КОЧЕГ ИЛИ ИГРА В КУБИКИ

Аркадий Красильщиков

КОВЧЕГ или

ИГРА В КУБИКИ

Представление в 14 эпизодах

Время действия 1978 – 2018 годы

Действующие лица:

Григорий Сапожников

Надежда Сапожникова

Председатель.

ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ

На сцене кубы-кубики и прямоугольники разного формата, годные для строительства «дома». Один из них, на котором и написано: «1978 ГОД»,  держит над головой Григорий Сапожников (ему 37 лет). Фоном – лесные пейзажи. Можно – фото, но хорошо бы – видео-ряд. В дальнем углу сцены что-то, вроде ржавого фургона без колес. Два дерева. К одному прибит рукомойник.  Должна быть еще и простая ширма: ну, не ширма, а веревка – на ней простыня до пола – вроде как сушится простыня на солнышке. Позади подсветка. На полотне станет возникать тень жены Сапожникова. Лишь потом мы увидим саму Надежду. Но пока перед нами только Председатель и сам Сапожников.

 ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Не понимаю! Не понимаю, хоть убей! Давали и раньше дачи, но кому? Генералам, ученым знаменитым, писателям-лауреатам. А теперь каждый, кому фарт, может стать землевладельцем. Шесть соток, строй, сажай – гуляй рванина…  Да отпусти ты свой кубик!

 Сапожников послушен. На этот кубик он и садится, продолжая внимательно слушать председателя.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. А человек жадён. Меры не знает. Дай ему палец – руку откусит. Сегодня он нищий, а завтра - банкир.

САПОЖНИКОВ. Не любишь ты людей, сосед.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. А за что их любить?... Ты думаешь – это тебе подарок: шесть соток неудобий.  Подарок, однако, с подковыром. Получается, рви, товарищ, пуп на своей основной работе, а потом гни спину здесь:  поднимай свой сад-огород, да сам себе строй крышу, чтобы дождик не мочил.

САПОЖНИКОВ.  Плохо это, сосед… Ох, плохо.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ты о чем?

САПОЖНИКОВ. Я говорю: плохо это – нет в тебе, сосед, благодарности. У моего семейства, на четверых, в хрущобе всего 32 квадрата, а здесь целых шестьсот.  Заметь, бесплатно. Строй на этом участке свой рай, чем плохо? Я тебе скажу: спасибо нашей партии и правительству, а так же лично товарищу Брежневу.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Шутишь так? А я тебе скажу: опасная затея. Давно сказано: собственность – это кража.

САПОЖНИКОВ. Выходит, мы с тобой в одночасье ворами стали?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Вот и именно.

САПОЖНИКОВ. Какая, сосед, эта собственность? Самый минимум: что-то вроде штанов и рубашки… Я бы тебе присоветовал: жить благодарностью в первую голову. Что не дадено – скажи спасибо и радуйся душой. Когда душа рада, и тело в порядке и здоровье не шалит.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Я, Гриша, думал, что ты обычный киномеханик, а ты прямо лекарь душевный.

 САПОЖНИКОВ. Нет тут никакой медицины. Вот меня судьба росточком обидела. Можно гневаться, злиться, слезы лить, а можно сказать спасибо.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Это еще за что?

САПОЖНИКОВ. Тебе, дяде Степе, не понять, а я  как узнал, что люди роста небольшого долго живут, так и перестал себя гнобить, папу с мамой, светлой памяти, попрекать, а сказал судьбе спасибо.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ильич, вроде, роста был невеликого, а помер не старым.

САПОЖНИКОВ. Так у него – работы громадью – вот и надорвался, а мы - какие работники…

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Хитер ты, однако.

САПОЖНИКОВ. Правильно: хитер и расчетлив, как говорит моя любимая жена – Надежда. А потому живу – и радуюсь.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (тоже садится на кубик).  Ну, живи… А я так думаю, что это большая промашка нашей советской власти: отступление от идеалов. Любая частная собственность есть зло. Человек начинает под себя грести, о себе заботу иметь, а государство по боку. Какой тут коммунизм? Я, как человек партийный и профорг, понимать это должен.

САПОЖНИКОВ. Опять все плохо. Так откажись. Сам же эту собственность пробил-закрутил. Ты у нас председатель кооператива «Дубки» или дядя Вася?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ну, я.

