет не только теплее, но и влажнее — это еще одно следствие потепления.
Человеческий фактор
Итак, в Якутии, несомненно, теплеет. И хотя большая часть потепления приходится на зиму, тем не менее длина пожарного сезона увеличивается, а вероятность волн жары — растет. Вопрос: приводит ли это к учащению пожаров? Ответ на это дают авторы статьи Human role in Russian wild fires. Да, действительно, в жаркие годы количество пожаров увеличивается. При этом в безлюдных местах и высоких широтах лес горит из-за молний. Но вот там, где плотность населения высока, до 87% лесных пожаров происходит из-за человека.
Большей частью это небрежность, но иногда пожары имеют криминальный характер. Под предлогом послепожарной вырубки можно прекрасно вывозить древесину на экспорт. Якутии с ее бездорожьем это, разумеется, не касается, но в ней бывают другие причины.
Вообще взаимоотношения фауны и сожженного леса гораздо сложнее, чем можно себе представить на первый взгляд. Kharuk et al напоминает, что после пожара медведи начинают лакомиться малиной и смородиной, которые немедленно первыми осваивают освободившееся пространство, а олени тут же кормятся молодыми березками и осинками
Россия не является чем-то выдающимся в части антропогенных пожаров. В Португалии 90% пожаров вызваны человеком, при этом 75% пожаров имеют криминальный характер. В США в 1995 году 90% пожаров на федеральных землях на юго-востоке страны имели криминальный характер. Они были устроены для того, чтобы получить разрешение на т. н. salvage logging, то есть на вырубку леса, который в противном случае к вырубке был бы запрещен. В среднем по всему миру лишь 4% лесных пожаров имеют естественные причины.
Собственно, именно с этим связано сокращение количества пожаров на 25% c 1999 по 2017 год, о котором пишет Andela et al.
Дело в том, что 70% пожаров приходится на Африку, а эти пожары, как правило, устраивают местные жители, которые таким способом расчищают землю себе под поле.
Так вот, с одной стороны, примитивные земледельцы выжигают лес или саванну, чтобы ее распахать. Это самый катастрофический тип сельского хозяйства, который возможен, и именно он обыкновенно продается экологически озабоченной публике под брендом «туземное интегрированное в природу земледелие».
Ведь огонь — это самый дешевый и легкий способ, имеющийся в распоряжении фермера.
Однако даже в этих примитивных регионах переход земли из общественной в частную собственность резко снижает количество пожаров. После того как саванну превратили в поле, ее перестают жечь. Поэтому за последние 20 лет население Земли выросло на 1,5 млрд, площадь саванн и лесов в Африке уменьшилась, площадь полей возросла, — но жечь стали меньше. «Превращение саванны и травяных систем в более постоянное сельское хозяйство является драйвером нелинейного сокращения сгоревших площадей», — пишет Andela et al.
В переводе: сад не жгут, жгут ничье. Главным источником пожаров на Земле являются не «разрушающие природу капиталисты», а «живущие в гармонии с природой» аборигены. Россия, в которой лес жгут, чтобы вырубить и продать, в этой ситуации проходит по ведомству аборигенов.
Ситуация в Бразилии очень похожа на ситуацию в Африке.
В 2019 году весь мир обрушился на президента Бразилии Болсонару за бушующие на Амазонке пожары. Президент Франции Макрон даже назвал их «международным кризисом» и потребовал обсуждения этого вопиющего события на саммите G7.
«Дождевые леса Амазонки — легкие, которые производят более 20% кислорода планеты, — в огне. Это международный кризис. Члены саммита G7, давайте обсудим эту чрезвычайную ситуацию», — протвитил Макрон. К нему присоединился мэр Лондона Садик Хан. За этим парадом президентов, мэров и голливудских знаменитостей, которые все спешили присягнуть своей борьбе с переменой климата, остался мало замеченным скромный пост NASA о том, что, по данным спутниковых наблюдений, характер бразильских пожаров 2019 года «лучше согласовывался с расчисткой земли, чем с региональной засухой».
