вторник, 15 августа 2023 г.

МЯТЕЖНАЯ ДУША

 

Мятежная душа

Леонид Говзман 13 августа 2023
Поделиться148
 
Твитнуть
 
Поделиться

Искушение

Нет, наверное, ни одного культурного народа, который, время от времени оглядываясь на дымящуюся дорогу жизни, не пытался бы осознать себя в надежде отыскать среди теней предков мыслителей, способных пролить свет на национальную историю. Ведь именно из наблюдений над прошлым выводится философия национальной истории, и общество жадно ловит любые догадки, потому что они удовлетворяют неискоренимую потребность осмысления народной судьбы. И уж если этому нетерпению поддаются «благоустроенные» народы, то устоит ли против искушения современный еврей?..

Не такому ли искушению обязаны мы выходом в издательстве «Лехаим» книги Глюкель фон Гамельн «Рассказ от первого лица»?..

И не такое ли искушение заставляет нас перевернуть первую страницу…

«Однажды птице, отцу троих птенцов, надо было перелететь через бурное море со своим потомством. Море было таким большим, а ветер таким сильным, что птице пришлось переносить детей в своих сильных когтях поочередно. Когда с первым птенцом самец был на середине пути, ветер усилился, начался настоящий шторм, и он сказал: «Дитя, посмотри, как я выбиваюсь из сил, как рискую жизнью ради тебя. А ты, когда вырастешь, сделаешь то же самое для меня? Будешь ли заботиться обо мне, когда я состарюсь?» Птенец отвечал: «Донеси только меня до безопасного места, и, когда ты состаришься, я стану делать все, о чем ты меня ни попросишь». Услышав это, отец разжал когти и сказал: «Поделом такому лжецу, как ты!»

Добравшись до середины моря со вторым птенцом, отец задал ему тот же вопрос и, получив такой же ответ, бросил и его в море со словами: «И ты лжец!» 

Наконец он отправился в путь с третьим птенцом и, когда на полдороге задал ему свой вопрос, третий и последний птенец отвечал: «Дорогой отец! Это правда, что ты напрягаешь все свои силы и рискуешь жизнью ради меня, и стыдно мне будет не отплатить тебе тем же, когда ты состаришься! Однако я не могу взять на себя такого обязательства. Одно обещаю: когда вырасту и у меня будут собственные дети, я сделаю для них столько же, сколько ты сделал для меня». Услышав это, отец сказал: «Мудро сказано, дитя мое! Во что бы то ни стало я донесу тебя до берега».

В 5451 году (1690–1691) гамбургская еврейка записала для своих детей эту притчу о непохожем на короля Лира отце птичьего семейства.

Притча о птицах первой вошла в число историй, открывающих тщательно продуманную автобиографию — рассказ о превратностях судьбы, — которую она сочиняла много лет и которую вручила детям. И, как показало время, не только детям, но — истории, поскольку автобиография стала источником сведений о социальной и культурной жизни немецких евреев (ашкеназов).

Гамбургскую еврейку звали Глюкель фон Хамельн  (Глюкель из Хамельна). Назвал ее так — «Глюкель фон Хамельн» — в 1896 году редактор первого издания ее мемуаров, написанных на идише: хорошо звучащие по-немецки имя и фамилия с аристократическим «фон» подчеркивали, что она — супруга Хаима, родом из Хамельна. Однако при жизни она слышала еврейское «Гликль». В еврейской поминальной книге она именуется по отцу: «Глик, дочь блаженной памяти Иуды Иосифа из Гамбурга».

Биографические сведения о Гликль весьма ограничены, их можно почерпнуть как из самой автобиографии, так и из небольшой статьи в «Еврейской энциклопедии» д-ра Л. Каценельсона и барона Д. Г. Гинцбурга и переведенного на русский язык и вышедшего в 1999 году исследования Натали Земон Дэвис «Дамы на обочине. Три женских портрета XVII века».

Тайна назидания

«О небо, подумать только, какую счастливую жизнь вели мы по сравнению с нынешними временами, хотя у людей не было и половины того, что есть у евреев сейчас».

Так заканчивает Гликль свою первую «книжку».