САПОЖНИКОВ. Тогда не ной.

 ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Я не ною, а рассуждаю. У каждого явления, как у Луны, есть обратная сторона. Нельзя без подножного корма. Голод – это совсем подрыв всех основ.  Вот ты Ильича вспомнил, так он после продразверстки увидел: дело плохо и НЭП разрешил, как временное отступление от принципов.

САПОЖНИКОВ. Ты о чем? Опять?! Мы здесь – тоже временные, так?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Все на свете временно. Все помрем.

САПОЖНИКОВ (перестает работать). Не может быть!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Издеваешься? Язва ты, Григорий, а не человек! (Уходит).

 Сапожников, орудуя лопатой, «копает» фундамент.

САПОЖНИКОВ (бормочет). Чтобы жить вечно:  бери день свой за уши. Целуй в две щеки – и все дела.

 За ширмой возникают контуры женской фигуры.

НАДЕЖДА. Ты это кого в две щеки?

САПОЖНИКОВ (продолжая работать). Начинается…. Слушай, я тебя не звал.

НАДЕЖДА. Врешь! Звал…  Это как понимать: с вечера пятницы до понедельника ты, Гриша, теперь в бегах?

САПОЖНИКОВ. Получается так.

НАДЕЖДА (выходит из-за ширмы). А я, значит, с детьми дома одна должна куковать?

САПОЖНИКОВ. Вот этого не нужно! Я тебя звал, упрашивал, умолял даже… Надюш, поехали!…Просторы, дали, поля, леса, дух травный!

НАДЕЖДА. Звал-то звал! А притом знал, что я эту твою природу ненавижу. Комарье проклятое, мух…Холодина, дожди… Тебе мало, что жена на производстве всю неделю, вечером дети. Два дня всего дух перевести. Мне еще и здесь твои грядки пахать в наклонку! Да еще и корми вас, обслуживай!

САПОЖНИКОВ. Ну, чего ты кричишь? Я, между прочим, и для вас стараюсь. Вот дом построю. Две яблони посадил, огурцы, лучок, клубнику… Детям витамины нужны.

НАДЕЖДА. Детям отец нужен…. Знаешь, что я тебе скажу: можешь не возвращаться. Сиди в своем раю, спи в этом ржавом корыте. Разведусь я с тобой, Гриша.

САПОЖНИКОВ. Никогда!

НАДЕЖДА. Это почему?

САПОЖНИКОВ. Потому что это невозможно… Я тебя люблю больше жизни, и ты без меня никак… Я же не для себя стараюсь. Вот построю здесь дом – и заживем всем семейством.

НАДЕЖДА. Это, на какие шиши – дом? Кто тебе задарма его строить будет?

САПОЖНИКОВ. Сам, сам и построю… Курить, пить бросил – экономия. Одна папироса – кирпич, рюмка мимо – доска.

НАДЕЖДА. Да где ты их купишь, кирпичи-то и доски? Гвоздей обычных не достать, а он – дом целый!

САПОЖНИКОВ. Найду кирпичики.... Из брака, пережжённых, на фундамент хватит… Досок сам настрогаю… Так, потихоньку… А потом, как там: что нам стоит дом построить. Нарисуем – будем жить.

НАДЕЖДА. Если только так… И откуда куража столько. Что, когда ты строил? Ты не плотник, не каменщик, не штукатур… Ты на руки свои посмотри.

САПОЖНИКОВ. Научусь… Нормальные, между прочим, руки… Книги купил по строительству – буду читать, учиться… Стоп! А вдруг я не дом собираюсь строить, а Ноев ковчег. Вот начнется потоп, а мы все на нем и спасемся.

НАДЕЖДА. Это у тебя мания величия. И сколько лет строить будешь?

САПОЖНИКОВ. Сколько получится. Ковчег, все-таки. Размер внушительный: каждой твари по паре… Ты куда?

НАДЕЖДА (отмахивается) Да, ну тебя! Надоел! (Уходит за ширму, затем и вовсе исчезает).

САПОЖНИКОВ (продолжая «копать»).  Женщины… Природу она не любит. Как можно природу не любить, когда они – женщины – сама природа.

 Шум дождя. Прихватив лопату, бежит Сапожников к своему фургону, а тут и совсем темно становится. Свет гаснет.

