В cтране, где нет чужих
1 августа исполняется 730 лет с того дня, как была провозглашена священная клятва трех кантонов, скрепившая военный союз, а вместе с ним и создавшая ядро нового государства на карте Европы – Швейцарии. Предлагаем вниманию читателей фрагменты из швейцарского дневника журналиста Александра МЕЛАМЕДА
«Всяк сущий в ней язык»
… Мне предстоял третий рывок к конечной цели – столице Швейцарии Берну. Два прежних представляли скоростные поезда цепочки, начинавшейся в Дуйсбурге и продолжившейся во Франкфурте-на-Майне. Одолевал я ее, прибыв в Базель, долгонько, около восьми часов, несмотря на действительно мощный ход поездов, которые на иных участках разгонялись до 245 километров в час. В Базеле мне предстояла третья и заключительная пересадка.
Но тут случился курьез. На указанном в плане моего многоступенчатого движения было все: номер платформы, время отправления. Поезд действительно стоял там, где и должен был, время его отправление – то же самое. Одна закавыка: на табло был указан не Берн, а Интерлакен. Без промежуточных остановок. Первая мысль: мозгли поменять платформы. А отправление вот-вот. Я решился и прыгнул на ступеньку. Но законный вопрос – а туда ли я еду – трепетал во мне, как в моей руке – билет с проставленным маршрутом.
Естественно, пробираясь к вагону и месту, я стал теребить первых попавшихся пассажиров, куда же мы едем. На меня смотрели как на идиота. Один мужчина ответил мне по-английски: «Извините, я итальянец. Сам впервые еду». Куда ж ты, мать твою, едешь? Он пробормотал что-то невнятное, к тому же существенно приглушенное медицинской маской. Другими источниками информации могли стать китайские парень и девушка, по виду студенты. Они сдержанно переглянулись (мало ли сумашедших на вокзалах) и ободряюще закивали. Старушка рядом с ними вообще оказалась глухой.
Словом, я шел по своему пятому вагону в полном неведении, тот ли поезд. Добравшись до своего места, я тихо присел и решился спросить двух дам, которые сидели по левую сторону вагона друг напротив друга. «Nach Bern?» – пролепетал я без обязательных присловий типа «Извините, пожалуйста. Это какой поезд?» Сейчас надо было работать по сокращенной стенограмме. Если что, выскочу на первой же станции и буду спрашивать о поезде на Берн.
Одна из дам, которая в это время слушала подругу по мобильному, кивнула мне, не прибегая к звукам. Ее уши и речевой аппарат были вне зоны доступа.
Пастух забавно козырнул, сохраняя строгое выражение лица, пожелал доброй дороги, и повернулся к двум дамам, сидевшим у противоположного окна. Причем, к одной – по-итальянски, а к другой – по-французски. Как он вычислил языки общения, я понял потом: все тут владели одновременно или попеременно разными языками. Главное – у меня отлегло от сердца. Еду куда надо.
Контролер двинулся в соседний вагон. А дамы продолжали щебетать. И между собой, и с мобильной собеседницей, и попеременно. Поскольку речь одной из них, которую я назвал про себя француженкой, была уснащена немецкими глаголами, я понял, что по ту сторону связи речь шла о щекотливом положении: нет денег на свадьбу, невеста на шестом месяце, и если француженка не выручит, то быть беде. Сидящая напротив дама в это время радовалась, говоря по-итальянски cо своей знакомой, и в ее тексте тоже было немало Deutschsprache, хотя от смешков можно было воздержаться: кто-то из общих знакомых скончался от индийского гриппа, зато оставил в Милане очень приличное состояние, за которым надо было отправляться по ту сторону Альп. «Ну вот тебе и деньги на свадьбу!» – едва не вырвалось у меня вполне в духе Жванецкого: «Дадим по голове и отыграем свое».
В эфире встретились две ситуации, которую лихо, с шутками-прибаутками, порой совещаясь друг с другом и пересказывая некоторые нюансы, разруливали мои соседки-полиглоты. Это продолжалось целый час, пока электричка приближалась к Берну. Француженка и итальянка владели английским и немецким настолько совершенно, что трындели, не замечая, каким словесным наводнением накрывают вагон. Вагон, кстати, не роптал. Никаких грозных бровей, какими бы осадили их строгие немецкие бабушки, головой показывая на табличку над окнами немецкого вагона: на ней был силуэт с мобильником в руке, перечеркнутый красной чертой, и для убедительности снабженный предупреждением Das nervt (Это нервирует). Нет, никого этот безудержный треп в поезде, оставившем Базель, не нервировал. «Господи, милые соседки! – подумал я. – Мне бы, недоучке, хоть десять процентов ваших знаний и свободы изложения». Я так и не понял, кто из них кто.
