Война 1812 года: французская история "с новой стороны"
Рэй М.-П. Страшная трагедия. Новый взгляд на 1812 год / Пер. с фр. А.Ю. Терещенко. – М.: Политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2015. – 312 с. – (серия: «Эпоха 1812 года»).
Мари-Пьер Рэй, французский историк, автор множества работ о России [1], к двухсотлетнему юбилею наполеоновского похода 1812 г. выпустила в издательстве «Flammarion» его «новую историю», теперь представленную и русским переводом. Сразу оговоримся, что в отечественном издании изменился подзаголовок книги – вместо «Une nouvelle histoire de la champagne de Russie» стоит «Новый взгляд на 1812 год» – изменение вряд ли удачное, хотя, разумеется, работа Рэй претендует на некоторую новизну – но новизна исторического исследования ведь совсем не обязательно означает настолько радикальное изменение понимания изучаемого предмета, чтобы говорить о «новом взгляде». Важнее, впрочем, иное обстоятельство – Рэй никоим образом не претендует описывать события 1812 года во всей их полноте: как и сказано во французском подзаголовке, речь идет именно и только о «кампании 1812 года», в связи с чем все иные сюжеты – например, настроения московского или петербургского общества летом 1812 года или условия и обстоятельства бегства в Ярославль или Владимир из Москвы и устройства жизни там, реакция русского провинциального общества, слухи, мнения и пересуды, не говоря уже об экономических основаниях и следствиях войны или деталях дипломатической истории этих месяцев – все эти и многие другие аспекты, как не относящиеся прямо к указанной Рэй теме, затрагиваются лишь в той мере, в какой это необходимо для написания истории «кампании 1812 года». Таким образом, в силу переводческого решения на смену ясному и отчетливому французскому подзаголовку появился неопределенный, расфокусирующий внимание читателя русский вариант [2].
Говоря о своей цели, Рэй определяет ее так: «[…] мне захотелось показать читателю 1812 год с новой стороны, в глобальной перспективе (выходящей за рамки собственно военных аспектов), объединив французскую и русскую точки зрения и учитывая при этом все то, что прочувствовали и пережили военные и гражданские лица, прошедшие это испытание» (стр. 7). Получившаяся работа – добротное историческое повествование, «рассказанная история», которая мало что нового откроет не только специалистам в данной области, но и тем, кто более или менее плотно интересовался событиями того времени, но безусловно интересная как качественная попытка сбалансировать внимание к обеим сторонам противостояния, рассматриваемым на разных уровнях – от «большой истории» до повседневности армейских госпиталей и писем, которые младшие офицеры обеих армий писали своим родным и друзьям.
Именно старательно сохраняемое «многоголосье», многочисленные хорошо подобранные цитаты из множества источников той эпохи, составляет самую ценную сторону книги, дистанцирующейся от сложившихся традиций французской и русской историографий войны в первую очередь интонационно – автор далек от позиции «объясняющего» историка, Рэй не столько объясняет, сколько показывает происходящее – при этом, надобно отметить, несмотря на ограниченность объема, делает это весьма разносторонне, за счет тщательного отбора цитат, за чем скрывается огромная работа – выстроить баланс, не допустить, чтобы единичное вытеснило типичное – и в то же время дать пространство и личной, уникальной реакции на происходящее. Текст, выглядящий для читателя простым и лаконичным, скрывает свои масштабные основания в примечаниях, составляющих 1/5 всего текста.
Неудачным разве что выглядит обращение на последних страницах книги к «наполеоновскому мифу» в России, где он трактуется как воплощение («с точки зрения либералов») надежды «на Россию, свободную от крепостного права; с точки зрения романтиков, грандиозная и трагическая судьба Наполеона стала символом эсхатологических ожиданий, которые, будучи порождены войной, разбились о реальность самодержавного режима, становившегося все более и более непримиримым и репрессивным. Дело в том, что царь, вместо того чтобы ответить на национальный порыв реформами, быстро отказался от мысли отменить крепостное право и даровать стране конституцию, чем вызвал разочарование и, как следствие, увлечение Наполеоном» (стр. 253 – 254) – понятно, что подобная интерпретация «наполеоновского мифа» в России оказывается оставляющей слишком многое вне своего внимания – как, например, сочетание преклонения перед фигурой «Наполеона» и гордости своей победой: «Наполеон» очень часто оказывался не именем каких-либо политических ожиданий, а представлением о «судьбе» (о которой столь часто говорил сам Наполеон, и перед походом на Россию заявлявший, что его судьба «еще не свершилась»), зримым воплощением безмерных амбиций – и способности не «быть причастным» этому, а самому стать таковым. Именно последнее одновременно и отсылало к «Наполеону» и требовало его низвержения: сложный комплекс подобного рода переживаний и самооценок несколько неисторично, но выразительно дан уже Л.Н. Толстым в размышлениях младшего Болконского в 1-м томе «Войны и мира» - отметим, что с наполеоновской легендой вполне согласуются и суждения самого Александра I, называвшего Наполеона в известном письме к В.К. Екатерине Павловне от 7/19.IX.1812 «дьявольским противником» и «самым выдающимся талантом, поставившим себе на службу силы всей Европы», но свою победу над ним воспринимавшим, убежденный в несоизмеримости дарований своих собственных и своих полководцев с Наполеоном, не как утверждение «соответствия», но как явный знак Божьей воли, что и выразил в словах, выбитых по его повелению на памятной медали, из 113 псалма: «Не нам, не нам, но имени твоему».