ЭПИЗОД ВТОРОЙ.

Звуки из радиоприемника: гимн Советского Союза. Судя по всему, именно гимн будит Сапожникова. Он выскакивает из фургона, и сразу же поднимает над головой кубик с обозначением года: «1980». Мы видим, что и постройка дома на участке героя продвигается успешно. Сапожников, опустив кубик, плещется у рукомойника, затем изображает несколько «па» нехитрой зарядки.

 За ширмой появляется тень Надежды. Слышен то ли стон, то ли всхлип, но выходит Надежда из-за ширмы весело, в марше.

НАДЕЖДА. Раз-два, раз-два… Левой, Левой!

САПОЖНИКОВ. Что это с тобой?

НАДЕЖДА. Давай вместе, строем! Раз-два, раз-два!

Делать нечего. Сапожников пристраивается к жене, шагают рядом.

САПОЖНИКОВ. И куда мы так?

НАДЕЖДА (останавливается). На войну. Через три года нашим мальчикам восемнадцать, но мы их не пустим в солдаты. Мы пойдем воевать вместо них. Ты стрелять умеешь. Я научусь. Это несправедливо, когда дети, не пожив даже самую малость, идут на смерть, а родители остаются. У детей должны быть свои дети – иначе миру конец.

САПОЖНИКОВ.  Согласен.

НАДЕЖДА. Вот и замечательно. Знаешь, что я тебе скажу: когда на войну станут ходить не дети, а родители – и войны, вообще, прекратятся.

САПОЖНИКОВ. Понял. Войны затевают родители, а кому охота расхлебывать кровавую кашу. Это идея, Надя! Ты у меня умница! Я тебя люблю!

НАДЕЖДА. Вот скажи: лев может сожрать оленя, волк – зайца, но львы не убивают львов, а волк не сожрет волка… А люди только тем и заняты, что охотятся друг на друга… Когда это кончится?

САПОЖНИКОВ. Никогда.

НАДЕЖДА. Почему?

САПОЖНИКОВ. Потому что человек – это всё: и волк, и заяц, и олень, и лев… и трава, и деревья, и черт, и ангел… Так задумано. Все, все в этом проклятом сгустке мыслящей материи.

НАДЕЖДА. Ужасно… Ухожу из человечества.  Хочу быть простым деревом: большим и сильным, чтобы по коре разные мошки,  в листве гнезда для птиц.

САПОЖНИКОВ. А у дерева, в тенечке, сидит человек, отдыхает от трудов и думает, как бы эту древесину пустить на доски для дома.

НАДЕЖДА (садится на кубик, Сапожников пристраивается рядом) Вечно ты, Гриня, все испортишь… Как ты думаешь, через три года война кончится?

САПОЖНИКОВ. Уверен. Даже с фашистами дрались всего четыре года.

НАДЕЖДА. Я всегда хотела девочек родить, а получились мальчики, а теперь нам с тобой придется идти на войну.

САПОЖНИКОВ. Я же сказал: через три года эта война кончится…

НАДЕЖДА. Будет другая…

САПОЖНИКОВ. Перестань! А потом родине нужны не только солдаты. Борька у нас – талантище. Вон, в 15 лет рассказ напечатал в «Пионерской правде». Поступит в литературный, станет писателем. В 40 - собрание сочинений и Нобелевская премия, а Шурка? Есть у тебя  жалобы на Алексея?

НАДЕЖДА. Твой талантище просто врун. На каждом шагу врёт. Недавно слышу, а он приятелю: мой двоюродный брат принят в отряд космонавтов. Скоро полетит на луну.

САПОЖНИКОВ. Он не врёт, а фантазирует… Когда обезьяна превратилась в человека? Когда научилась врать… Я вот тоже в нежном возрасте…

НАДЕЖДА. Да ты и в этом возрасте… О чем спросил-то?

САПОЖНИКОВ. На Алексея есть жалобы?

НАДЕЖДА. Нет.

САПОЖНИКОВ. Правильно. Учится хорошо. Поступит в университет. Станет ученым – физиком или химиков… А ты про девчонок.

НАДЕЖДА. Ладно. Утешил. Завтракал?

САПОЖНИКОВ. Нет еще. Хотел сначала поработать.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Гришаня!