Зато сообразил другое. Каждый язык здесь свой, каждый уместен тогда, когда пожелает его обладатель, каждый легко уступает место другому. А если возникает потребность что-то уточнить, другой язык может сделать это ярче, доказательней, доступней.
И оно не покидало меня те несколько дней, которые я провел в Берне, заодно вспоминая автобусные турпоездки в уникальную страну.
Уникальность ее в том числе состояла в том, что она, потратив столетия на войны с соседями, пытавшимися слопать эту альпийскую страну, и предельно закалив боевой дух, воспитала поколения отважных в мире воинов. Но, в конце концов, прослыла не только страной тотальной отваги, но и умением прекрасно ладить с прежними врагами.
Как козел поссорил и подружил два государства
На холме Розенберг раскинулся известный в Швейцарии санкт-галленский Wildpark Peter und Paul (Парк дикой природы Петра и Павла). Заповедник появился благодаря козлам. Если точнее, козерогам. Он был основан 16 февраля 1892 года по инициативе местного общества защиты дикой природы «Диана» с благородной идеей, созвучной современному поколению экологов, – прекратить отстрел козерогов в альпийских лесах.
Сокращение поголовья козерогов в конце XIX – начале XX вв. объяснялось не только потребностями в еде, хотя многие самцы достигали веса в центнер, и обитатели Альп могли запасаться мясом впрок. Козерог истреблялся оттого, что считалось: практически весь он, от шерсти до, пардон, экскрементов, представлял биоматериал для приготовления снадобий. Козерога в модных салонах того времени называли лекарством от всех болезней. Что-то вроде западного аналога жень-шеня. Особенно запали на него мужчины, так как местные знахарки советовали им употреблять дикую козлятину, чтобы обретать недюжинную мужскую силу.
Статистика не запечатлела стремительного прироста любовных соков. Однако рекомендации ведуний сработали.
Козла извели подчистую.
Козла, имевшего несчастье пастись на итальянской земле, век назад выбивали по политическим соображениям, а не как источник виагры, как в Швейцарии.
Учитывая, что козероги границ не разбирали, популяция на территории Швейцарии исчезала на глазах. Швейцарцы первыми и озаботились. Требовалось всего ничего. Договориться с соседом. Виктору Эммануилу III было адресовано письмо с просьбой продать пару юных животных. Но правитель посчитал, что для итальянцев предпочтительно оставаться монополистами.
Санкт-галленские энтузиасты решились на отчаянный шаг. Они связались с известным в Альпах браконьером Джузеппе Берардом и снабдили его инструкциями, деньгами и снаряжением. Через несколько дней тот прибыл из Италии с ценным грузом – три козочки.
Контрабанда требовала исключительного умения, поскольку речь шла о новорожденных детенышах, отсутствие которых могло быть обнаружено через считанные часы. Берард все продумал. Он предварительно подоил коз, наполнил молоком бутылочки и поместил все это в рюкзак, как и детенышей. Пока шел по перевалам, поил козочек материнским молоком и укутывал их шерстяными шарфами, чтобы не замерзли.
Джузеппе Берард уходил из парка дикой природы Петра и Павла браконьером, а вернулся защитником животных.
Он отпаивал малышей, которые нуждались в молоке, весь первый год жизни, и ухаживал за ними сутками напролет. К 1913 году по методу Берарда из Италии было переправлено в Швейцарию до ста козерогов. Громко говорить об этом было невозможно. Все больше шепотом. Шепот подкреплялся звоном монет. За каждого добытого таким образом козленка выплачивалась сумма от 800 до 900 франков из казны федерального ведомства внутренних дел.
Так ведомство, которое стояло на страже законности, становилось спонсором преступления.
Популяция животных была возрождена. За многие годы она выросла – до такой степени, что в швейцарских Альпах в 1977 году была разрешена охота на них.
Однако история с контрабандой не была забыта ни швейцарской стороной, ни итальянской. Понятно, что обиженными считали себя итальянцы, которые, мигом забыв о неблаговидных деяниях Виктора Эммануила III, утратили и монополию на козла, и его самого. Так или иначе, необходимо было перевернуть эту не очень веселую страницу.
Швейцарцы придумали акцию «Козерог-2006». Акт приема-передачи бедному на козлов южному соседу от богатого на козлов северного в количестве 11 (одиннадцати) голов состоялся в деревне Вариата в общине Беллино. Коз вручал швейцарский консул, прибывший специально из Генуи, о чем 8 июня 2006 года сообщила печать Швейцарии. Рогатое поголовье передавали под аккомпанемент аккордеонов и пение детишек в присутствии полутысячной толпы.
