Ночью Ольга Ивановна проснулась от храпа Берты Семеновны, но не почувствовала привычного раздражения и даже не стала хлопать в ладоши, чтобы разбудить соседку, а испытала что-то вроде случайной радости от этого храпа, подумав: «Жива, старая дура, слава Богу, жива».
Лет до пятидесяти Ольга Ивановна Глаголева и Берта Семеновна Шварц не знали друг друга, да и не могли знать, хотя и жили в одном небольшом южном городе Таганроге.
Берта Семеновна высшего образования не получила и всю свою трудовую жизнь работала швеей-мотористкой на местной трикотажной фабрике. Всегда была она скромным и тихим человеком, довольным тем временем, в котором жила и советской властью. Есть люди, которые безропотно принимают любое наследство, посланное им родителями и средой.
Поэт Александр Кушнер утверждал, что «времена не выбирают. В них живут и умирают». Берта Семеновна совсем не интересовалась поэзией, как и прочими видами искусств, но могла бы легко подписаться под этим откровением поэта.
Ольге Ивановне напротив никогда не нравилась советская власть. Ей, человеку образованному, кандидату химических наук, всегда были близки, понятны и желанны демократические институты Запада. Настолько желанны, что первые годы перестройки Ольга Ивановна занималась активной, политической деятельностью и только в 1995 году поняла всю тщетность своих усилий.
Лет до пятидесяти Ольга Ивановна Глаголева и Берта Семеновна Шварц не знали друг друга, да и не могли знать, хотя и жили в одном небольшом южном городе Таганроге.
Берта Семеновна высшего образования не получила и всю свою трудовую жизнь работала швеей-мотористкой на местной трикотажной фабрике. Всегда была она скромным и тихим человеком, довольным тем временем, в котором жила и советской властью. Есть люди, которые безропотно принимают любое наследство, посланное им родителями и средой.
Поэт Александр Кушнер утверждал, что «времена не выбирают. В них живут и умирают». Берта Семеновна совсем не интересовалась поэзией, как и прочими видами искусств, но могла бы легко подписаться под этим откровением поэта.
Ольге Ивановне напротив никогда не нравилась советская власть. Ей, человеку образованному, кандидату химических наук, всегда были близки, понятны и желанны демократические институты Запада. Настолько желанны, что первые годы перестройки Ольга Ивановна занималась активной, политической деятельностью и только в 1995 году поняла всю тщетность своих усилий.
Берта Семеновна уважала порядок вещей. Ей казались обязательными обычные «ступени» в анкете. Октябренок должен был стать пионером, пионер – комсомольцем, а комсомолец – членом коммунистической партии. Дальнейший рост был необязателен и, как она думала, просто невозможен. В сорок лет работница фабрики Берта Шварц стала членом КПСС, то есть попала в первые ряды строителей коммунизма.
Тем не менее, и Ольга Ивановна и Берта Семеновна по сложившемуся обычаю не стремились преумножить ряды этих самых строителей. У Шварц была одна-единственная дочь - Анна, а у Глаголевой единственный сын - Сергей.
Обе женщины овдовели рано, когда им не было еще и пятидесяти, но замуж больше не вышли, посвятив себя работе и воспитанию детей.
Так получилось, что именно эти дети в середине восьмидесятых годов нашли друг друга и решили связать свои судьбы брачными узами. Вот тогда-то и познакомились Берта Семеновна и Ольга Ивановна.
Выбором сына Глаголева была не очень довольна. Как отмечалoсь, советскую власть она не жаловала и считала евреев ее организаторами и проводниками. Власть эту Ольга Ивановна считала совершенно чужеродной, не свойственной самому духу русского народа. С членом КПСС, швеей – мотористкой Шварц первое время она и вовсе не желала разговаривать и только со временем природная доброта Берты Семеновны хоть в какой-то степени смягчила их отношения. Скажем так – смягчила до уровня обычных, бытовых контактов, чему не в малой степени способствовала страстная, красивая любовь детей Берты Шварц и Ольги Глаголевой.
На скромной свадьбе в диетической столовой на улице Фрунзе им пришлось сидеть рядом, и немногочисленные гости смотрели на немолодых женщин с улыбкой – так не похожи были они друг на друга даже внешне: высокая, полная Берта Семеновна и худенькая, невысокого роста Ольга Ивановна.
Уже два года, как шла перестройка Михаила Горбачева, и Глаголева, выпив две рюмки «Столичной» огорошила сватью резким словом:
- Расшатались зубки у вашей власти, хана пришла большевичкам. Наконец Россия будет, а не ваша совдепия.