Надежда поднимается, медленно уходит к ширме, исчезает за ней.

САПОЖНИКОВ. Доброе утро.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Слушай, на тебя соседи жалуются: считают, что сошел с ума: сам с собой разговариваешь.

САПОЖНИКОВ. Так больше не с кем.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. А чего шагал?

САПОЖНИКОВ. Зарядка у меня такая.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Привычка армейская - понятно… Все хотел спросить: у тебя семья, дети, но никто, никогда их здесь не видел. Сам корячишься, сам строишь. Хоть бы кто помог.

САПОЖНИКОВ. Жена природу не любит… Комаров боится… Городская… К удобствам привыкла, а какие у меня удобства – сам знаешь… У пацанов свои друзья, свои танцы. Не хотят со мной, сколько уговаривал – ни в какую. Вот дом построю – прилетят, никуда не денутся… Слушай, как думаешь, кончится эта война через три года?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Не знаю. Случай трудный. Афганистан - наш сосед. И друг СССР. Друзьям нужно помогать. Иначе они перестанут быть друзьями и станут врагами. Нужен враг на границе? Нет… Геополитика называется. Ты что, телевизор не смотришь?

САПОЖНИКОВ. Я смотрю телевизор. Только есть идея: в армию идут не дети, а родители. Как тебе?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ты, и в самом деле, Гриша, того.

САПОЖНИКОВ. Да я и не отпираюсь.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Лечиться пробовал?

САПОЖНИКОВ. Надо бы, но как – не знаю. Говорят – это не лечится.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Потому как не пьешь, не куришь. Ты попробуй. Глядишь – все наладится.

САПОЖНИКОВ. Пробовал. Еще хуже стало.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Тогда не знаю… Всё ж-таки, непонятно мне: чего это ты все один, да один.

САПОЖНИКОВ (начинает перетаскивать свои кубики с места на место). Ладно, тебе одному тайну открою. Отдыхаю я здесь от семейства. Достали… Веришь, иной раз выть хочется. Всё им чего-то надо, всё чего-то хотят. Имею я право на отдых? Здесь тишина, благодать. У нас с женой договор: пять дней я в семье, на выходные – холостой.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ну, молодца! Это мы понимаем. Будь здоров, Гришаня!

Председатель уходит. За ширмой возникает тень Надежды.

НАДЕЖДА. Здоров ты врать, Гриша. Не Борьке, тебе бы в писатели.

САПОЖНИКОВ. Пробовал… Нет таланта. Я много что пробовал – ты же знаешь. И все зря. Вот в будке и застрял. Кино смотрю бесплатно.

НАДЕЖДА. Не туда ты смотришь. Новая уборщица в твоей киношке: кровь с молоком. Красотка! И на тебя посматривает…

САПОЖНИКОВ. С ума сошла, да?… Ты что мне советуешь?

НАДЕЖДА.  Только не корчи из себя праведника при Ковчеге.

САПОЖНИКОВ. Нет. Какой из меня Ной? Представь, ты плывешь к новой жизни, но знаешь, что за твоей спиной все погибло. Все, что ты любил, чем ты жил. Главное, земля погибла, на которой ты родился - твоя родина.

НАДЕЖДА. Не захлебнись от пафоса.

САПОЖНИКОВ. Ты права…   Ладно, займусь уборщицей. Уговорила.

НАДЕЖДА. Вот и умница. Прощай, Гриша!

Свет за ширмой гаснет. Исчезают и контуры Надежды.

САПОЖНИКОВ. Стой! Ты куда?

Нет ответа. И вся сцена уходит в темноту.

ЭПИЗОД ТРЕТИЙ.

Вспыхивает огонь за ширмой. Тень Надежды читает письмо.

НАДЕЖДА. Дорогие родители! Вы даже не представляете, что такое ОКЕАН! Это космос. Я не простой матрос на крейсере «Багратион». Я – космонавт. Папа, только теперь я стал тебя понимать, когда ты… Ну, сам знаешь… Тщеславен. Весь в тебя.

САПОЖНИКОВ. Ну, это ты слишком.

НАДЕЖДА. Ни капли… Вот я такой великий! Один! Построю дом… Ты, Гриша, не дом строишь, а пьедестал для своего памятника.

