СОБАКА – ТОЖЕ ЧЕЛОВЕК Рассказ

  Зимой, в шесть утра, на улице все еще темно, и за витриной парикмахерской всегда горит тусклый свет, а в допотопном кресле, перед зеркалом, сидит, развернувшись лицом к двери, маленький, седой старичок – хозяин парикмахерской – Дани Крафт.

 Так на афише значится: « ДАНИ КРАФТ. СТРИЖЕТ И БРЕЕТ».

 Из рекламы можно отметить еще одну, пожелтевшую от времени, бумажку. На ней сообщается, что хозяин понимает русский язык.

 Иногда, в теплое и погожее утро, Дани Крафт стоит на улице, у двери своей парикмахерской и приветствует каждого проходящего мимо.

 Мне он сказал однажды вот что:

-         Зачем надел ремень на животное? Собака – тоже человек.

Он сказал это, а я сразу полюбил Дани Крафта за сказанное. Так полюбил, что однажды сел в кресло, перед мутным, по краям, зеркалом его парикмахерской.

-         Стричься, бриться? – спросил Дани, включая «праздничную» люстру под потолком.

-         Стричься, - сказал я. – Уже побрит.

-         Это тебе только кажется, - приглядываясь к моей поредевшей шевелюре, определил Дани Крафт. – Наша щетина не хочет покидать хозяина. Бог нас не любит с голым лицом. У еврея щетина, как правило, резиновая.

-         Не понял, - удивился я.

-         Она боится бритвы и прячется, - объяснил Крафт. – Не хочет бриться. Ты снял щетину аккуратно, а через пять минут снова небрит. Я всегда бреюсь дважды, с паузой.

-         Хорошо, - кивнул я, тронув ладонью щеку. – Пауза есть – бреемся.

Через месяц снова опустился в кресло салона Дани Крафта.

Пустую завязку той, нашей беседы, исключим. В конце процедуры, после стрижки, разговорились о мастерстве.

-         У меня простой девиз работы: - сказал Крафт. – Молодой должен уйти отсюда красивым, а старый – молодым.

-         Сделай меня сразу молодым и красивым, - попросил я.

-         Это невозможно, - покачал головой Крафт. – Ты в парикмахерской, а не в цирке.

 Возраст - ему было трудно работать. Руки начинали дрожать в самый неподходящий момент. Но Дани Крафт - мастер настоящий - трудился в минуты невольной слабости «на автомате».

 Во время третьей стрижки узнал, что репатриант он давний – с 1974 года, а до переезда «ударно трудился» в лучшей парикмахерской города Гомеля.

-         Нас отпустили сразу, - сказал Дани. – Той лохматой стране не нужны были парикмахеры.  Я даже обиделся, как быстро меня отпустили. И сказал жене Берте, что обиделся. А жена Берта сказала так: «Кому ты нужен. Даниил, кроме жены и детей». А теперь дети совсем взрослые, а Берта умерла … Выходит, я никому не нужен? – он даже перестал щелкать ножницами, и внимательно посмотрел на меня в зеркале.

-         Ерунда, - бодро возразил я, возомнив себя великим утешителем. – Ты нужен любому, кто заходит в твою парикмахерскую.

-         С каждым днем все меньше таких, - вновь приступил к работе Дани. – Старые клиенты уходят туда, откуда не возвращаются, а новые ко мне не торопятся. Ты видел, какие сейчас роскошные солоны строят?

-         А кто тебе мешает свою парикмахерскую отреставрировать? – спросил я. – Посмотри: стены обшарпанные, кресло музейное, в зеркало твое только по центру смотреть можно.

-         Ты прав, - не обидевшись совершенно, кивнул Крафт. – Знаешь, и деньги на ремонт есть, и человек я не жадный, а боюсь чего-то, сам не знаю чего…. Вот думаю: изменю я здесь все, а зайти в новое помещение не смогу. Чужое оно будет. Понимаешь?

-         Нет, - сказал я. – Ты, Дани, мастер настоящий, но как алмаз без шлифовки. Можешь стать брильянтом, а не хочешь.

