На их плечах: Геня Лукацкая
В издательстве «Книжники» готовится к выходу книга «На их плечах». Это воспоминания женщин или о женщинах, соблюдавших законы иудаизма и сохранявших традиции в годы советской власти. Составитель книги Хаим‑Арон Файгенбаум, чья семья тоже прошла трудный путь подпольного соблюдения, собрал воспоминания еврейских женщин или воспоминания о них, дабы показать, что в то время, как мужчины уходили на заработки, воевали или сидели в лагерях, именно женщины сохраняли традиционный уклад, соблюдали кашрут, давали детям религиозное воспитание.
Геня Лукацкая
Геня Лукацкая родилась в Москве в 1946 году, окончила Московский областной педагогический институт, работала редактором. В 1976 году Геня с мужем Александром Лукацким подали заявление на выезд в Израиль, но получили отказ. За годы отказа стали соблюдающей семьей и активистами еврейского движения. Репатриировались в 1989 году.
Я, Лукацкая Геня, родилась в России в Москве 19 сентября (23 элуля) 1946 года.
Меня назвали в память о бабушке, папиной маме, которая была из Варшавы. Ее звали Генья. Так как в России не было такого имени, меня записали Евгения.
Я жила в Дзержинском районе Москвы. До 12 лет жила в коммунальной квартире в Останкино в 7‑м проезде (так называлась наша улица). У нас было две комнаты. В одной жили папа, мама и я, а другую, проходную, перегородили, и там жил мой дедушка (мамин папа) и мамин брат с женой и сыном. Еще в одной отдельной комнате жила нееврейская семья — муж, жена и взрослая дочь. Мы не ругались, но держались на расстоянии. Затем мы получили жилье тоже в Останкино, на Ботанической улице, а после замужества я переселилась к мужу на улицу Королева, дом 30. В 1984 году моя семья переехала в Марьину рощу на Сущевский вал, дом 1. На Ботанической улице не знала почти никого из соседей по дому (я была подростком, девушкой). Общалась немного с Наташей, соседкой по лестничной площадке, моей ровесницей, нееврейкой. В доме была одна еврейская семья, с которой мы были знакомы. Их сын пытался ухаживать за мной. В доме на улице Королева было много еврейских семей, и мы общались. Впоследствии почти все уехали в Америку и Израиль. С некоторыми мы здесь встречались. Когда мы переехали на Сущевский вал, мы уже вели еврейский образ жизни и почти ни с какими жильцами не общались. Познакомились лишь с одной еврейской семьей — родителями и взрослой дочерью. Она стала приходить к нам на субботы и дружить с нашей дочерью Леей‑Дворой. Она сделала тшуву, вышла замуж за одного из членов общины и потом репатриировалась в Израиль.
Я была единственным ребенком в семье. Вместе с нами жил дедушка. Мамина семья была с Украины, из Полтавской области. Дедушка до революции учился в хедере и в ешиве, но после революции, когда коммунисты все уничтожили, он стал жить обычной жизнью. Бабушка умерла в 1946 году, когда мне был год. Родители отца жили в Польше, в Варшаве. Они оставили еврейство и приехали после революции в Россию строить «светлое будущее». Жили в Ростове‑на‑Дону. Когда началась война, папа попал на фронт, а родители с младшим 18‑летним братом остались в Ростове. Когда немцы захватили город, соседи пришли в гестапо и сказали, что в их доме живут евреи. Фашисты схватили их и убили, бросив в ров. Там, говорят, погибли тысячи человек.
В доме родителей мама с дедушкой говорили на идише, а со мной и с папой на русском.
В начальной школе (до 8‑го класса) у меня была близкая подруга Валя Калинина, нееврейка. Ее мама была верующей христианкой и говорила, что евреи — избранный народ и их надо любить и уважать. Окончив восьмилетку, мы разошлись по разным школам и перестали общаться. Потом у меня было много приятелей, но близких друзей не было.