САПОЖНИКОВ (он сидит на кубике с обозначением года: 1983) Да выйди ты! Бормочешь что-то: ничего не понять.

НАДЕЖДА. Ты своей уборщице из киношки приказывай.

САПОЖНИКОВ. Ладно тебе… Какая уборщица? И пошутить нельзя.

НАДЕЖДА (выходит). Ну, и дурак.

САПОЖНИКОВ. Извини. Таким родился… Тщеславным дураком… Что  там дальше?

НАДЕЖДА. Ничего особенного. Пишет, что на обед дали просол скумбрии, какао и белый хлеб с маслом… Что-то не верится. Врет, по-моему. (Прячет письмо). Ему бы в писатели, а не Борьке.

САПОЖНИКОВ. Неужели приняли?

НАДЕЖДА. Чего не принять - одни пятерки. Стаж есть. Не зря школу бросил. Комсомолец и все-такое…. Чего поник, Гришенька?

САПОЖНИКОВ. Не знаю: радоваться или плакать.

НАДЕЖДА. И то лучше, чем в Афган…. Как стройка твоя?

САПОЖНИКОВ. Нормально… Фундамент есть… Балки, видишь, достал на перекрытия… Пол хочу двойной сделать, чтобы потеплее…Вообще-то, слыхал, что на флоте лучше кормят, чем в пехтуре.

НАДЕЖДА. Это ты про какао?

САПОЖНИКОВ. Ну… Океан. Горизонты во все стороны света и белый хлеб с маслом – чем не жизнь! Знаешь, Надюш, замечательные у нас дети.

НАДЕЖДА. Это факт… Ладно, пойду я, а то на электричку опоздаю. ( Уходит).

В одиночестве Сапожников начинает заниматься странным делом: складывает кубики в пирамиду, забирается на вершину. На высоте замирает. Так и стоит, оглядывая окрестности и горизонты. Ну, чистый памятник. Свет гаснет.

ЭПИЗОД ЧЕТВЕРТЫЙ

Председатель направляется к фургону Сапожникова. По пути он поднимает над головой кубик. На нем: 1987. Следует отметить, что домишко на участке растет, да и герои этой истории, само собой, стареют. Председатель даже обзаводится бороденкой. Вот только  Надежде будто время не помеха. Она, на протяжении всего нашего «романа», остается молодой и красивой.

 Председатель стучит кулаком правой руки по хлипкой дверце фургона, левой – достает из кармана газету.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Гриня! Где тебя черти носят? Тут такое! ( Садится на один из кубиков, вновь углубляется в текст, бормочет) Надо же… Это как понимать… Нет, быть такого не может.

 Появляется Сапожников: на плече, что-то вроде ствола дерева. Председатель спешит ему навстречу, помогает избавиться от поклажи.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ты это читал?!

Сапожников молча осматривает принесенный груз.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Тебя спрашивают: ты «Правду» вчерашнюю читал?

САПОЖНИКОВ. Когда мне газеты читать? Час по лесу искал сухостой. Живое дерево пилить – рука не поднимается.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Зря, Гришаня, пуп рвешь. Хочешь, достану тебе куб досок?

САПОЖНИКОВ. Это по блату?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. А как еще?

САПОЖНИКОВ. Спасибо… Я как-то сам… Хочу, чтобы дом честным получился. Весь такой: от фундамента до крыши.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Да, сосед, ты точно не в себе… Нет, ты это… положительный образ. Помнишь, в школе учили: образы бывают положительные и отрицательные. Герасим с Муму – положительные, а помещица, как ее, отрицательная. Тебе бы памятник при жизни - мраморный. Сказал бы прямо: нет денег, кризис имею финансовый.

САПОЖНИКОВ. Твоя правда – нет… Одну суету вижу на счету. Ни копейки в банке. До и после пьянки.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ты же не пьющий.

САПОЖНИКОВ. Это я так – для рифмы.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Тогда понятно…Ладно. Я не за этим… Тут такое Горби выдал: социализм с человеческим лицом будем строить. Выходит, раньше был с личиком, хрен его знает – каким… В общем, не с лицом, а с рылом или рожей.

САПОЖНИКОВ. Это хорошо.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Чего хорошо-то?