Уникальность этих слов в том, что их с одинаковой искренностью могли произнести и в конце XVII века, и в конце XVIII-гo, и — ХГХ-го, ХХ-го, могут и сегодня, в начале XXI-го. Потому что в основе этого признания — воспоминания о счастливом детстве, о юности и молодых годах жизни.

Гликль была счастливой женщиной. Об этом говорят все ее семь книг — семь частей жизни, семь десятилетий.

Предвижу вполне понятное возражение: о каком счастье может идти речь, если Гликль приступила к описанию своей жизни после кончины первого мужа, и если в первых же строках женщина признается: «В глубоком горе, для облегчения сердца приступаю я к написанию этой книги в год от сотворения мира 5451 (1690–1691)…»

Но поспешим закончить цитату: «…да возвеселит нас поскорее Г-сподь и да пошлет Он нам Своего Искупителя!»

С одной стороны — глубокое горе, с другой — искупительное веселье.

Такая оппозиция — ключ к пониманию этой по форме бесхитростной, но вместе с тем удивительно глубокой книги.

Впрочем, пройдем путь ее постижения неспешно, шаг за шагом…

Итак, умирает муж. Безутешная вдова садится за жизнеописание.

Не странное ли занятие?

Прежде всего, заметим: автобиография Гликль — первая из дошедших до нас автобиографий еврейских женщин. В то время евреи уже писали автобиографии, но это были исключительно мужчины; например, венецианский раввин Леон Модена написал историю своей жизни для «сыновей… и их потомков»…

Гликль — тоже обращается к детям: «Я пишу, дорогие дети, не с целью назидания. Написать такую книгу мне было бы не под силу, да у нас уже имеется множество подобных книг, написанных нашими мудрецами. К тому же есть у нас Священная Тора, в которой можно найти все необходимое, чтобы совершить достойный путь из этого мира в мир грядущий».

Но если цель не назидание, то что же?

Читаем дальше.

«Главная заповедь Торы — возлюби ближнего своего, как самого себя. Однако в наши дни, увы, мало найдется людей, любящих ближних всем сердцем. Напротив, ничто не доставляет человеку такого удовольствия, как возможность подставить ножку своему ближнему и чем-то навредить ему.

Самое лучшее для вас, дети мои, — служить Г-споду от всего сердца, без лжи и притворства, не притворяясь и перед людьми, когда в сердце своем вы мыслите совсем иное…»

Заявляя о том, что ее цель — не назидание, Гликль переходит к откровенному назиданию, причем, по тону, далеко не менторскому, не примитивному морализированию. Напротив, ее назидание исключительно «профессиональное», с включением в ткань наставлений притч, историй, пословиц и поговорок.

Весь мир — один стон

В семи ее «книжках» — как она сама их называла — рассказано двенадцать историй, легенд и притч, и еще некоторые упоминаются.

Обратимся к одной из этих историй.

 «Двум евреям стало известно, что добрая часть драгоценных камней попала в руки некоего бюргера из Норвегии… Негодяи задумали ограбить его и отправились за ним вслед. Наведя справки, они быстро выяснили, где проживает бюргер, завязали с ним знакомство и напросились ночевать. Очень быстро вычислили, где он прячет свои сокровища, ночью они изъяли алмазы из тайника, а на рассвете покинули дом, наняли на берегу шлюпку и уже считали, что счастливо завершили авантюру. 

Но Всемогущий Г-сподь решил иначе»…

Далее Гликль рассказывает, что «негодяев» приговорили к повешению. Но один из воров, чтобы избежать смертной казни, немедленно принял христианство. Другой всегда был верующим — этот еврей предпочел смерть.

Перед нами — и зарисовка нравов, и, одновременно, moralite.

А вот Гликль говорит о тяготах жизни. И приводит поговорку: «Весь мир — один стон, но каждый думает, что стонет он».

И далее — следует притча.