Сказала она все это, будто хана пришла лично Берте Семеновне, а не только «большевичкам».
- Моя совдепия? – спросила Шварц, слегка испугавшись и мало что поняв в тираде Глаголевой.
- Твоя, твоя, - заверила ее Ольга Ивановна.
Только со временем она поняла, что на политические темы с Бертой Семеновной говорить бесполезно, но года по знакомству приставала к ней с ликбезом о злостной роли Троцкого, Свердлова, Зиновьева и Каменева в судьбе русского народа.
- Вот ваши евреи, что сотворили, - обычно так, а не иначе, заканчивала свою лекцию кандидат химических наук.
- Беда, - отвечала, горестно покачивая головой, Берта Семеновна, но было, собственно, непонятно, к чему это ее слово относится.
Швея-мотористка постаралась не питать злых чувств к новой родне, как и ко всякой реальности, которую невозможно изменить, но в глубине души не приняла Глаголеву и прятала за безличными словами и тихой улыбкой раздражение и откровенную неприязнь к Ольге Ивановне.
Молодожены словно знали, что их дети будут расти в иной среде и даже в другом государстве, а потому еще в России произвели на свет двух девочек и одного мальчика, но даже внуки не смогли примирить работницу швейной фабрики и кандидата наук.
Тем не менее, и Ольга Ивановна и Берта Семеновна по сложившемуся обычаю не стремились преумножить ряды этих самых строителей. У Шварц была одна-единственная дочь - Анна, а у Глаголевой единственный сын - Сергей.
Обе женщины овдовели рано, когда им не было еще и пятидесяти, но замуж больше не вышли, посвятив себя работе и воспитанию детей.
Так получилось, что именно эти дети в середине восьмидесятых годов нашли друг друга и решили связать свои судьбы брачными узами. Вот тогда-то и познакомились Берта Семеновна и Ольга Ивановна.
Выбором сына Глаголева была не очень довольна. Как отмечалoсь, советскую власть она не жаловала и считала евреев ее организаторами и проводниками. Власть эту Ольга Ивановна считала совершенно чужеродной, не свойственной самому духу русского народа. С членом КПСС, швеей – мотористкой Шварц первое время она и вовсе не желала разговаривать и только со временем природная доброта Берты Семеновны хоть в какой-то степени смягчила их отношения. Скажем так – смягчила до уровня обычных, бытовых контактов, чему не в малой степени способствовала страстная, красивая любовь детей Берты Шварц и Ольги Глаголевой.
На скромной свадьбе в диетической столовой на улице Фрунзе им пришлось сидеть рядом, и немногочисленные гости смотрели на немолодых женщин с улыбкой – так не похожи были они друг на друга даже внешне: высокая, полная Берта Семеновна и худенькая, невысокого роста Ольга Ивановна.
Уже два года, как шла перестройка Михаила Горбачева, и Глаголева, выпив две рюмки «Столичной» огорошила сватью резким словом:
- Расшатались зубки у вашей власти, хана пришла большевичкам. Наконец Россия будет, а не ваша совдепия.
Сказала она все это, будто хана пришла лично Берте Семеновне, а не только «большевичкам».
- Моя совдепия? – спросила Шварц, слегка испугавшись и мало что поняв в тираде Глаголевой.
- Твоя, твоя, - заверила ее Ольга Ивановна.
Только со временем она поняла, что на политические темы с Бертой Семеновной говорить бесполезно, но года по знакомству приставала к ней с ликбезом о злостной роли Троцкого, Свердлова, Зиновьева и Каменева в судьбе русского народа.
- Вот ваши евреи, что сотворили, - обычно так, а не иначе, заканчивала свою лекцию кандидат химических наук.
- Беда, - отвечала, горестно покачивая головой, Берта Семеновна, но было, собственно, непонятно, к чему это ее слово относится.
Швея-мотористка постаралась не питать злых чувств к новой родне, как и ко всякой реальности, которую невозможно изменить, но в глубине души не приняла Глаголеву и прятала за безличными словами и тихой улыбкой раздражение и откровенную неприязнь к Ольге Ивановне.
Молодожены словно знали, что их дети будут расти в иной среде и даже в другом государстве, а потому еще в России произвели на свет двух девочек и одного мальчика, но даже внуки не смогли примирить работницу швейной фабрики и кандидата наук.
Жизнь на родине к тому времени стала совсем уж тяжкой, в городе закрывались предприятия, торговать дети Глаголевой и Шварц не хотели, а другого, надежного способа заработка в те времена не было. Берта Семеновна некоторое время продавала на рынке барахло из Китая, но деньги она считать не умела, а потому и этот ручеек семейного благополучия скоро иссяк.
