НОС ГОГОЛЯ

 Русские националисты-юдофобы никогда не любили Николая Васильевича Гоголя. Точнее, относились к нему с каким-то недоверием, что ли. Даже восторженное описание еврейского погрома в «Тарасе Бульбе» не могло поколебать их подозрительность к личности и творчеству великого мастера.

Самая распространенная порода антисемитов – мизантропы. Неприязнью к еврею эти люди словно лечили или оправдывали свою патологическую ненависть к роду людскому. Убежден, и Гоголь, и Достоевский, и Вагнер – страдали тяжелой формой мизантропии.

Впрочем, двое последних были еще и теоретиками ненависти. Гоголь так низко не пал. В своем публицистическом труде «Избранные места из переписки с друзьями» он не тронул еврея, а свою преданность царю, православному богу и отечеству доказывал иными методами. Судя по всему, недостаточно убедительными.

Владимир Солоухин в «Камешках на ладони» писал о Гоголе так: «...С одной стороны, «О, Русь, птица-тройка», с другой – одни хари да рожи. Чего стоят имена русских и малоросских людей во всех почти произведениях Гоголя. Все эти башмачкины, довгочхуны, товстогубы, пошлепкины, держиморды, люлюковы, уховертовы, яичницы, жевакины, собакевичи, кирдяги, козолупы, бородавки, сквозники-дмухановские... Что стоит описание русского губернского бала и сравнение его с мухами, слетевшимися на сахар, да и многое, многое другое».

Надо отдать должное, писатели-патриоты всегда могли отличить правильный «череп» от неправильного. То, что сам классик носил весьма странную и смешную фамилию, Солоухина не смутило. Все меркло перед страшной догадкой, что не любил, ну, недолюбливал, Николай Васильевич народ православный.

Читаем дальше: «И вот при очень внимательном и многократном прочтении гоголевских текстов можно вдруг прийти к мысли, что его всю жизнь мучила одна глубокая тайная любовь, его тайна тайн и святая святых – любовь к католической Польше. Происхождение ли здесь причиной (все-таки Яновские как-никак), исторические ли очень сложные связи Польши и Украины – не знаю, но едва ли я ошибаюсь... Все, что я тут напишу, совершенно недоказуемо и, как говорится, гипотетично, но если мысль зародилась, пусть самая спорная, то отчего бы ее не высказать? От величайшего русского писателя не убудет».

Не убудет – это точно. Может, и прав Солоухин. Здесь рискну припомнить не только «католическую» главу из того же «Тараса Бульбы», но и то, что лучшие свои страницы написал Гоголь в тени соборов Рима. Ну, а ярый, почти фанатичный патриотизм в «Избранных местах из переписки с друзьями» – это так, маскировка подлинной сути в форме публицистики. Страсть по монашеству – следствие душевного нездоровья накануне смерти. В общем, был Гоголь тайным западником, почти шпионом ЦРУ или там Моссада.

Просто все до примитива у шовинистов и юдофобов. Нет мук писательских, нет естественной мизантропии, нет отчаяния перед тайнами бытия и страха смерти, а есть одна партийность по вере и расе. Тоска, да и только. Как там писал Гоголь: «Скучно на этом свете, господа!» «Скучно» еще и потому, что верой в свой народ и его будущее Николай Васильевич не мог похвастаться. К мизантропии мы смело можем прибавить исторический пессимизм этого гения.

Выходит, на «беспартийности» классика тайные стороны творчества Гоголя не исчерпываются. От «запорожской» повести Николая Васильевича перенесемся к «петербуржской», к знаменитой истории о титулярном советнике Башмачкине и попытаемся это доказать.

Прежде всего, отметим, что из «Шинели» Гоголя вышла не либеральная слеза, в духе Бичер Стоу или Гектора Мало, пролитая над судьбой маленького человека, а жуткий призрак, наводящий страх на весь Петербург той поры. Не умер от горячки Акакий Акакиевич, а стал «ангелом» мщения. По классическому канону «тенью отца Гамлета». А где мистика потустороннего – там и символика особая, пророчества, без которых никакая великая литература и быть не может.

Здесь и начинаются проблемы расшифровки. Вспомним, что оживший мертвец – Башмачкин грабил не своих прямых обидчиков, содравших с Акакия Акакиевича вожделенную шинель, а лиц к этой бандитской акции совершенно непричастных. Подробно же останавливается Гоголь на жуткой истории со «значительным лицом», не принявшим жалобу несчастного Башмачкина. Это ему мстительный мертвец прокричал в ухо: «А! так вот ты наконец! наконец я тебя того, поймал за воротник! твоей-то шинели мне и нужно! не похлопотал об моей, да еще и распек, отдавай же теперь свою!»

А чиновник-то этот, как раз, был человеком совестливым, не злым. Гоголь пишет о нем так: «… И с тех пор каждый день представлялся ему бледный Акакий Акакиевич, не выдержавший должностного распекания. Мысль о нем до такой степени тревожила его, что неделю спустя он решился даже послать к нему чиновника, что он и как, и нельзя ли, в самом деле, чем помочь ему; и когда донесли ему, что Акакий Акакиевич умер скоропостижно в горячке, он остался даже пораженным, слышал упреки совести и весь день был не в духе». И вот этого достойного человека и решил наказать жуткий призрак – мертвец. Выследил – и наказал, раздев в мороз и напугав почти до смерти.