САПОЖНИКОВ. Пара досок выйдет…Я как хочу стенки сладить: обшивка с двух сторон. Между досками шлаковату для тепла. У нас в магазине этой шлаковаты завались. Ничего другого нет, а она есть. Как водка в сельпо.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ты, Гриня, понял, что я тебе сказал?

САПОЖНИКОВ. Это про новый социализм?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ну! Привилегиям нет, строить будем правовое государство, цензуре бой: одна гласность. Тут еще про правду о прошлом. Жить теперь будем по правде.

САПОЖНИКОВ. Не много ли всего сразу.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Я тебе говорю: по правде будем жить.

САПОЖНИКОВ. Ну, раз должны и будем…

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ты послушай! (Читает газету). «Долгие годы мы жили мифом о годах коллективизации. Пора, наконец, сказать правду о тех страшных годах разорения крестьянства….»

САПОЖНИКОВ (все еще примериваясь к принесенному стволу). Колхозы, значит, отменят.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Мелочь это. Будем строить страну на правде, на честности, на справедливости. Вот что главное.

САПОЖНИКОВ. Боюсь, сосед, как начнут чистить – ничего от страны не останется… Ты… извини, конечно, по-моему, обычный приспособленец.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Все мы приспособленцы. Ты – не лучше. Нас гнут, плющат, а мы приспосабливаемся… Кто как может и умеет… Но ты всё же скажи, чем плохо жить по правде?

САПОЖНИКОВ. Хорошо жить по правде, но скучно. Я, сосед, как оглянусь на  историю рода людского, так и хочется соврать… Правда она страшной бывает, горькой, кровавой. На таком фундаменте терем может и закосить.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Правда – она и есть правда. Ты, Гриня, скользкий какой-то, не ухватишь. Ты же сам говорил, что университет кончил на историка, но из профессии ушел, потому как врать не хотел?

САПОЖНИКОВ. Может и зря ушел. Чистоплюем оказался… А насчет правды… Был такой Дон Кихот… Все себе придумал: и женщину любимую, и мельниц - злых великанов, но жил, и красиво жил – рыцарем настоящим. Миф – это сила великая.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Так твой Кихот больной был на всю голову, сумасшедший.

САПОЖНИКОВ. Не знаю… Может Испания при нем была не в себе, а он, как раз, вполне нормальный.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ну, ты загнул. Как это целая страна может быть не в себе.

САПОЖНИКОВ. Вполне. Очень даже способна…. Всё на свете может быть.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ох, Григорий, не любишь ты Россию. Не патриот ты, не патриот.

САПОЖНИКОВ. По мне – патриот тот, кто свою работу хорошо делает – и вся любовь, а не тот, кто кричит об этом на каждом углу. Все просто, сосед.

В ходе этого разговора Сапожников продолжает передвигать по сцене свои «стройматериалы», но прекращает работать, так как за ширмой возникает тень Надежды. Сапожников к жене и обращается с вопросом.

САПОЖНИКОВ. Правильно я говорю?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Нет, не правильно, потому как разговор по душам и всухую – это оливье без майонеза… Нам бы с тобой пузырь и добрую закуску.

САПОЖНИКОВ (будто не слышит Председателя) Пузырь чего?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Да, ну тебя! (Уходит).

НАДЕЖДА Хамство ненавижу!

САПОЖНИКОВ. Ты о ком?

НАДЕЖДА. О тебе, о ком еще. Обидел человека и даже не заметил.

САПОЖНИКОВ. Ты права. Извинюсь. Просто, когда тебя вижу, обо всем забываю.

НАДЕЖДА. В любви признаешься?

САПОЖНИКОВ. Ну… В 8 классе увидел тебя в спортивном зале – и присох. Потом целый день, хоть зажмурься, а ты перед глазами. Всей фигурой.

НАДЕЖДА. Сто раз ты мне об этом рассказывал. Сколько можно?

САПОЖНИКОВ. А помнишь, я к тебе на дачу прикатил на автобусе, но поздно. Испугался явиться на ночь глядя. В лесу шалаш соорудил, думал - переночую, но холодно было: всю ночь зуб на зуб… Утром чуть не заблудился.

НАДЕЖДА. Ну и дурак.  Потом болел ангиной.