Так был восстановлено козерожье поголовье, а заодно и добрососедское отношение в Альпах. О былой криминальной составляющей и художествах Виктора Эммануила III было решено забыть. Козероги вольготно скачут по настоящим скалам, и только несколько из них осваивают искусственно созданные камни, став обитателями Парка дикой природы Петра и Павла.
Гений из Барахляцкого переулка
Да, энтузиасты из Санкт-Галлена приняли много лет назад решение сомнительного свойства с точки зрения закона. Но до сих пор жители города считают его гениальным.
Швейцария богата на гениев. И город Берн не исключение. Озарение однажды пришло жителю переулка Kramgasse, где он жил в доме 49. Имя жителя – Альберт Эйнштейн.
Выступая в 1915 году в Прусской академии наук с серией лекций, Эйнштейн заложил основы современной физики. К примеру, в четвертой лекции провозгласил решение важной задачи. Он объединил теорию относительности и теорию гравитации. И назвал все это общей теорией относительности (ОТО), в которой гравитация распространяется со скоростью света, а не с бесконечной скоростью, как это утверждал Ньютон.
В принципе, он пришел к этому открытию за десять лет до исторического выступления…
Судьба наградила переулок Kramgasse неблагозвучным именем, о котором стараются лишний раз не упоминать. Kram в переводе с немецкого «барахло», «хлам». Здесь веками торговали тряпьем, мебелью, другими предметами обихода. Старьевщики катили свои телеги, уворачиваясь от трамвая, громыхавшего на одноколейке.
Приходит на память «Когда б вы знали, из какого сора…» Приличный люд на Kramgasse старался не селиться: суетно и непрестижно. Но сотрудник Швейцарского патентного ведомства Альберт Эйнштейн со своим скромным жалованьем был рад этому крову.
Для Эйнштейна Берн стал поистине благословенным местом. Здесь он женился, порадовался появлению двух своих детей. Квартира в доме 49 была пристанищем семьи совсем недолго, около двух лет, с 1903 по 1905 годы. Но за это время Эйнштейн написал пять своих основных работ, одна из которых была в 1921 году удостоена Нобелевской премии.
Нет, это была не ОТО, в которой рассмотрены связь пространства, времени и материи и которая породила целое созвездие направлений в физике, математике и философии.
Для современников Эйнштейна откровением стало то, что и пространство и время обладают кривизной, а время в гравитационном поле замедляет свой ход. Членов Нобелевского комитета можно было понять. Их брала оторопь, едва они начинали вникать в рассуждения Эйнштейна. Академики переглядывались, полагая, что их, говоря сегодняшним языком, разводят.
Так был найден дипломатичный выход: премия была присуждена Эйнштейну за теорию… фотоэффекта. Она была в числе тех самых пяти работ, созданных на Kramgasse. Вот в ней, по мнению членов Нобелевского комитета, все было четко, ясно, она проверена экспериментально. А теория относительности… Ну давайте не называть ее в графе, а просто отметим: «… и за другие работы в области теоретической физики».
Не поняли ничего и академики в Берлине. В принципе, об этом Эйнштейн рассказывал коллегам, посещавшим его на Kramgasse, даже не выходя из дома, а лишь выглядывая с балкончика своего дома, с которого он в портретном формате смотрит на экс-земляков. В считанных метрах от дома в конце переулка находились башенные часы.
– Смотрите, Герман! – говорил Эйнштейн математику Минковскому, часто посещавшего его на Kramgasse. – Часы вблизи массивных объектов идут медленнее, чем вдали от них. Хотите докажу?
– Не надо! – горячился математик, теребя пышные усы. – Пусть так. Но все необходимо просчитать. Давайте сделаем так: я поддерживаю теорию относительности, но предложу ее наглядное геометрическое истолкование.
Впоследствии модель Минковского существенно помогла Эйнштейну, слабо разбиравшемуся в математике, в разработке общей теории относительности.
А пока они выходили из дома 49, обговаривая контуры будущего исследования, и подходили к сооружению, замыкавшему переулок, любовались причудливым циферблатом, который наличием солнца, луны и звезд как раз и отражал суть их беседы – единство пространства и времени.
Zytgloggenturm – Цитглоггентурм, как произносится на местный лад башня, правильное немецкое название которой Zeitglockenturm – башня с установленными на ней колоколами, отбивающими время. По сию пору с 1191 года сооружение честно несет службу. Под этой башней и размышляли Эйнштейн и Минковский о том, что даст человечеству знание теории относительности.