Он не сразу ответил на мою банальную образность, да и заговорил как-то нехотя:

-         Мы с мамой из эвакуации вернулись в 1946 году. Мне, как раз, пятнадцать лет исполнилось. Пришли к своему старому дому, а там уже наши соседи – Оноприенки - живут. Хорошие люди, старые знакомые. Они нам обрадовались и сказали, что помещение сразу освободят, потому что всегда уважали моих дедушку и бабушку, погибших от фашиста, и в память моего отца, павшего смертью храбрых в боях за Советскую родину…. Нас с мамой оставили ночевать, а утром мама сказала: « Посмотри, Данька, стены, вроде, наши, а внутри даже запах не наш. Нет, не буду я здесь жить, не смогу. Да и зачем нам двоим такой большой дом».

-         Призраков она боялась, горькой памяти, - сказал я.

Дани Крафт усмехнулся.

-         А здесь, ты думаешь, в этих стенах, их нет, призраков-то?

-         Может и есть, - сказал я. – Только они не стригутся и не бреются. Кассу с ними не сделаешь.

 Он  не ответил. Задумался. Лишь освободив мою шею от простыни, сказал так: - Мастер, да, - ты правильно сказал. А теперь растолкуй, почему людям этого мало? Почему им еще побелка свежая нужна? Да я в своем плохом зеркале лучше клиента вижу, чем мои соседи на целой выставке новых зеркал. Разве не так?

-         Дани, - поднимаясь, сказал я. – Это старый и пустой спор. Человеку приятно сидеть в уютном, чистом и красивом помещении. И с этим ничего не поделаешь.

-         И что твоему человеку важнее? – сердито продолжил Крафт. – Красота эта для вида или качество обслуживания?

-         И чистота и качество, - сказал я.

-         Так не бывает, - вздохнул Крафт. – Помнишь, ты хотел уйти от меня  молодым и красивым? Что я тебе сказал?

-         Ты сказал, что это невозможно именно в моем случае, - сказал я. – Но у скольких людей есть еще на это шанс.

-         Может быть, - неопределенно пожал плечами Дани Крафт. – Может быть.

 Так получилось, что месяца два не заходил к старому парикмахеру. А когда появился на том углу, увидел, что в салоне Крафта начат капитальный ремонт.

 Я тогда подумал: сяду скоро в новое кресло перед чистым и  новым зеркалом, и скажу хозяину, что теперь начинается у него вторая жизнь, и от клиентов отбоя не будет.

Сделали ремонт быстро, и недели через две парикмахерская открылась во всем своем  великолепии. Теперь там стояли два кресла, а не одно, но за креслами этими не было старого мастера.

 Вошел, спросил у молодого парня, скучающего в углу за низким столиком с журналами, куда подевался Дани Крафт

 Он сказал, что понятия не имеет. Дело они с женой купили. Где живет прежний владелец не помнит. Адрес и телефон есть в договоре, но все документы у него дома.

 Тут появился обросший клиент, и парень приступил к работе. Мне тогда показалось, что мастер он никудышный, а, может быть, только показалось это.

 Адрес Крафта дали мне в соседней, овощной лавке.

- Привет! - сказал старик, широко распахнув дверь –  Видел, я тебя послушался. Теперь там не парикмахерская, а музей красоты.

-         А ты здесь, - сказал я.

-         Как видишь, - не стал спорить Дани. – Что мне делать в музее? … Да ты проходи.

 В салоне небольшой квартиры было полно призраков старых вещей.

-         Нет, - сказал Дани. – Сначала и не думал продавать…. А потом… День там поработал – не мое. Все не мое! Понимаю, что дурь старческая, глупость, а не мое…. Вот, продал молодым ребятам…. По дешевке отдал, хорошие ребята…. Из Винницы…. Не получился из меня брильянт в оправе.

 И тут я увидел, что уголок свой из старой парикмахерской Дани Крафт не выбросил, а перенес полностью к себе домой. Вот кресло допотопное, вот тумба и зеркало, тусклое по краям.

-         Ладно, - сказал я. – Некогда мне, извини. Я к тебе постричься пришел.

-         Это ты правильно сделал, - обрадовавшись, засуетился Дани. – Это ты молодец. Ты смотри, я сюда свет хороший провел… У меня тут все в полном порядке для старого клиента. Мы еще поживем!

-         А куда торопиться? – сказал я, усаживаясь  в продавленное, неудобное кресло с вытертым бархатом подлокотников.

-         Как собака твоя? – спросил Крафт, вытащив из тумбы чистую простыню, расправил ее, взмахнув, как белоснежным, но победным знаменем. – Снял удавку с шеи?

-         А как же, - ответил я. – Собака – она тоже человек.  

                                                                                         1999 г.