САПОЖНИКОВ. Тут, говорят, колхозы отменят, а помнишь: только в университет поступил, и нас сразу отправили на картошку. Деревня Беседы называлась. Там колхоз: два старика, три бабы и поле гниющей под дождем картохи. Жили в бараке прямо у поля. Молоко нам возили с ближайшей фермы, бульбу пекли на костре — тем и жили. Меня определили к гужевому транспорту. Запрягать научили — дело нехитрое. Потом по грязи шел за телегой, ящики на нее грузил с той же грязью — вперемежку с картошкой. И вся работа... Ну вот, один раз запрягаю утром свою клячу, а мне несут телеграмму с почты, а в телеграмме: «Милый, люблю, не могу без тебя. Я твоя. Надя». Я уж не помню, как отпросился, как до города добрался…

НАДЕЖДА. Насчет «твоя» придумал. Не было этого.

САПОЖНИКОВ. Было… А помнишь: я во дворе по снегу  босой написал: Надя, я тебя люблю. И ничего – даже насморка…

НАДЕЖДА. Это было. Мама сказала, что ты сумасшедший и хулиган, и позоришь меня перед всем домом. И перестань сам собой любоваться!

САПОЖНИКОВ. Ладно, не буду… Слушай, все хочу спросить: как у тебя с работой?

НАДЕЖДА. Нормально… С недоношенными проблема, как всегда. Внедряем метод «Кенгуру».

САПОЖНИКОВ. Это как?

НАДЕЖДА. Устраиваем детеныша на маме. От тепла материнского даже дыхание нормализуется. И кормить начинаем на час раньше.

САПОЖНИКОВ. Я даже в юности был уверен, что ты станешь врачом. И врачом замечательным, самым нужным.  Я тобой горжусь… Я тебе больше скажу: один в этом мире хозяин и есть – новорожденный.

НАДЕЖДА. Только без лекции на тему. Ладно?

САПОЖНИКОВ. Нет, нет… Ты послушай Новорожденный заполняет все пространство вокруг. Каким-то волшебным, непостижимым образом он селится везде и сразу. Он завоевывает все пространство от паркета пола до железа на крыше.

НАДЕЖДА. Откуда тебе это известно.

САПОЖНИКОВ. В книгах прочел, а потом наши дети тоже были младенцами. Забыла?

НАДЕЖДА. С тобой забудешь… Ладно, хватит выступать.

САПОЖНИКОВ. Два слова – и всё. Все суета-сует, кроме его прожорливой и крикливой персоны. Все, что творится на земле: катастрофы, войны, любовь и ненависть, радость и печаль – все это не имеет никакого значение. Главное в этом дурацком мире: молоко в груди матери или, на крайний случай, его замена в бутылочке с соской.

НАДЕЖДА. Перестань! Я уйду!

 САПОЖНИКОВ.  Новорожденный мудр. Он гораздо мудрее любого старца, убеленного сединами. Он мудр, как сама природа. Его инстинкт жизни не замутнен  усталым бредом философских доктрин. Младенец не «умножает знания». Он и так знает все, что ему нужно, а потому  не «умножает скорбь».  Ты ничего не поняла. Это я тебе спел гимн в первую очередь.

НАДЕЖДА. Работа, как работа.

САПОЖНИКОВ. Скромность женщины – лучший макияж … Может, выйдешь.

НАДЕЖДА. Зачем?

САПОЖНИКОВ. Хочу тебе пригласить… На танец… Помнишь наш первый танец? (Поёт): «Come on let's twist again, like we did last summer! Yeaaah, let's twist again, like we did last year!»

Надежда молча выходит из-за ширмы. Они лихо танцуют твист. Танцуют, судя по «шелесту» шагов, и тогда, когда гаснет свет.

ЭПИЗОД ПЯТЫЙ.

Свет вспыхивает. На сцене никого. Гимн на этот раз другой – на музыку Глинки. Появляется Председатель. Он явно под шафе и с корзинкой. Освободившись от груза поднимает кубик с обозначением года: 1993. На этот кубик он садится, из корзинки достает бутылку и закуску в газете.

 Из фургона выходит Сапожников, спешит к рукомойнику, плещется. Председатель, будто, его не замечает, раскладывая завтрак.

 САПОЖНИКОВ. Доброе утро.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Присядь.

САПОЖНИКОВ. Что это ты с утра пьешь?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Я не пью, а опохмеляюсь… Да, сядь ты!