«Шел философ как-то по улице. Встретился ему старый друг. Он спросил друга, как идут дела? Тот отвечал: «Плохо! Столько горестей, как у меня, нет ни у кого в мире». На это философ сказал: «Приятель, давай поднимемся на крышу моего дома. Я покажу тебе весь город и расскажу, сколько горестей и неприятностей скрывается под каждой крышей. И тогда, если захочешь, можешь бросить свою горсть в общую чашу и в обмен вытащить любую другую. Может быть, ты найдешь такую, которая будет больше по душе».

Оба поднялись на крышу, и философ поведал своему другу о печали, что омрачала жизнь каждого из домов. Потом предложил: «Теперь сделай так, как я тебе говорил». Но друг ответил: «Действительно, я вижу, что в каждом доме скрывается не меньше, если не больше бед, чем у меня. Уж лучше мне держаться за свою беду». Каждому свойственно думать, что его бремя — самое тяжелое. Отсюда следует, что нет ничего лучше терпения. Потому что, если Г-сподь Всемогущий захочет, то может снять с нас бремя в одно мгновение».

Да, Гликль многократно обращается к Б-гу. Но как внимательно нужно читать эти строки — за ними нечто большее, чем простые призывы или мольбы.

«Дорогие дети моего сердца, утешьтесь и терпеливо сносите свои печали. Служите Г-споду Всемогущему всем сердцем, как в добрые, так и в недобрые времена. Хотя порой кажется, что мы вот-вот сломимся под тяжким бременем, следует знать, что Г-сподь Б-г никогда не возлагает на своих слуг бремя тяжелее, чем они в состоянии нести… Счастлив тот, кто с терпением приемлет все, что Г-сподь ссудил ему и его детям.

Поэтому и я молю Создателя дать мне силу безропотно нести мирские заботы и горести, ибо все они — дело наших собственных рук. «Человек должен благодарить за дурное и за хорошее». Препоручим все Г-споду»…

Читая эти строки, как тут не вспомнить кантовское: «Взывать к мужеству — это уже наполовину значит внушать его…».

Да, Гликль молит Создателя не о благах, но о силе «безропотно нести мирские заботы и горести». Если речь идет о дарах, то это не материальное, а моральное — слава. И не просто слава, а «незапятнанная», «без меры и срока».

Чем более вчитываешься в ее жизнеописание, тем более понимаешь, что перед тобой едва ли не этическая программа, едва ли не начала кантовской «Метафизики нравов». Напомню, в одном из заключительных разделов «Критики чистого разума» Кант сформулировал три знаменитых вопроса, исчерпывающих, по его мнению, все духовные интересы человека. Что я могу знать? Что я должен делать? На что смею надеяться?

Удивительно, но «книжки» Гликль — это своего рода ответы на все три вопроса.

Но обратим внимание лишь на третий вопрос, затрагивающий проблему веры.

Гликль указывает «дорогу надежды», по которой следует идти. Здесь вера в Б-га — это, прежде всего, надежда на собственную нравственную силу. Вот как об этом — у Канта: «Для того, чтобы стать морально-добрым человеком, еще недостаточно безостановочно развивать то зерно добра, которое заложено в нашем роде, но надо бороться и с противодействующими причинами зла… В этом отношении имя добродетели — превосходное имя, и ему не может повредить даже то, что им часто хвастливо злоупотребляют и вышучивают его…».

Богоугодный человек по Канту — человек в «полном моральном совершенстве». «В нем Б-г возлюбил мир», и только в нем и посредством усвоения его образа мыслей можем мы надеяться «стать детьми Б-жьими».

И еще: «Тот, кто осознал в себе такой моральный образ мыслей, что может веровать и полагаться на самого себя с полным основанием, останется и в подобных искушениях и страданиях… неизменно преданным первообразу человечности в верном следовании ему, подобным его примеру. Такой человек, и только он один, имеет право считать себя тем, кто не совсем не достоин Б-жественного благоволения».

И если эти слова не о нашей Гликль, то пусть в меня бросят камень.

И, кстати, парадокс в том, что когда Кант излагал эти мысли, Гликль уже три четверти века как отошла в мир иной.

Итак, «книжки» Гликль — не что иное, как этическое завещание.

Именно этим ее жизнеописание отличается от подобных христианских источников. Те — вырастали из конторских книг и из текстов религиозного характера. Жизнеописание еврея всегда опиралось на вековую традицию «этических завещаний», содержавших изложение уроков нравственности и собственного опыта.