Конечно, леса Амазонки очень жалко. Но все-таки Франция тоже когда-то была покрыта лесами, которые она сожгла и превратила в поля за последние пару тысяч лет.
Население Бразилии выросло с 10 млн человек в 1872 году до 211 млн. Согласитесь, не очень корректно, когда президент Франции, которая уничтожила свои леса еще давно, потому что французам надо было кушать, запрещает бразильским фермерам делать это сейчас.
Какие еще есть причины лесных пожаров?
Вернемся теперь к злополучной Калифорнии, которая горела, горит и будет гореть. В 2020 году, в разгар пожаров и человеческих жертв, суперпрогрессивный демократ губернатор Калифорнии Гэвин Ньюсом заявил: «Дебаты о перемене климата окончены. Это — чрезвычайная климатическая ситуация. Это — реально, и это происходит».
Короче: виноват не губернатор, а глобальное потепление.
Однако есть нюанс.
Помните, что мы говорили выше об изумительных калифорнийских лесах из Pinus ponderosa, состоянием которых были изумлены белые? Эти чистые, лишенные горючего подлеска леса были созданы индейцами с помощью контролируемых низовых пожаров. Лесная служба США, придя в эти места, в течение 100 лет бескомпромиссно боролась с пожарами, а последние несколько десятилетий федеральное законодательство фактически запрещало рубить леса.
А что происходит с деревьями-пирофитами в отсутствие низовых пожаров? Мы уже знаем ответ на этот вопрос. Такие леса аккумулируют гигантское количество сухостоя, бурелома, больных и ослабленных деревьев. Они превращаются в топливо для гигантского костра, в котором — благодаря ложно понятой заботе о «первозданной природе» — сгорит все.
«В течение всего прошлого столетия мы боролись с пожарами, и мы достигли больших успехов в этом на всей территории США, — говорит доктор Уильямс, биоклиматолог из Lamont-Doherty Earth Observatory. — И каждый раз, когда мы успешно боролись с огнем, это значило, что куча всего, что сгорело бы, не сгорала. И в течение последних 100 лет у нас накопилась растительная масса во множестве мест. И вот теперь в Калифорнии, когда пожар возникает, эти пожары идут по местам, где находится куда больше пищи для огня, чем было бы, если бы мы разрешали пожарам гореть эту сотню лет».
Добавьте к этому тот факт, что люди в Калифорнии все чаще селятся посереди леса, избегая города, и рецепт для катастрофы готов.
В Калифорнии, пишет Westerling et al, «в конце XIX и начале XX веков начала функционировать все более эффективная система подавления пожаров, уменьшая частоту больших низовых пожаров. Рост лесов, возобновившийся в конце XIX века после обширных вырубок, плюс отсутствие серьезных пожаров привели к перемене в структуре леса и аккумуляции биомассы, которые теперь уменьшают эффективность подавления пожара и увеличивают размер пожаров и общую площадь пепелищ».
Иначе говоря, власти Калифорнии от большой заботы о природе не чистили леса и превратили их в пороховые склады. А когда они стали гореть, стали объяснять все глобальным потеплением.
И только сейчас, как сообщает нам The New York Times, «после четырех лет особенно разрушительных пожаров, между экспертами и правительственными чиновниками установился консенсус о том, что Калифорния должна следовать туземным традициям и использовать «хороший» пожар для предотвращения ужасающих разрушительных мегапожаров».
Итого
Позвольте подытожить. Для значительной доли существующих экосистем планеты Земля пожар является частью их жизненного цикла, а иногда — непременным условием их существования. Средиземноморская гаррига и маквис не смогут существовать без пожаров, потому что именно пожар перерабатывает не сгнивающий в жарких условиях опад в удобрение для почвы и дает прорасти семенам. Шишки австралийских банксий не могут раскрыться без пожара, а травяное дерево без него не зацветет.
Точно так же в России на вечной мерзлоте именно пожары позволяют вырасти лиственничному лесу. Они буквально согревают для лиственницы землю, уничтожая теплоизолирующий слой мха: вдобавок и семена, падающие в мох, не могут прорасти, пока он не сгорит.