Гоголь – великий художник. Он знает, что от сознания вины до покаяния – один шаг, потому и придумал мистический образ «казни» «значительного лица». Но как близка ткань подлинно художественного произведения к самой жизни! Причудливые, фантастические видения могут быть ближе к реальности, чем даже сама реальность.

Издавна повелось в России, что униженные и оскорбленные мстят за обиды и лишения бунтом «бессмысленным и беспощадным». Причем мстят не прямым виновникам своей беды, а, прежде всего, «значительным лицам», не разбираясь в их человеческой сущности и степени вины.

Под лицами этими, однако, следует понимать не только тех, кто оказался выше по чину униженного и оскорбленного, но всякого, сумевшего выстроить свою жизнь по законам покоя, достатка и творчества. (Вспомним, Башмачкин в труде своем почти робот.) Недаром призрак в повести сдернул шинель «с какого-то отставного музыканта, свиставшего в свое время на флейте».

И по сей день бродит по России тень призрака-мстителя Акакия Акакиевича, убежденного, что в трагедии его бытия виноваты не прямые виновники его бед, а все те же жиды и Соединенные Штаты. Да и не только по России. Но это так, к слову.

Есть еще одна удивительная особенность повести Гоголя, вовсе незамеченная так называемыми революционными демократами – литературными критиками той поры. Не бедность, не тупое рабство на службе – трагедия Акакия Акакиевича, а одиночество, то есть беды титулярного чиновника никак не списать на социальные основы бытия, на уродства жизни при царском режиме. Шинель в повести не просто верхняя одежда: она жена, семья, круг друзей Акакия Акакиевича, прорыв из одиночества: «Как будто он был не один, а какая-то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу, – и подруга эта была не кто другая, как та же шинель на толстой вате, на крепкой подкладке».

Получается, и сама месть несчастного чиновника начинает носить не узкий, бытовой характер, а прямо-таки космический. Акакий Акакиевич мстит самой природе людской, обрекающей человека на фатальное одиночество. Отсюда и в самой мести нет никакого смысла, как и в пресловутом русском бунте «бессмысленном и беспощадном».

Финал знаменитой истории о бедном чиновнике и вовсе странен: маленький человечек решительно преображается: «Привидение, однако же, было уже гораздо выше ростом, носило преогромные усы и, направив шаги, как казалось к Обухову мосту, скрылось совершенно в ночной темноте». Рискну предположить, что к акции мщения Акакия Акакиевича присоединился кто-то из прямых виновников его смерти, что только подчеркивает абсурдность самого анекдота. Как тут не вспомнить портрет грабителей: «… увидел вдруг, что перед ним стоят почти перед носом какие-то люди с усами, какие именно, уж этого он не мог даже различить». И – правда: совестливое «значительное лицо» к делу мести и ненависти не пришьешь, ночных бандитов, утепленных, к тому же, ворованной шинелью, – можно и даже нужно.

Усы – это конкретно. Усы и без самого лица – деталь приметная, усами можно напугать до паралича воли. Два монстра – призраки-усачи – превратили историю ХХ века в трагедию кровавого абсурда…

Кстати, так и не удалось выяснить, кто персонально произнес знаменитую фразу о пресловутом выходе из верхней одежды, пошитой гением Николая Васильевича Гоголя.

Историк литературы Ирина Левонтина пишет: «А с фразой про «Шинель» получилось вот что: в 1887 году в России вышла книга «Современные русские писатели. Толстой – Тургенев – Достоевский», принадлежащая перу французского критика Эжена Вогюэ, который сыграл огромную роль в знакомстве Запада с русской классической литературой. Из этой книги фраза о «Шинели» и стала широко известна. Говорил ли Достоевский когда-либо что-то подобное, никто не знает. Собственно, у Вогюэ во французском тексте говорится, что так сказал один писатель, а уж переводчик «уточнил»: да Достоевский, больше некому. Это выяснил еще в 1968 году советский литературовед С. А. Рейсер, сопоставив перевод с оригиналом».

Возможно, но, в конце концов, не так уж важно, кто сказал: «Все мы вышли из «Шинели» Гоголя». Существенно другое. Похоже, не литература и не сама великая культура России вышли из «шинели» Гоголя ( так же из «фрака» Пушкина, «сюртука» Достоевского или «поддевки» Льва Толстого), а сама русская история. Да и не только русская, а история всего человечества, в его тщетной попытке выйти из одиночества во Вселенной с помощью «шинели» технического прогресса…

Получилось что-то вроде мощного финального аккорда этих заметок: «Вселенная! Прогресс!» А что, если больше всего на свете любил классик игру в слова? Был он в этом деле величайшим, непревзойденным мастером. Главный же смысл за любой игрой – сама игра, а не досужие домыслы при виде волшебных фокусов и фантастического жонглирования на литературном манеже.

Нет, прав был писатель Солоухин – сомнительна фигура Николая Васильевича Гоголя. Ох, сомнительна.