Даже сегодня, более века спустя с момента, когда Эйнштейн сформулировал свою ОТО, ее постулат о том, что время и пространство могут быть подвержены деформациям, представляется миллионам людей чем-то невероятным.
Но и теория относительности подвергается изменениям. Она – звено в цепочке трансформации наших представлений о мире. Сам Эйнштейн, говорят, понял это и временами порывался переосмыслить отдельные положения своей теории.
Хотя ОТО проверялась на практике и доказала состоятельность, однако нередко и она давала сбой. Значит необходимо создать новое учение, условно названное «теория всего». Один из путей к ней – теория струн, которая смогла бы органично увязать ОТО и квантовую механику.
Пессимисты уверены: есть какие-то сферы, которые при всех сегодняшних достижениях могут так и остаться непознанными – существует же предел человеческого сознания. Оптимисты, напротив, дают на создание новой теории, в которую впишутся эйнштейновские открытия, от 20 до 30 лет. При этом и пессимисты и оптимисты сходятся в том, что мысли Альберта Эйнштейна были для своего (да и для нашего) времени революционны. Они помогли найти дорогу для технологий, без которых невозможно представить современный мир.
Последствия ОТО грандиозны. Современные ученые составили перечень изобретений, которые никогда бы не состоялись, не будь теории относительности и других работ Эйнштейна.
Мы бы жили без лазерных технологий, без солнечных батарей, цифровых фотоаппаратов, навигационной спутниковой системы GPS.
Любопытно, что сам Эйнштейн гением себя не считал. «У меня нет никакого особенного таланта, – говорил Эйнштейн в 1952 году за три года до своей смерти, – я просто страстно любопытен». А за четыре года до смерти, 14 марта 1951 года, в день своего 72-летия, он показал фотографу язык. Что это, озорной символ уверенности в том, что непознанное все же когда-нибудь будет познано?!
Берн не забыл своего выдающегося жителя. Альберт Эйнштейн в бронзовом обличье сидит в городском Саду Роз, словно притомившись от восхождения на крутую гору, где раскинулся Rosengarten. Кажется, он, преодолев земное тяготение, парит над Берном, продолжая размышлять об основах мироздания, окруженный ароматами цветов.
Роз здесь если не море, то озеро. Точнее, созвездие озер. Цветник спланирован небольшими участками, где представлены десятки сортов роз. Большинство из них напоминает о создателе этого благоухающего чуда – знаменитом французском селекционере Марии-Луизе Мейланд, которая достойно представляет семейство, несколько веков занимающееся выращиванием сочиненных им гибридов роз.
И имена-то им, указанные на табличках рядом с розовыми кустами, госпожа Мейланд и ее родные раздали достойные.
Розарий наполнен громкими именами, разноцветными лепестками и исходящим от них благородством. Христофор Колумб, Мария Каллас, Шарль де Голль, Луи де Фюнес, Чарльз Чаплин… Напомним: Чаплин много лет жил в Веве, где похоронен. Луи де Фюнес в Швейцарии не бывал, зато вполне разделял страсть госпожи Мейланд: последние 15 лет жизни занимался выращиванием роз. Еще одно имя, которое не то чтобы на слуху, но тоже вполне знаменитое – Жан Анри Дюнан, швейцарский предприниматель, первый лауреат Нобелевской премии мира, человек, по чьей инициативе был основан Международный комитет Красного Креста.
Так вот над Берном – один на скамейке, другой на кусте – смотрят друг на друга два нобелевца, Эйнштейн и Дюнан, ведя неслышную нам беседу о судьбах человечества, которое говорит на разных языках, но по сути об одном и том же.
О будущем, основы которого зарождаются в краю, где все свои, в каком бы обличье ты ни появился, и где готовы понять тебя и увлечь неспешными и уверенными буднями красивой страны.
Здесь, где парит над Берном Rosengarten, как и в поезде, которым я прибыл в столицу, да, пожалуй, повсюду тебя не отпускает ощущение, что ты в стране, где нет случайных людей, чужих языков, и где тебе не дают почувствовать себя пришельцем.
Не знаю, есть ли шанс у любого посетителя Rosengarten когда-нибудь прославиться и воплотиться в розу, пополнив линейку безусловных знаменитостей. Кто знает, кого привела нынче судьба в этот замечательный цветник… Но вот что вполне реально: снять условную шляпу перед Эйнштейном, присесть с рядом с гением и насладиться хором ароматов, в именах которых звучат напоминания о великих достижениях цивилизации.
Комментариев нет:
Отправить комментарий