И еще одна особенность: у иудеев и у христиан в автобиографиях присутствовала исповедальность, но выражалась по-разному в этих двух традициях. Для христиан образцом служила «Исповедь» Бл. Августина с его бесповоротным обращением к вере. У евреев — она строилась не как рассказ о становлении личности, а как история избранного Б-гом народа…

Таким образом, автобиография Гликль вписывается в еврейскую традицию, хотя обладает своеобразием.

О нем и поговорим…

В споре с Шекспиром

В «Еврейской энциклопедии» д-ра Л. Каценельсона и барона Д.Г. Гинцбурга Гликль названа «типичной еврейской женщиной». Простим господам доктору и барону их благородные потуги приукрасить действительность. Гликль — далеко не «типичная» женщина, а уже тем более — далеко не «типичная еврейская».

Гликль — редкая в своей незаурядности личность.

Гликль, безусловно, по тем временам хорошо образована. В свое время она посещала еврейскую начальную школу, хедер. Затем обзавелась множеством книг на идише. Сюда входили этические трактаты и наставления. Например, в ее личной библиотеке наверняка были «Горящее зерцало» Моисея бен Эноха Альтшулера, «Доброе сердце» Исаака бен Элиакума. Были среди ее книг прозаические и стихотворные переложения Библии, своды пословиц, сборники сказок, притч.

Гликль владела ивритом, читала по-немецки. В целом, по своей культуре она стояла на одном уровне с наиболее образованными гамбургскими лютеранками своей эпохи.

Но много ли среди них найдете тех, кто бы бросил вызов укоренившимся нравам, общественному мнению, как это сделала Гликль?

Вчитаемся в ее строки.

«Прежде всего, дети мои, будьте честны в денежных делах как с евреями, так и с неевреями, дабы не осквернить имя Г-сподне. Если будут в ваших руках деньги и товары, принадлежащие другим людям, отнеситесь к ним еще бережней, чем к собственным, чтобы, ради Б-га, никто бы не был вами обижен. Первое, о чем спросят человека на том свете, — был ли он честен в делах».

«…Трудно расставаться с копейкой, заработанной честным трудом. Но человек должен научиться обуздывать свою жадность. Существует поговорка: «Скупость никогда никого не обогатила, а разумная щедрость никого не разорила». 

«Дары земного монарха — ничто в сравнении с даром Б-гa Славы, посылаемым тем, кого Он хочет почтить, — вечностью незапятнанной, без меры и срока».

 За всеми этими подробными описаниями финансовых перипетий отчетливо просматривается нравственная позиция Гликль: оказывается, богатство для нее — не абсолютная ценность. Более того, особое внимание, уделяемое Гликль щедрости и славе, противоречит той сомнительной репутации, которая в начале XVII века приписывалась евреям в христианских сочинениях. Противоречит и якобы ограниченному чувству чести, которым, по мнению христиан, обладали иудеи.

И здесь она — volens nolens — вступает в спор с Шекспиром.

Вспомним его Шейлока!

Вот как выглядел Шейлок в спектакле шекспировского театра (в интерпретации А. Аникста): рыжий парик, зеленый кафтан до пят — служили для публики опознавательными признаками злодея ростовщика. Все, что говорил Шейлок, было подчеркнуто характерным — его ненависть к христианам, защита ростовщического процента, скупость в домашнем обиходе, строгость к дочери, которой он запрещал не то что развлекаться, но даже смотреть на развлечения других, отчаянье по поводу драгоценностей, похищенных бежавшей Джессикой, — все неизменно вызывало смех. Даже отстаивание своего человеческого достоинства, особенно в сцене суда, подавалось как комичная и неуместная претензия, и на нее смотрели так, как теперь зрители смотрят на уродливого фанфарона Мальволио, претендующего на любовь очаровательной, изящной Оливии.

Для публики шекспировского театра Шейлок был жид-ростовщик, который собирался убить честного человека.