Когда думаю о детстве, вспоминаю, как мы топили печку дровами и углем, воду носили ведрами из колонки. Белье стирали в корыте и ходили полоскать на колонку, а вместо туалета была выгребная яма. Еще я вспоминаю свои выступления. Я занималась в городском доме пионеров в студии художественного слова. Члены кружка выступали в разных залах. Мы приветствовали членов правительства на праздничных вечерах по поводу советских праздников (7‑е ноября, День Победы…) в Большом театре, в Кремлевском дворце съездов, участвовали в представлениях на кремлевских «елках», в Доме Союзов, по радио. Было интересно.
Я не помню, чтобы у моих родителей были близкие друзья. Они общались с родственниками. С семьей маминого брата, с двоюродными сестрами и братьями, с папиной сестрой.
Самое сильное впечатление детства было, когда я увидела дедушку, который молился в талите и тфилин. В 60 лет он хазар би‑тшува и стал все соблюдать. Мне ничего не рассказывали о еврейском образе жизни, а если спрашивала, говорили: это не твое дело. Тебе это не нужно. Поэтому меня потрясло увиденное. Я решила, что, когда вырасту, постараюсь узнать о еврействе.
Мой папа, хотя был, как он говорил, воинствующий атеист, был гордым евреем. Всегда вступал в борьбу с антисемитами вплоть до драки.
Я была активной пионеркой, председателем совета отряда. Была активной комсомолкой. Работала в школе старшей пионервожатой. Принимала учеников школы в пионеры на Красной площади. Родители поощряли меня. Когда вышла замуж, перестала активничать в комсомоле и постаралась быстро уйти из него.
Я окончила иностранный факультет Педагогического института имени Крупской. Учась в институте, я родила дочь, и главной задачей было не прерывать учебу.
Я работала немного в школе, а потом в издательстве Центрального статистического управления «Статистика» сначала корректором, а потом редактором в разделе иностранной литературы.
Мой папа был медиком. Работал в поликлинике. Когда было «дело врачей», его уволили. Однажды ночью пришли к нам в дом и сказали, что мы должны покинуть Москву, так как папа не работает, а значит, тунеядец. Папа был инвалид войны и по закону имел право на две недели поисков работы. За эти дни, слава Всевышнему, подох Сталин и мы остались в Москве. Папа был скрытым диссидентом. Никогда не вступал в партию и меня учил не верить слепо всему, что пишут или вещают по радио.
Я уже писала, что мои бабушка, дедушка и дядя (родной брат папы) были закопаны живьем во рву в Ростове‑на‑Дону. В этом месте есть мемориал погибшим, но мы там никогда не были.
Впервые услышала об Израиле в конце 60‑х — начале 70‑х годов. Двоюродная сестра моего папы репатриировалась в Израиль через Польшу в 1946 году. В 1967‑м, перед Шестидневной войной, ее отец (муж папиной тети) ездил ее навещать. Вернувшись, рассказывал о жизни в Израиле. В 1972 году товарищ моего мужа пригласил нас на проводы. Он уезжал в Израиль. Тогда мы тоже решили репатриироваться в Израиль.
Я уже говорила, что мой дедушка хазар би‑тшува. Он ходил в подпольные штиблех, которые периодически меняли места пребывания, прячась от властей. Помню, один раз мама привела меня в какой‑то деревянный дом. Мы прошли через большую комнату, в которой стоял стол, а напротив него располагались лавки. На них сидели люди. Мы прошли мимо них в маленькую комнатку, где, как курочки на жердочке, сидели женщины. Мы сели на свободное место. Сколько мы там сидели, я не знаю. Я только видела дедушку, который стоял напротив всех людей и что‑то долго и непонятно пел. Мне тогда было 9–10 лет. Как я потом, когда выросла и стала жить по‑еврейски, поняла, это был Йом Кипур, а дедушка был хазан. В синагогу в первый раз я попала перед замужеством. Мы поехали на Симхат Тора на улицу Архипова в центральную официальную синагогу. Дедушка моего мужа посещал иногда старую синагогу в Марьиной роще. Мой муж Саша возил его туда и познакомился с этой синагогой.