Так уж получилось, что на отъезде в Израиль настоял сын Ольги Ивановны, да и сама Глаголева не раз поднимала этот вопрос, хотя и не собиралась в Еврейское государство, а считала, что всем им нужно податься в США или Канаду.
Берта Семеновна боялась переезда, как и всяких новых, неожиданных, кардинальных шагов.
- Ничего, - бормотала она своим глуховатым, глубоким голосом. – Дома и солома едома. Проживем.
Но петля на благополучии большого семейства Глоголевых-Шварц затягивалась все туже и в январе 1995 года все они оказались в Израиле, арендовали большую четырехкомнатную квартиру в Ашкелоне и стали жить новой жизнью.
Ольга Ивановна примирилась с переездом. Она считала, что Израиль – это вынужденная, перевалочная база на пути, и года через два они все равно переберутся на Запад: «в нормальное государство», - как говорила Глаголева.
Впрочем, и Берте Семеновне было неуютно в новой стране. Ее пугал непривычный быт, незнание языка, смутные перспективы устройства детей по истечении первого года жизни в Израиле.
Русской и еврейской бабушке пришлось жить в одной комнате и это тоже повлияло на недобрый характер их отношений. Даже Берта Семеновна стала отвечать Ольге Ивановне зло и раздраженно. Ругаться, спорить они стали постоянно. Со временем, подобный, недобрый фон жизни семьи стал привычным. Дети были заняты в школе, Анна и Сергей много работали, и времени для семейных разборок у них не было.
Общие проблемы начинались обычно по вечерам, у телевизора. Берте Семеновне нравились одни передачи. Ольге Ивановне – другие.
- Как можно грузить себя подобной дичью, - цедила сквозь зубы Глаголева. – Ты бы хоть внуков пожалела.
- Помолчи, а, - советовала Берта Семеновна, которой, как правило, удавалось первой захватить пульт управления телевизионными программами.
- Брейк, бабули, по углам! – командовал Сергей.
- Сколько можно жить, как кошка с собакой? – возмущалась его жена – Анна.
В ответ Берта Семеновна бросала пульт на диван и хлопала дверью. Споры политические сменили к тому времени свою тематику. Кровь интифады как-то сразу перечеркнула исторические экскурсы. Горячая, противоречивая, нервная реальность - именно это стало волновать бабушек. Причем Ольга Ивановна решительно примкнула к Национальному лагерю, а Берта Семеновна постоянно голосовала за рабочую партии.
- Ты неисправимая большевичка! – кричала на нее Ольга Глаголева. – Твой путь – путь предательства, отступления, сдачи позиций.
- Помолчи, а, - советовала ей по обыкновению Берта Семеновна.
- Только здесь я поняла ваш трусливый, еврейский характер, - говорила Ольга Ивановна.
- Ты антисемитка, - отвечала на это Берта Семеновна.
В магазины они ходили вместе, но и там яростно спорили на людях, даже не думая прийти к согласию по сложнейшему вопросу первоочередных покупок.
Глаголевы-Шварц так не смогли, или не захотели, покинуть Израиль, и сама постоянная конфронтация бабушек стала настолько привычной, что на старушек перестали обращать внимание.
Внуки выросли. Сергей и Анна нашли хорошую работу по специальности. Появилась возможность купить квартиру побольше и расселить бабушек, но те категорически отказались жить в отдельных апартаментах из соображений, естественно, чисто экономических.
Почти сразу, после переезда в центр страны, Берта Семеновна заболела сердцем. Болезнь оказалась тяжелой. Она долго, по израильским меркам, лежала в больнице после операции. Ольга Ивановна взяла на себя всю тяжесть ухода за больной, но это не приблизило мир между старушками.
Спорили яростно они по-прежнему и по любому поводу.
- Будет, будет Шимон президентом, - бормотала Берта Шварц. – Обязательно будет.
- Убить тебя мало, - говорила в ответ Ольга Глаголева, украшая невкусный больничный харч домашним лакомством.
Поправилась Берта Семеновна и бабушки вновь стали жить вместе, на одной территории в 15 квадратных метров. Тогда и случился некоторый слом в их отношения. Именно в ту ночь, с которой и начался этот рассказ.
- Ну, ты и храпела, - сказала утром Ольга Семеновна. – Слушай, может тебе в противогазе спать?
- Дура ты, дура, - вздохнула Берта Семеновна, нагнулась и поцеловала Ольгу Ивановну в лысеющее, седое темечко. Судя по всему, ее личный слом в отношениях наступил гораздо раньше.