Что бы мы ни думали о нравах ренессансного Лондона, но это так. Достаточно вспомнить, что при жизни Шекспира пьеса была издана с таким названием: «Наипревосходнейшая история Венецианского купца. С изображением крайней жестокости жида Шейлока по отношению к названному купцу, у которого он хотел вырезать, точно фунт мяса…»

Итак, в сознании современников Гликль евреи — это «неприятные» типы, злодеи, «люди, не знающие добрых чувств, злобные, коварные, завистливые, и для них нет ничего более приятного, как наносить ущерб и разрушать чужое счастье».

Нет! — говорит своим детям и всему миру Гликль, — евреи, прежде всего, честны в делах не только со своими сородичами, но и с «неевреями» — «дабы не осквернить имя Г-сподне». Если в руках еврея деньги и товары, принадлежащие другим людям, значит, он должен отнестись к ним «еще бережней, чем к собственным» — и опять: «чтобы, ради Б-га, никто бы не был вами обижен».

И еще: ты «должен научиться обуздывать свою жадность». «Скупость никогда никого не обогатила, а разумная щедрость никого не разорила».

И, наконец, главное: дар «Славы» (у нее — с большой буквы!) — высший дар Б-га. Посылается тем, «кого Он хочет почтить, — вечностью незапятнанной, без меры и срока».

Незапятнанность — ключевое слово!

Гликль утверждает высокую пробу еврейской чести!

В споре с Б-гом

Автобиография Гликль — не только рассказ о жизни в назидание детям или «этическое завещание», как мы обозначили его выше, и не только сочинение, призванное рассеять печаль автора. Это еще и плач, обращенный к Г-споду…

Эта мудрая женщина, безусловно, верующая. Не только по воспитанию, но, прежде всего, по своей личностной сути: Гликль отличается от неверующего характером своей душевной жизни. В ней, верующей, душевная жизнь совершается закономерно. Оттого всякое ее чувство и всякий помысел существенны, конкретны, и все вместе располагаются в стройном порядке, почему и вовне, в ее жизни, благообразие и удача.

Но вера ее — особая вера — волевая. Такая волевая вера, очевидно, коренится не в отвлеченном мышлении; на жертвенность может подвигнуть человека только уверенное знание, которое воспринимается как безошибочный расчет, следовательно, знание, прочно основанное на опыте.

И в этом — незаурядность, особость Гликль. Как в капле морской воды отражен весь океан — так в веровании, в мировосприятии Гликль отражена история евреев, в том числе их взаимоотношения с Б-гом. Ее далекие предки в своем житейском опыте подметили некую причинную связь между верою в Б-жество и земным благосостоянием человека. И, очевидно, знание это, переходя от поколения к поколению, проверяемое в опыте миллионами страстно заинтересованных сознаний, все снова и снова подтверждалось, отчего послушание Б-жеству являлось уже непреложным ручательством за удачу в делах, и жертва — беспроигрышной ставкой.

Верование ее предков выражало «дознанный в опыте и всем понятный психологический закон»: Б-жья кара не сверху падает на грешника, — она зарождается в нем самом и восходит над ним, подобно тому, как испарения земной влаги скопляются над землею в грозовой туче. Кара — не чудо, но естественный плод духа, помраченного безбожием.

Всем своим существом и, естественно, наставлениями Гликль как бы утверждает антитезу: только вера в истинного Б-га обеспечивает человеку душевное здоровье. Благочестивый живет нормально, то есть согласно с природою вещей. В нем все душевные способности действуют правильно.

Ее глаз ясен и зорок, наблюдения точны, обобщения верны. Она разумно судит и правильно решает. Она как бы верным чутьем поминутно угадывает должное и возможное, и потому ее жизнь благоустроена, ей всюду сопутствует удача.

Но, предупреждает Гликль своими меткими замечаниями, притчами и поговорками, только выпал из человека основной стержень духа — вера в Б-га, — и весь его душевный механизм расстроен: обуреваемый страстями, в непрестанной тревоге, он тщетно силится найти свой путь. Темные и судорожные чувства искажают его восприятие; у него есть глаза, но он не видит, есть уши — он не слышит, его опыт ложен, предвидения — бред, и всякий замысел направлен вразрез объективной возможности, то есть на неудачу и гибель…

Строго говоря, манеру привлекать для назидания как притчи и библейские легенды, так и «подлинные» истории (вроде рассказанной про царя Джедиджа) и предания об Александре Македонском, которые она не считала достоверными, а относила к «языческим выдумкам», Гликль, безусловно, позаимствовала от раввинов.