Отметим подтверждаемое, согласно Рэй, разнообразными источниками изменение характера войны – если на первом этапе среди русского дворянства присутствуют серьезные опасения относительно поведения крестьянства, и вначале реакция крестьян, действительно, носит весьма опасный для существующего порядка характер, то очень быстро (напомним, что вся кампания занимает чуть более 6 месяцев, то есть события разворачиваются молниеносно) отношение меняется – при этом как в губерниях, затронутых вторжением (здесь многое можно объяснить опытом непосредственного соприкосновения с армией Наполеона, которая почти сразу же переходит не только к насильственным реквизициям, но и к открытому мародерству), так и в не имеющих подобного опыта. Для оценки изменения положения многое говорит решимость после тяжелейшего испытания войны 1812 г. продолжить войну за пределами империи – в спокойствии, по крайней мере на среднесрочную перспективу, за положение внутренних губерний. Если Наполеон и будет уже в Москве говорить о том, сколь опасным был бы для Российской Империи призыв крестьян к воле, то на тот момент это будет уже нереализованной и упущенной возможностью.
Примечательно также особенное внимание, уделяемое Рэй разрастающемуся насилию – выходящему далеко за пределы приемлемого с точки зрения военных обычаев того времени: при отступлении наполеоновские войска расправляются с пленными, невзирая на изумление отдельных генералов, пытающихся препятствовать происходящему, взывая к разуму и к возможности симметричного или возрастающего мщения; еще до того – целенаправленное осквернение московских соборов и монастырей, попытка при оставлении Москвы подрыва Кремля – бессмысленная с военной точки зрения, нацеленная лишь на эскалацию конфликта – что весьма парадоксально, поскольку с рациональных позиций это последнее, в чем в этот момент мог бы быть заинтересован Наполеон и его штаб.
В итоге главным персонажем текста оказывается сама война – сходство опыта, которое подчеркивается отсутствующим иногда в основном тексте, кто является, напр., автором данного письма или мемуарного фрагмента – русский или француз, лейтенант или генерал или вовсе военный врач: стоящие рядом отрывки оказываются поразительно схожи между собой, иногда один как бы продолжает повествование, начатое в другом. Приведем лишь два фрагмента – скорее по контрасту: взгляда отстраненного наблюдателя и того, кого наблюдают (в последнем случае отстранение – ведь непосредственно это передать невозможно – создается временем). Ксавье де Местр писал из Вильны своему брату, савойскому посланнику при Петербургском дворе, Жозефу де Местру 9/21 декабря:
«Я не могу тебе передать, какой путь я проделал. Тела французов загромождают дорогу, которая на всем расстоянии от Москвы до границы (примерно 800 верст) выглядит как непрерывное поле боя. Когда приближаешься к деревням, по большей части сожженным, зрелище становится еще ужаснее. Там лежат кучи тел; во многих местах несчастные, собравшись в дома, сгорели там заживо, не сумев оттуда выйти. Я видел дома, в которых было более пятидесяти трупов, а среди них три-четыре еще живых человека, раздетых до рубах, при пятнадцати градусах мороза [как поясняет Рэй, по мере отступления все чаще сослуживцы раздевали своих еще живых товарищей, не дожидаясь их смерти, дабы избежать неудобства стягивания одежды с быстро коченевших тел – А.Т.]. Один из них сказал мне: “Сударь, вытащите меня отсюда или убейте меня; меня зовут Норман де Флажак, я офицер, как и Вы”. Не в моей власти было спасти его; пришлось оставить его в этом ужасном месте… Отовсюду и на всех дорогах встречаются эти несчастные, которые еще тащатся, умирая от голода и холода; поскольку их очень много, их не всегда можно подобрать вовремя, и большинство из них умирает на пути к пристанищу. Каждый раз, когда я видел одного из них, я думал об этом адском человеке, который привел их к такому крайнему несчастью» (стр. 238).
Швейцарский полковник Шарь-Франсуа Мишо вспоминал много лет спустя: «Было до крайности холодно. Каждый миг мы смотрели друг на друга, и если у кого-нибудь был белый, замерзший нос, мы быстро хватали снег и начинали его растирать. В этот день все мое тело пробил озноб, и я не мог больше мочиться, поскольку этот мой орган полностью замерз. Я попытался добраться до деревни, и, как только дошел до первого дома, устремился в комнату и упал замертво. Русская старуха, увидев это, спросила, что со мной. Я показал ей, где я замерз. Тогда она взяла меня за руку, сказала, что для меня опасно находиться в тепле, и повела меня во двор, где сказала облокотиться на изгородь. Она вернулась через несколько минут, держа в руках деревянную кадку с холодной водой, взяла с земли снега, бросив в эту кадку, развела его, а затем терла мой половой член, пока кровь не начала циркулировать вновь… Много раз, вернувшись во Францию, я молил Бога за эту добрую и достойную женщину, потому что ее стараниям я обязан жизнью» (стр. 227 – 228). Рэй настойчиво напоминает – и собственным голосом, и цитатами – что количество не боевых потерь армий было намного больше, чем погибших и раненых в боях: армии таяли от болезней, от голода, холода, дезертирства – и эта, не боевая история кампании 1812 г., постоянно присутствующая в тексте – делает книгу особенно увлекательной, побуждая видеть за каждым маршем и переходом не движение полков и корпусов, а конкретных людей, бредущих по Старой Смоленской дороге.
РУССКИЙ ЖУРНАЛ
P.S. Наполеон привел в Россию 600 т. человек и благополучно почти всех там угробил. Это, не считая, потерь среди подданных Александра Первого. Тем же он занимался почти всю свою жизнь. По сей день миллионы французов боготворят этого сумасшедшего. Да что там французы - я знал многих русских, для которых Наполеон свет в окошке. Грустно все это. Мы эгоистичны в безумии, и мало у кого хватает доброты и совести оценить событие с точки зрения его жертвы: вот того замерзающего француза, бредущего по Смоленской дороге.
Комментариев нет:
Отправить комментарий