Так уж получилось, что на отъезде в Израиль настоял сын Ольги Ивановны, да и сама Глаголева не раз поднимала этот вопрос, хотя и не собиралась в Еврейское государство, а считала, что всем им нужно податься в США или Канаду.
Берта Семеновна боялась переезда, как и всяких новых, неожиданных, кардинальных шагов.
- Ничего, - бормотала она своим глуховатым, глубоким голосом. – Дома и солома едома. Проживем.
Но петля на благополучии большого семейства Глоголевых-Шварц затягивалась все туже и в январе 1995 года все они оказались в Израиле, арендовали большую четырехкомнатную квартиру в Ашкелоне и стали жить новой жизнью.
Ольга Ивановна примирилась с переездом. Она считала, что Израиль – это вынужденная, перевалочная база на пути, и года через два они все равно переберутся на Запад: «в нормальное государство», - как говорила Глаголева.
Впрочем, и Берте Семеновне было неуютно в новой стране. Ее пугал непривычный быт, незнание языка, смутные перспективы устройства детей по истечении первого года жизни в Израиле.
Русской и еврейской бабушке пришлось жить в одной комнате и это тоже повлияло на недобрый характер их отношений. Даже Берта Семеновна стала отвечать Ольге Ивановне зло и раздраженно. Ругаться, спорить они стали постоянно. Со временем, подобный, недобрый фон жизни семьи стал привычным. Дети были заняты в школе, Анна и Сергей много работали, и времени для семейных разборок у них не было.
Общие проблемы начинались обычно по вечерам, у телевизора. Берте Семеновне нравились одни передачи. Ольге Ивановне – другие.
- Как можно грузить себя подобной дичью, - цедила сквозь зубы Глаголева. – Ты бы хоть внуков пожалела.
- Помолчи, а, - советовала Берта Семеновна, которой, как правило, удавалось первой захватить пульт управления телевизионными программами.
- Брейк, бабули, по углам! – командовал Сергей.
- Сколько можно жить, как кошка с собакой? – возмущалась его жена – Анна.
В ответ Берта Семеновна бросала пульт на диван и хлопала дверью. Споры политические сменили к тому времени свою тематику. Кровь интифады как-то сразу перечеркнула исторические экскурсы. Горячая, противоречивая, нервная реальность - именно это стало волновать бабушек. Причем Ольга Ивановна решительно примкнула к Национальному лагерю, а Берта Семеновна постоянно голосовала за рабочую партии.
- Ты неисправимая большевичка! – кричала на нее Ольга Глаголева. – Твой путь – путь предательства, отступления, сдачи позиций.
- Помолчи, а, - советовала ей по обыкновению Берта Семеновна.
- Только здесь я поняла ваш трусливый, еврейский характер, - говорила Ольга Ивановна.
- Ты антисемитка, - отвечала на это Берта Семеновна.
В магазины они ходили вместе, но и там яростно спорили на людях, даже не думая прийти к согласию по сложнейшему вопросу первоочередных покупок.
Глаголевы-Шварц так не смогли, или не захотели, покинуть Израиль, и сама постоянная конфронтация бабушек стала настолько привычной, что на старушек перестали обращать внимание.
Внуки выросли. Сергей и Анна нашли хорошую работу по специальности. Появилась возможность купить квартиру побольше и расселить бабушек, но те категорически отказались жить в отдельных апартаментах из соображений, естественно, чисто экономических.
Почти сразу, после переезда в центр страны, Берта Семеновна заболела сердцем. Болезнь оказалась тяжелой. Она долго, по израильским меркам, лежала в больнице после операции. Ольга Ивановна взяла на себя всю тяжесть ухода за больной, но это не приблизило мир между старушками.
Спорили яростно они по-прежнему и по любому поводу.
- Будет, будет Шимон президентом, - бормотала Берта Шварц. – Обязательно будет.
- Убить тебя мало, - говорила в ответ Ольга Глаголева, украшая невкусный больничный харч домашним лакомством.
Поправилась Берта Семеновна и бабушки вновь стали жить вместе, на одной территории в 15 квадратных метров. Тогда и случился некоторый слом в их отношения. Именно в ту ночь, с которой и начался этот рассказ.
- Ну, ты и храпела, - сказала утром Ольга Семеновна. – Слушай, может тебе в противогазе спать?
- Дура ты, дура, - вздохнула Берта Семеновна, нагнулась и поцеловала Ольгу Ивановну в лысеющее, седое темечко. Судя по всему, ее личный слом в отношениях наступил гораздо раньше.
Комментариев нет:
Отправить комментарий