Но голос Гликль — это не голос раввина.

Вчитаемся в ее строки, мудрые и лукавые.

«Вся эта история, как и многое другое в моей книге, не имеет никакого значения, и если я рассказала о ней, то только чтобы прогнать меланхолию, терзающую меня».

Однако вы из этого можете увидеть, что со временем все меняется: «Г-сподь делает лестницы, по которым один человек поднимается наверх, а другой опускается вниз».

«Г-сподь делает лестницы» — это же о «лестнице Иакова»!

А это гораздо глубже, чем просто склонность к назиданиям: рассказывание историй и притч у Гликль — это продолжение еврейской традиции, восходящей через раввинов к самому Иакову.

Но и это, оказывается, не все!

Глубокое, вдумчивое прочтение мемуаров Гликль приводит нас еще к одному открытию: это и перекличка с Иовом!

С одной стороны, нам не дано постичь дела Б-га, мы можем лишь благоговеть перед ним. Но с другой стороны…

«Нет между нами посредника, который положил бы руку свою на обоих нас». (Иов. 9,33)

«Но я к Вседержителю хотел бы говорить и желал бы состязаться с Б-гом». (Иов. 13,3)

«Вот, Он убивает меня, но я буду надеяться; я желал бы только отстоять пути мои пред лицом Его! И это уже в оправдание мне, потому что лицемер не пойдет пред лице Его» (Иов. 13,15–13,16)

В рассказанной Гликль истории ее жизни — не меньше, чем в книге Иова — присутствует «неснятое напряжение»  накопившихся вопросов. Похоже, что вставными легендами и притчами она стремилась подтолкнуть читателя к тому, чтобы задуматься и перейти от ее краткого «комментария», от наставления по случаю — к обсуждению проблем.

«Лицемер не пойдет пред лице Его»! 

«Пред лице Его» пойдет тот, кто почитает Его, но кто не бездумен…

«Но дух в человеке и дыхание Вседержителя дает ему разумение». (Иов. 32,8)

Это — о Гликль!

«Один человек поднимается наверх, а другой опускается вниз» — это сама Гликль, но это, скорее, уже спор с Б-гом.

Конечно, этот спор не опасен на фоне дерзости Спинозы.

Спор Гликль — всего лишь вопросы. Вопросы о будущем. Старая вера не смела спрашивать о будущем, потому что самый этот вопрос есть уже вмешательство в замыслы Б-га. Поэтому задавать вопросы — значит спорить.

Спор Гликль с Б-гом создает диалог на самом высоком уровне духовности, потому что обнажает суть религии, исповедуемой этой благочестивой женщиной — гуманистической религии, которая «избирает центром человека и его силы. Человек должен развить свой разум, чтобы понять себя, свое отношение к другим и свое место во Вселенной. Он должен постигнуть истину, сообразуясь со своей ограниченностью и своими возможностями. Он должен развить способность любви к другим, как и к себе, и почувствовать единство всех живых существ. Он должен обладать принципами и нормами, которые вели бы его к этой цели. Религиозный опыт в таком типе религии — переживание единства со всем, основанное на родстве человека с миром, постигаемым мыслью и любовью. Цель человека в гуманистической религии — достижение величайшей силы, а не величайшего бессилия; добродетель — в самореализации, а не в послушании. Вера — в достоверности убеждения, она основана на опыте мысли и чувства, а не на том, чтобы бездумно принимать чужие суждения» .

Именно «опыт мысли и чувства» побудил Гликль в конце жизни задаться еще одним вопросом: сохранили ли евреи свою репутацию благочестивых людей?