Мои родители никогда не говорили об отъезде из России. Мой папа говорил, что воевал за эту страну, здесь похоронены его родители и он никогда отсюда не уедет. Родители Саши тоже никогда не говорили об эмиграции.
Когда мы начали приобщаться к еврейской традиции, многие знакомые перестали с нами общаться. Некоторые боялись, что у них будут проблемы. Некоторые в принципе были против. Жена моего родного дяди (маминого брата) была из семьи большого рава, первого машпиа ешивы «Томхей тмимим», рава Михоэла Белинера. Она говорила, что мы играем с серьезными вещами. Она не верила, что в наше время молодые люди могут действительно вернуться к еврейскому образу жизни.
Перед Рош а‑Шана 1982 года к нам в дом пришел Гершон Розенштейн, доброй памяти. Мы были отказниками и общались иногда. Он поговорил с нами и сказал, что мы должны начать жить по‑еврейски и открыть дом для других евреев. Мы согласились, но сказали, что не знаем, что должны делать. Он принес нам Хумаш на русском языке. Мы стали его читать. Мало что понимали, но открыли для себя еврейский мир. Суккот мы провели в Малаховке. С семьями Ховкиных и Гарбузов. Они помогли откошеровать нашу кухню. Так мы начали еврейскую жизнь.
Наши религиозные чувства привели к соблюдению заповедей.
У моего мужа и у меня не было братьев и сестер. Мы были единственные дети. Но брит мила была у всех наших родственников‑мужчин.
Никакого еврейского образования не было. Правда, когда мне было лет девять, мой папа вдруг попросил дедушку учить меня ивриту. Дедушка очень удивился и спросил, зачем ему это надо. Папа ответил, что я еврейка и должна знать язык своего народа. Я стала учить с дедушкой алфавит, складывать слова. Но он вскоре заболел и умер. На этом мое еврейское образование закончилось.
С мужем познакомилась на улице. Я гуляла с соседской девочкой возле дома. Он подошел и заговорил со мной. Я не собиралась заводить знакомства на улице и убежала домой. Через несколько дней он пришел к нам, когда меня не было дома, и познакомился с моей мамой. Мне он не нравился, а мама жалела его. Еврейский мальчик, сирота (ему было 16 лет). Он приходил к нам и общался с моей мамой. Потом я решила ему помогать, а потом мы поженились. Хупа у нас была, когда я была беременна вторым ребенком. Мы поехали в отпуск к другу мужа, который женился на девочке из Мукачева. Ее родители были людьми соблюдающими. Они спросили, была ли у нас хупа. Мы ответили, что нам некому было поставить хупу, но мы были бы рады. И там, в Мукачеве, евреи собрали миньян, все подготовили и летом 1974 года мы стали настоящими мужем и женой.
Кашрут соблюдал только дедушка. Мама готовила ему отдельно. Но нам мама варила фаршированную рыбу, эсик‑флейш . Я любила куриный бульон с кнейдлах. Мама сама пекла мацу на сковородке. Все очень любили фаршированную куриную шейку.
Родители никогда не покупали свинину, хотя колбасу и ветчину ели. Для молока была отдельная кастрюлька, в которой ничего больше нельзя было варить.
Родители шабат не соблюдали и даже никогда не говорили об этом. Когда мы стали жить по‑еврейски, мы открыли свой дом для евреев. К нам приезжали шлихим , которых присылал Ребе. Они давали у нас дома уроки. Говорили на английском, а я переводила. На уроки приходило много людей, которые хотели познакомиться с еврейством. На субботы у нас всегда было много народу, человек 15–20.
