ТРИ ДОКУМЕНТА

.

 Мою бабку Фиму убивали трижды. Сначала Гитлер, потому что она была еврейкой, затем Сталин, запретивший упоминать о геноциде, после войны ревизионисты, утверждавшие, что бабку никто не убивал во рву под местечком Сураж, а она сама умерла от тифа или дизентерии, вследствие обычной нечистоплотности потомков Иакова.

 Отрицателям Катастрофы не  хватает документов, напрямую разоблачающих преступления нацистов, но почти в каждой еврейской семье есть такие бумаги и фотографии, легко доказывающие, что ХХ век был отмечен массовым пришествием людоедов.

 Документ из моего, семейного архива. Отец отправил это письмо моей бабке Симе 67 лет назад. Письмо прошло военную цензуру, но вернулось с надписью на конверте: «Адресат выбыл». Пройдет лет тридцать, я спрошу отца, неужели он ничего не знал о геноциде? Отец пожмет плечами: « Я был на Ленинградском фронте. Там никто этого не знал. Другие, с других фронтов, все видели своими глазами».

 - Но слухи! – шумел я. – Неужели даже слухов не было?

- Что-то говорили, но в это невозможно было поверить. Все, хватит! - закроет эту тему мой словоохотливый отец. Только об одном он не любил говорить – о войне.

 Отец очень любил мою бабку Фиму и до последнего часа вспоминал о ней. Фюрер старался внушить советскому народу в оккупации, что у фашизма один враг: жиды и коммунисты. Вождь народов резонно опасался, что, узнав о геноциде, простые солдатики поверят Гитлеру и станут воевать совсем плохо. Сталина можно понять. Он хорошо знал свой народ. Нацисты сжигали трупы задушенных газом евреев. Кремлевский диктатор попытался сжечь память о Холокосте. Справедливости ради отметим, что и память о 27 миллионов погибших на войне советских граждан он попытался вычеркнуть их истории той страшной бойни. Слишком несоразмерны были потери немцев и подвластного ему народа. В этом случае, Коба уничтожал доказательства своих преступлений, своей жестокости, своей полководческой бездарности. Велика была власть диктатора, ему наверняка казалось, что история им лично переписана окончательно и бесповоротно, как это случилось после издания «Краткого курса ВКП(б). Но вот сохранилось письмо отца моей бабке Симе, погибшей от пули полицая в июле 1941года. Сохранились, убежден в этом, еще миллионы ветхих свидетельств чудовищных преступлений тиранов ХХ века. Да что толку - зло живет по своим законам и верит только своим, подложным документам. И все равно, храните все, что расскажет хотя бы вам одному, вашим  детям и внукам о подлинной странице истории.

  А этому Аттестату 115 лет. К сожалению, восьмая его часть, в ходе бесчисленных переездов была утрачена, но об утраченном после…. Грешен: когда-то был доволен, что ношу фамилию на «ов», как некую причастность к большинству, и возможность, пусть слабую, но избежать участи всяких там Лурье и Шапиро.   Нет, я понимал, что мерзкое это довольство потворствует злу юдофобии, но слаб человек – ничего не мог до времени поделать с собой. И только перед самой репатриацией, обнаружив на антресолях старой, питерской квартиры архив отца, я узнал свою настоящую фамилию. Она, как раз, была отмечена на утраченной части документа, но запомнил ее сразу и, думается, на всю жизнь. Деда моего звали Симон Лейзер Шапиро. Это именно его приняли в Гильдию красильщиков при Гомельской управе. Ассимиляция как болото затягивает человека в бездну, лишает его родного языка, истории его народа, веры и даже фамилии, всучив вместо нее кличку. Разрыв с родством, отказ от корней, - неизбежен. Нет, я вовсе не хочу сказать, что все ассимилянты – люди недостойные. Малодушных, трусливых, вроде меня, большинство, но сколько опаснейших предателей, оправдывающих юдофобией свой отказ от своего же лица и природной сути. Их и в Израиле предостаточно. В моем случае кличка носила и спасительный характер, как и в уголовной среде, когда за «кликухой поганой» скрывается подлинное имя человека. Утешаю себя тем, что все-таки не кличка у меня лично, а законный псевдоним, на который имеет  право каждый пишущий человек.

С детства только и слышал, что «Иван воюет в окопе,  Абрам торгует в райкопе». Гнусность эту с удовольствием повторил усопший теоретик юдофобии А. Солженицын.

 Два брата моего отца погибли в годы войн. Один – Натан – на фронте, в пехоте. Другой – Айзик – голодной смертью в блокаде. Работал он инженером на Кировском заводе, делал танки. Брат Мамы – дядя Миша – был человеком рыхлым, незаметным, тихим, склонным к компромиссам по любому поводу и очень неразговорчивым. Потеряв жену, дядя Миша решил переехать к сыну, в город Горький, ныне Нижний Новгород. Был большой разбор нехитрого скарба перед его отъездом. Мне досталась часть архива и, обнаружив в нем эту справку, я был не просто удивлен: не мог своим глазам поверить.

 

- Дядя Миша! Ты что – разведчиком воевал. Не может быть!

- Ну, воевал…. Все три года, по призыву. Чего ты кричишь? Все воевали.

- Я думал - евреев в разведку не брали. Это же сразу смерть на месте, а не плен.

- Так нам и не положено было в плен сдаваться, - проворчал мой дядя Миша, и больше не удалось выудить из него ни слова.

 Великая вещь – опыт человека и знание истории, хотя бы истории своего семейства. Что мне весь Интернационал  юдофобов с их подлой ложью, когда передо мной вот эта «тихая», как и мой дядя, справка, написанная в сентябре 1944 года на отрезке трофейной немецкой карты.