О СИРОТСТВЕ МОГИЛ

 Были сегодня на могиле отца, в Ашкелоне. Так жаль, что не дожила до репатриации моя мама.  Внучки мои теперь знают, где похоронен их прадед. Это так важно, как мне кажется. Есть, на мой взгляд, особое сиротство могил. Я не знаю и не могу знать, где могила погибших в погромах, и за годы Холокоста, моих стариков. Проклятие галута. Израиль нужен нам и за тем, что не было  СИРОТСТВА МОГИЛ. Чтобы все мы были рядом. И при жизни, и после.

ОДНА СЛЕЗА

рассказ

Памяти моего отца.

Он говорил, что советская власть сделала его слепо-глухо-немым и, конечно же, полным инвалидом пятой группы. Он сообщал об этом при первой возможности, но никогда не раскрывал тайну своих странных увечий.

Но пришла эпоха перемен. Мы собрались, чтобы отпраздновать 77-ю годовщину со дня рождения слепо-глухо-немого, и в этот день он осмелился раскрыть нам, веселым и хмельным, эту самую тайну.

Он говорил долго, сидя, но с поднятой и полной рюмкой в руке.

- Я стал немым зимой 30-го года, - сказал он. - В молодости я был болтлив без меры и говорил по любому поводу без остановки, не обращая внимания на тех, кто меня слушал. Меня арестовали за пропаганду троцкизма. Три месяца, раза два в неделю, меня вызывали на допрос и били, ни о чем таком не спрашивая. Просто сажали на привинченный к полу табурет и начинали бить… У моей мамы в годы НЭПа был свой бизнес: торговля мукой. Она отдала чекистам всё то, что у неё было, и меня перестали бить, потом она продала наш дом и даже ножную, швейную машинку «Зингер» - и этого хватило, чтобы меня выпустили из тюрьмы, но запретили жить в том городе, где я родился и вырос.

Из тюрьмы я вышел совсем другим человеком: совершенно разучился говорить. Я стал немым, но все еще видел мир, меня окружающий, и слышал его многоголосье.

Мама отправила меня к бабке в местечко под Полтавой. Именно там я ослеп, потому что видеть умирающих с голода детей было выше человеческих сил. Умерла моя бабка-Циля, а я каким-то чудом, в полубреду, миновав кордоны, оказался в сытом, относительно конечно, Ленинграде.

Что было дальше не так важно. Существенно, что именно в этом городе я потерял еще и слух, чтобы не слышать то, что день и ночь вещало радио. Оно было везде: дома, на работе, на улице. К тому времени я уже хорошо понял, где живу, и слушать наглую, подлую, откровенную ложь не было никаких сил. Так я перестал слышать все то, о чем говорили эти черные тарелки, ораторы и люди на разных собраниях, и очень частых собраниях, по любому поводу.

Я стал жить слепо-глухо-немым, счастливым человеком… Ну, об инвалидности по пятой группе вы сами все знаете».

Старик сказал все это и замолчал, склонив тяжелую, совершенно лысую голову.

- Так за что пьем? – спросил кто-то из нас.

- Не знаю, - поднял голову старик. – У вас впереди тяжелая доля: научиться видеть, слышать и говорить. Это, как мне кажется, еще труднее, чем стать таким, как я… Проще… Гораздо проще, так и остаться без языка, слуха и глаз... И потом у детей слепо-глухо-немых мало шансов родиться и жить здоровыми".

Старик опрокинул в себя содержание рюмки, опустил её, пустую, на стол и замер, забыв о закуске. Он сидел, не шевелясь, и по мертвой, гладко выбритой, щеке старика текла одна единственная, но большая слеза.

Сколько лет прошло с тех пор, а слеза эта передо мной. Сегодня власти в страны, где родился тот юбиляр, всё делают, чтобы вновь население державы превратить в слепо-глухо-немых инвалидов. В страну счастливых людей, подобных тому старику, с одной, единственной, большой слезой, текущей по мертвой щеке несчастного человека.

А.Красильщиков.