В родительском доме отмечали только Песах. Мой дедушка приносил мацу. Мама готовила фаршированную рыбу и мясо. Мы садились за стол, и дедушка начинал читать агаду. Мы не понимали, что он читает, но сидели и слушали. Даже папа надевал шляпу и сидел за столом. Когда его спрашивали, зачем он это делает, он отвечал, что выход из Египта — событие историческое и к религии отношения не имеет.
Как я уже сказала, мацу на Песах приносил дедушка. В течение года мацы у нас не было.
Йом Кипур ничем не отличался от других дней. Только дедушка соблюдал его.
Про цдаку мы тоже ничего не знали, к сожалению. С похоронами была проблема. Дедушку похоронили, слава Всевышнему, по‑еврейски, как надо. Маму похоронили без таары , так как папа был очень против, а себя он завещал сжечь. Поэтому его кремировали. Все они на еврейском кладбище в Востряково. Мама мужа похоронена там же. Папа мужа умер в Израиле и похоронен по всем правилам на Масличной горе. Шива была только по папе мужа в Израиле.
Мы переехали в квартиру на улице Сущевский вал, чтобы быть ближе к хасидской синагоге в Марьиной роще. Религиозная жизнь в синагоге едва теплилась. Туда приезжали пожилые люди в основном по субботам. Материально поддерживал миньян реб Аврум Генин, светлой памяти (похоронен в Израиле). Постепенно там стали появляться молодые люди. Давид Карпов, Лева Фридлендер, Шимшон Ровский, который даже жил там какое‑то время. Со временем Ури Камышов открыл там небольшую ешиву, в которой учились несколько молодых людей. Мой муж был там неофициальным габаем . Мы стали приглашать в синагогу иностранных гостей и шлихим. Сначала старики ругались. Они боялись, что власти закроют синагогу. Но мы были под покровительством Любавичского Ребе и не волновались. В синагоге появились молодые прихожане, ожила религиозная жизнь. Начали ставить хупы, устраивали совместные праздничные трапезы, праздники для детей. Все это под неусыпным присмотром комитета по религиям .
Мы все время общались с прихожанами центральной синагоги на улице Архипова и синагоги в Малаховке.
Нас очень поддерживали евреи мира. Ребе все время посылал шлихим, которые проводили уроки Торы и хасидута для мужчин и для женщин. Привозили сидуры , талиты, кипы, даже тфилин, а также кошерную еду, лекарства. У нас дома врачи из Америки проводили приемы и консультации для желающих. Ребе знал обо всех евреях, собиравшихся ехать в Россию по своим делам, и через организацию «Эзрат ахим» передавал еврейские книги, предметы культа. Туристы оставляли свои видеокамеры, фотоаппараты, часы и даже иногда одежду (дубленки). Все это продавали на черном рынке, а деньги шли на общину.
У нас трое детей, слава Всевышнему. Две дочери и сын. Одна дочь родилась в 1969 году, другая в 1974‑м, а сын родился в 1981‑м. Все, слава Б‑гу, живут по‑еврейски. Воспитывают детей в духе Торы и хасидута. Все живут в Израиле. Одна дочь открыла школу по шитью и конструированию одежды. Другая занимается медицинским массажем, а сын работает в муниципалитете Иерусалима. У старшей дочери девять детей и много внуков. У средней шесть детей и тоже много внуков, спасибо Всевышнему. У сына пять детей. Все учатся в Хабаде.
Мы были в отказе 13 лет и все это время вели активную деятельность среди евреев. Мой муж по указанию Ребе даже построил микву в синагоге Марьиной рощи, что было большим чудом в те времена.
В Земле Израиля мы обрели настоящее еврейское счастье. Построили дом, посадили сад, пустили корни. Мы все время работали. Я работала в Министерстве образования, а потом — в ешиве «Неве Шмуэль» в Эфрате. Саша работал в Хабаде, был также водителем автобуса, а последние годы работал с равом Моше Азманом в Киеве. Он уже выполнил еще одну мицву — он похоронен в земле Израиля на Масличной горе.
Комментариев нет:
Отправить комментарий