В этом смысле подача каждого нового пожара в Калифорнии, Турции, Якутии и т. д. как неслыханного стихийного бедствия, вызванного коллективным грехом человечества в виде глобального потепления, — это пропаганда. Это все равно что рассказывать, что этой зимой выпало особенно много снега. Снега, может, выпало и много. Но из этого не следует, что снег — это неожиданное стихийное бедствие, которого никогда не бывало, и вот вдруг опять. Это эксплуатация человеческих страхов.
Нет никакого сомнения, что потепление действительно влияет на пожарный режим и леса в Якутии горят чаще в том числе потому, что в Якутии становится теплей. Однако по той же самой причине север становится более зеленым и северная граница лиственничных лесов продвигается на север. Это тоже несложно сообразить. Чем теплее, тем больше жизни.
Фото: Getty Images
А вот леса в Калифорнии стали избыточно гореть в первую очередь не потому, что стало теплее. Кейс Калифорнии в будущем будет служить хрестоматийным примером того, что происходит в сообществе пирофитов, если в них в течение 100 лет в рамках «консервации естественного ландшафта» искусственно купируются пожары и в результате происходит аккумуляция старых больных деревьев, подлеска и горючего материала. Это будет просто образцовый кейс «Как делать не надо».
Самой частой причиной возникновения пожаров на Земле по-прежнему служит безответственное использование земли в архаичных обществах: африканец выжигает саванну, чтобы сделать себе поле, бразильский фермер — чтобы пасти скот и пр. В этом смысле очень важно, что как только земля переходит из общей в частную собственность, а саванна или леса сменяются возделанными полями и садами, количество пожаров резко падает. Сады не горят. Парки не горят. Горят — леса.
Здесь возникает естественный вопрос: как же тогда быть человеку? Может быть, для природы пожар и естественен. Но для человека-то он вреден. Он может уничтожить человеческое жилье, и даже тогда, когда он далеко, пожар тяжело сказывается на здоровье.
Ответ: вот именно, и в этом и заключается главное вранье большей части пропаганды, которая рассказывает нам о некоей «естественной природе», с которой должен жить в гармонии человек, обладая при этом совершенно фантастическими и нелепыми об этой «естественной природе» представлениями, — как мы видели на примере Калифорнии.
Пожар — естественен для природы. Но вреден для цивилизации.
Не все естественное — полезно. Естественна ли малярия? Да. Следует ли из этого, что мы должны заботиться о здоровье малярийного комара? Нет.
Естественны ли скорпионы и тарантулы? Да. Хорошо ли, если они будут кусать человека? Нет.
Естественна ли родовая горячка, оспа, рак, инфаркт? Да, конечно, это часть жизненного цикла, механизм обновления рода человеческого. Значит ли это, что мы должны отменить медицину и помирать «по естественным причинам». Ответ: естественные причины — в баню.
Как нужно бороться с пожарами?
В местах обитания человека — прежде всего окультуриванием земли. Сады не горят. Даже в самом жарком климате, даже в средиземноморском биоме, где жучки и черви не могут переработать упавший под оливковую рощу опад, оливковые рощи не горят. Вместо них ежегодно горят костры, в которых фермеры в безопасное для пожара время, в январе — марте, сжигают огромное количество обрезанных ветвей. А упавший опад фермеры переворачивают плугом и зарывают в землю.
Европейский фермер в течение веков обустраивал некогда покрытую лесами Европу и в ходе этого обустройства спасал себя в том числе от катастрофических пожаров.
Взглянем сверху на современную европейскую страну — Германию или Швейцарию. Вы увидите много лесов, но вы не увидите гигантских лесных массивов. В Швейцарии, например, вы увидите леса на горных склонах и по берегам рек. Эти леса укрепляют склоны и не позволяют происходить оползням. В долинах же вы увидите небольшие рощи, окруженные со всех сторон полями.