Подсаживается к кубику Сапожников.

САПОЖНИКОВ. Ну, сел.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Я тебя, Гришаня, люблю, как родного, а его ненавижу.

САПОЖНИКОВ. Кого это?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ельцина.

САПОЖНИКОВ. Это понятно. Другое понять не могу: ты -  человек солидный, а по утру опохмеляться бегаешь, как бомж какой. Не понимаю.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Правильно, Гришаня, я - бомж. Я отныне никто и звать меня никак. Все забрали – дело жизни… Родины у меня теперь нет…. Нет, Гриша, у меня родины. Тебе не понять. (Отхлебывает из бутылки. Сапожников вместо утренней зарядки вновь начинает укладывать в стену своего дома подручные материалы. Председатель за ним ходит, не оставляя бутылку).  Все забрали. Всё, до последней крохи. Осиротили, суки!

САПОЖНИКОВ. Врешь ты все. Опять врешь. Дом у тебя есть, семья есть, дети есть, внучка родилась… Чего тебе еще надо?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (крепко подумав). Внучка да – есть – солнышко, а родины нету...

САПОЖНИКОВ. Брось ты… Где родились, там и живем – в России.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Э, нет! Теперь ты, Григорий, врешь. Я  в СССР родился, в нём жил. Я в державе жил: от Москвы до самых до окраин. (Садится). Хочу обратно… А еще идеи нет… Что есть марксизм-ленинизм? Что б ты знал: великая мечта  о лучшей доле, о справедливости, о светлом будущем… На поверку что вышло? Недостойны оказались великой идеи, не сдюжили, сдались, отступили.

САПОЖНИКОВ. Слушай, сосед, есть столько замечательных слов: любовь, верность, благодарность, совесть, стыд… Они есть, а мы все мимо, мимо… Куда-то, хрен знает куда!

 За ширмой появляется тень Надежды.

НАДЕЖДА. Пожалел бы человека.

САПОЖНИКОВ. Как.

НАДЕЖДА. Можно по головке погладить. Сказать, что все пройдет, все  перемелется, все устаканится, а ты ему про совесть.

САПОЖНИКОВ. Все пройдет, сосед, привыкнешь.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ты думаешь?

САПОЖНИКОВ. Уверен… Есть такое правило Робинзона Крузо: берешь лист бумаги, делишь по вертикали. Справа пишешь, что плохо, слева, что хорошо. Сильно утешает, я пробовал.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Тебе легко говорить. Ты при Брежневе строил, при этих, как их: Андропове и Черненко, при Горбачеве строил, вот при чертяке этом строишь. Ты при деле. Тебе до лампочки кто сверху.

САПОЖНИКОВ. Ну, почему…  Вот стройматериалы разные появились. Легче все-таки строить. Были бы деньги.

НАДЕЖДА. Борька премию получил за свою повесть.

САПОЖНИКОВ. Не может быть!

НАДЕЖДА. Точно. Ты попроси – он тебе подкинет на черепицу. Ты же всегда хотел дом под красной черепицей.

САПОЖНИКОВ. Красная черепица – это вещь!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ  (пробует еще хлебнуть из бутылки, но она пуста. Переворачивает бутыль сосед вниз горлышком, трясет).  Ты растолкуй мне-бухарику, причем тут черепица?... Вот скажи, Гриша, разговор с тобой всегда, как в болото пешком, а все равно: иду к соседу душу излить. Это почему?

САПОЖНИКОВ. А я этот: положительный образ – сам определил.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Точно…Ты, Гришаня, хоть и пургу гонишь, а человек теплый. Бывают люди, как холодильники, а бываю люди-печки…Ладно, бывай… Погрелся – и хватит (уходит).

НАДЕЖДА. Не думаю, Гришенька, что ты у нас - образ положительный.

САПОЖНИКОВ. Это еще почему?

НАДЕЖДА. Да потому, что ты – человек несчастный. А несчастье, дорогой мой, - не плюс, а минус. (Выходит Надежда к Сапожникову, он берет жену за руку).

САПОЖНИКОВ. Глупости. Какой же я несчастный, если у меня есть ты, Борька, целую повесть написавший… Сколько страниц?

НАДЕЖДА. 276.

САПОