ПЕТЬ В ХОРЕ

 Мое первое знакомство с израильским социализмом состоялось в ульпане. Директору нашего почтенного заведения по изучению иврита очень нравилось устраивать постоянные спевки. Всему коллективу учащихся, в основном людям пожилым, выдавались тексты, написанные на иврите, но русскими буквами. Затем все группы собирались в одном зале и пели, обязательно стоя и под бравурную музыку из магнитофона.

Несчастные старики, преодолевая боль в коленях, фальшивили дребезжащими голосами, послушно повторяя непонятные слова, молодежь беззвучно открывала рот, и только отдельные субъекты демонстрировали любовь к этому странному времяпрепровождению и способность соответствовать поставленной задаче.

Попытки избавиться от этой часовой, как правило, каторги ни к чему не приводили. Лично я даже выучил на иврите две фразы и попробовал убедить нашего директора.

"Простите, но у меня нет голоса, - говорил я на языке Торы, – Я не могу петь в хоре".

Директор в ответ делала вид, что мое произношение делает совершенно невозможным понимания смысла моего отказа.

-         Кадима! Кадима! Вперед, вперед! – весело выталкивала она всех из класса, не обращая на меня никакого внимания. – Сейчас будем петь.

-         Не хочу. Не буду, - упирался я.

Добрая женщина смотрела на строптивого ученика, как на кучу заплесневелого мусора. Подозреваю, что уже тогда она заподозрила во мне крайнего индивидуалиста, чуждого идеалам истинно социалистического общества.

-         Нельзя "не хочу", нельзя "не буду"! – строго говорила наш директор. – Это входит в программу обучения.

Обучались мы, кстати, в ульпане бесплатно, а потому, как я теперь понимаю, должны были соблюдать строжайшую дисциплину и слушаться начальство.

Умные ученики поняли это сразу. Я же упрямился. И, в конце концов, был вынужден покинуть ульпан, так и не допев все положенные песни до конца.

Ничего не имею против славного  многоголосья. Сам в детстве пел в школьном хоре разные революционные и патриотические песни, даже удостоился чести быть солистом в ряде концертов.

Помню последний такой концерт в Доме офицеров. Мы дружно исполняли занудную песню на бессмертные слова М. Ю. Лермонтова. Я вышагивал вперед и заводил, гордо выпятив грудь: "Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром, французу отдана…"

За дядю почему-то пел весь хор, но помню, что зрители в военной форме очень нам аплодировали и даже кричали "бис", а мне была предоставлена возможность кланяться в благодарность отдельно ото всех. Я кланялся.

Но, как раз, в тот день случилось за кулисами одно происшествие, на долгие годы омрачившее для  меня всю радость и от хора, и от солирования.

Весь наш школьный коллектив  определи в перерыве концерта в какую тесную комнату. Сколько себя помню, мне всегда не хватало воздуха. Вот и пробился поближе к двери. Лучше бы я этого не делал.

Коридор рядом с комнатой был высок и гулок. И вот, стоя у притолоки, я явственно услышал голос нашей учительницы пения,  добрейшей Ольги Сергеевны.

-         Что вы, наконец, от меня хотите? – каким-то совершенно чужим, незнакомым тоном спрашивала она.

-         Да ничего я от вас не хочу, - загудел в ответ бас. – Только зачем вы для соло жидочка поставили? Нет у нас, что ли, своих, русских талантов?

Вот не помню, что наша Ольга Сергеевна ответила басу. Сердце мое забилось так, что  оглушило мозг, лишив меня возможности слышать. Этот тяжкий и быстрый сердечный стук помню, а ответ нашей учительницы пения забыл.

После того концерта я больше не ходил петь в хоре. Помню уговоры. Помню даже визит  Ольги Сергеевны к нам домой и разговор ее с моими родителями.

Для себя я тогда решил твердо, что "жидочку" не следует солировать  в исполнении хоровых, патриотических песен на русском языке. Я согласился с тем начальственным басом, и по сей день считаю, что он был совершенно прав.

Так, под влиянием юдофобии коренного населения, я впервые стал с подозрением относиться к пению хором. Помню, сразу же выключал ящик громкоговорителя, как только оттуда начинали литься звонкие, дружные голоса.