«…В те дни никто из заседавших в Комнате совета не носил парика, не было случая, чтобы человек пренебрег решением Юденгассе и обратился в христианский суд. Когда возникали споры и разногласия — а таковых было много, как всегда среди евреев, — спорные вопросы решались раввинским или общинным судами. В те дни никто не держался так высокомерно, как сейчас. Люди не предавались чревоугодию. Дети прилежно учились, старшие заботились о том, чтобы привлечь в общину самых способных раввинов».

Затем она пишет о значении раввина для общины. Описывает славные деяния раввина Габриэля Эсклеса, ученого и благочестивого человека. Но вот он уехал в годовой отпуск, и отпуск затянулся на три года. Парнасы написали ему, чтобы он вернулся, ибо «община без него чувствует себя, как стадо без пастуха, а такая община не может существовать без достойного духовного главы».

И вот Гликль описывает беды, обрушившиеся на общину без раввина.

В частности, важен эпизод, когда в Субботу в праздник Швуэс в 5475 году (май 1715-го) в синагоге внезапный грохот напугал женщин, и они бросились бежать с верхнего балкона. Многие упали. Погибло шесть женщин, более тридцати были ранены и изувечены. Большинство погибших были беременны. Причин грохота не нашли.

«Надо полагать, он был послан нам за наши грехи, — пишет Гликль. — Что касается меня, я думаю, что это кара за грехи, совершенные в праздник Симхас Тойры. Как обычно в этот праздник, все священные свитки Закона были вынуты из святого ковчега, и семь из них стояли на столе.

В этот момент среди женщин возникла ссора, они стали срывать друг с друга покрывала и оказались в синагоге с непокрытыми головами. Мужчины присоединились к драке и набросились друг на друга. Хотя ученый раввин Авроом громко велел им прекратить осквернять святой день под угрозой отлучения, все было бесполезно! Возмущенные раввин и парнасы покинули синагогу, и впоследствии каждому нарушителю было определено наказание».

А вот и последняя фраза книги: «В месяц Нисан 5479 года (1719) одна женщина, стоя на коленях на берегу Мозеля, мыла посуду. Был поздний вечер, но внезапно стало светло как днем. Женщина взглянула на небо и увидела, что небеса открылись как (неразборчиво), и оттуда вылетали искры, а потом небеса снова закрылись, будто задернулся занавес, снова стало темно. Дай Б-же, чтобы это было не к худу, а к добру!»

Душевные силы не покинули Гликль до последней искры сознания…

Вот почему важен акцент на личности, на душевной жизни Гликль. Личность — подлинно реальное в истории. Только личность творит существенное, и только ей до известной степени предоставлена свобода выбора.

Гликль свой выбор сделала. Поэтому и появились эти семь «книжек».

Впрочем, возможно, как считает Натали Земон Дэвис, до известной степени Гликль вдохновляла firzogerin из Альтонской синагоги — женщина, руководившая во время службы молитвами и песнопениями на женской галерее.

Кто знает?

Ясно одно, Гликль — удивительно цельная и жизнелюбивая душа. Разве не об этом говорят ее признания: «Всем нам суждены горькие утраты. Но печаль и траур не помогают, а только подрывают телесные силы и ослабляют душу. Никто, угнетенный телесным недугом, не Может служить Г-осподу как должно! Когда древние пророки просили дух Б-жий сойти на них, они играли на свирели, арфе и на маленьких барабанах, чтобы возрадовались все члены тела, ибо Дух Б-жий не спешит приходить к тем, кто болен телом» .

Восставшая против печали и траура, против телесных недугов Гликль — без сомнения, мятежная душа…

Как, впрочем, и всякий свободный человек!..

 

Опубликовано в газете «Еврейское слово», № 79

 

Книгу Глюкель фон Гамельн «Рассказ от первого лица» можно приобрести на сайте издательства «Книжники»

Комментариев нет:

Отправить комментарий

Красильщиков Аркадий - сын Льва. Родился в Ленинграде. 18 декабря 1945 г. За годы трудовой деятельности перевел на стружку центнеры железа,километры кинопленки, тонну бумаги, иссушил море чернил, убил четыре компьютера и продолжает заниматься этой разрушительной деятельностью.
Плюсы: построил три дома (один в Израиле), родил двоих детей, посадил целую рощу, собрал 597 кг.грибов и увидел четырех внучек..