Так же, как и в случае симбиоза индейца и Pinus palustris, нынешний европейский пейзаж — это пейзаж, оптимизированный под человека. Лес, особенно возле жилья, занимает ограниченную площадь. Если он загорится, ущерб не будет неимоверно большим.
Это — в меньшей мере — касалось даже русской деревни. Лес вокруг этой деревни был в совершенно другом состоянии, чем сейчас. Почему? Именно потому, что человек в нем нуждался для жизни. Он топил дровами и на дровах готовил еду, поэтому тащил из леса всякую падалицу, сушняк, бурелом, тем самым действуя как чистильщик. Лес вокруг деревни стоял чистый и горел, как следствие, реже. Для грязного, непроходимого леса в русском языке были масса особых названий: пуща, чаща, чащоба, дебри, глушь, густолесье, тайбола (густой лес, проходимый только зимой). Теперь весь этот сушняк и бурелом даже возле поселков никому не нужен.
Лес стоит в своем естественном состоянии и представляет собой огромный потенциальный костер.
В населенных местах леса не должны представлять собой сплошные гигантские пространства — это должны быть отдельные рощи и лесополосы, прерываемые полями и дорогами.
С пожарами можно бороться, изменяя характер растительности. Не сажайте в Калифорнии эвкалипты, сажайте агавы. Их мясистые листья горят очень плохо и служат хорошим препятствием для пожара.
Фото: Getty Images
В Средиземноморье неплохо бы вспомнить, что дрок и Calicotoma spinosa, которые покрывают горы вместо сосны и кедра, — это не только горючий, но и антропогенный пейзаж, созданный на месте сгоревших и съеденных овцами лесов за тысячи лет экологической катастрофы. И начать эти леса, как в Израиле, сажать.
В лесах с пожарами нужно бороться уменьшением горючего материала. Давайте подумаем о том, как снова сделать экономически выгодной очистку подлеска возле населенных пунктов: например, с помощью печек, работающих на древесных пеллетах.
С лесом — так же, как со всей остальной природой. Чем богаче общество, где он растет, тем больше у него шансов на консервацию, но не в первозданном, а измененном и удобном для человека виде.
Темнохвойная сибирская тайга, так же как и дождевые леса Малайзии, находится в уязвимом положении не потому, что в ней слишком много цивилизации, а, наоборот, потому, что в ней слишком мало цивилизации, а люди, которые возле нее живут, бедны по сравнению с европейцами. Иначе они не рубили бы эту тайгу и не продавали ее в Китай, и уж тем более не жгли по пьяному пикнику. Если бы плотность и благополучие населения в этой тайге были такими же, как в Германии (которая когда-то тоже была покрыта вся лесами), то, конечно, вместо этой тайги остались бы тайго-парки, но вот им бы не угрожали ни пожар, ни вырубка.
В редких случаях лиственничным лесам возле поселков может помочь контролируемый пожар. Но на огромных безлюдных пространствах не поможет и он. Средства, которые тратятся на тушение лиственничников в Восточной Сибири, лучше потратить на очистку воздуха в сибирских же городах.
Человечество поджигало, горело и нюхало подожженное тысячи лет. Современный придурок, бросающий окурок на обочину дороги, просто дитя малое по сравнению с австралийскими аборигенами, которые 40 тыс. лет назад пришли в Австралию и не только выохотили там за тысячу лет всю австралийскую мегафауну, но и сделали это с помощью пожаров, широко пользуясь уже указанным свойством австралийской флоры.
На территории цивилизованной страны леса должны находиться в «естественном» состоянии только в заповедниках и заказниках — пусть сколько угодно больших. Но леса рядом с человеком должны находиться в состоянии, удобном и безопасном для человека.
В идеале они должны находиться в состоянии сада или парка, то есть сообщества, в котором растут первоначально чуждые для данной территории растения и в котором человек и его усилия по обработке сада являются ключевой частью экосистемы.
Мир вокруг нас должен быть не лесом, а садом.
Сады не горят.
Комментариев нет:
Отправить комментарий