Потом, даже на хмельных застольях, категорически отказывался вторить собутыльникам, за что был даже побит однажды. Помню тот тип, нанесший мне побои, орал, что я отрываюсь от компании, и все евреи закоренелые индивидуалисты.

В тот грустный вечер я понял, что безопасных позиций в  деле коллективного, голосового музыцирования не так уж много. Я лично, как еврей, имею право быть "шестеренкой" в компании поющих или битым за отказ быть таковым.

Со временем я понял, что дело тут не только юдофобии, но и в принципах социалистических. К сожалению, я ошибался, полагая, что принципы эти исповедуются только на одной шестой части территории планеты Земля, и не учел, что  на практике юдофобия и социализм – близнецы-братья.

В Израиле, как оказалось, народ тоже с большими  трудностями отвыкает от хорового пения по каждому, подходящему поводу.

Вынужден повторить, я не имею ничего против чудных детских хоров и опер разных гениальных композиторов во всем их разнообразии. Проще говоря, всей душой приветствую любой профессионализм в каждой области и знаний, и работ, и в искусстве.

Боюсь лишь, что за насильственным, и не только, соединением случайных людей в хор кроется попытка сбить их в одноликую толпу для удобства властного обращения с ними. Поющих хором гораздо легче заставить петь разную кровавую и безумную ахинею, вроде: "Мы наш, мы новый мир построим. Кто был ничем, тот станет всем" , или: " Вихри враждебные веют над нами. Страшные силы нас злобно гнетут. В бой роковой…" и так далее, и тому подобное.

Пение хором в моем сознании подростка, еще до прочтения бессмертной повести Булгакова "Собачье сердце", было связано  с бедностью, страхом и кровавыми жертвоприношениями.

Это потом я прочел четкую формулу несчастья России в изложении замечательного писателя: "… если я, вместо того, чтобы оперировать каждый вечер, начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха. Если я, входя в уборную, начну, извините за выражение, мочиться мимо унитаза, … в уборной начнется разруха. Следовательно, разруха не в клозетах, а в головах".

В сортирах Израиля полный порядок и чистота, но петь хором, вместо того, чтобы "оперировать по вечерам" страна все еще не разучилась. Разруха в головах все еще мучает талантливейший и активный еврейский народ. Язва социализма все еще подтачивает силы Еврейского государства.

Забастовки Гистадрута – это тоже пение хором в неурочный час на пути к разрухе. Власть над страной ряда монополий из того же числа "музыкальных забав". Все эти объединенные, мощные "хоры" рано или поздно приведут страну к разрухе, если сама страна не сможет доказать им, что сольное пение больше подходит для еврейской ментальности.

 В Израиле я слышу бесконечные "хоры" по телевидению и радио. Они, конечно, не идут ни в какое сравнения с массовым пением защитников диктатора из Северной Кореи во всем мире, но это не значит, что хоры наших "миротворцев" менее опасны.

Что говорить, за ними сила. Если объединить толпу в едином гимне и двинуть шеренги вперед на жалкого одиночку, смять и уничтожить этого несчастного типа, бормочущего что-то о здравом смысле и праве личности на свое собственное мнение, можно будет без особого труда.

Немцы Рейха, россияне в СССР, китайцы при Мао – все эти несчастные пели хором. И пение это служило сильным обезболивающим средством в нищете, рабстве и бесконечных жертвоприношениях. Массовое пение заглушало жалобы и крики  боли.

 Народ еврейский и ненавидим был всегда, потому что упрямо не желал петь в "хоре". Некогда была предпринята попытка создать новый народ в Израиле с помощью навыков "хорового пения". Закончилась она, как и следовало ожидать, ничем. Евреи остались евреями, а юдофобы – юдофобами.

Впрочем, не знаю, может быть в том, моем давнем ульпане, настырный директор все еще собирает послушных учеников в толпу, на обязательную спевку, чтобы вместо знаний о великом языке, заставить их выводить дурными голосами нечто, совсем непонятное и даже пугающее  насилием над душой и телом.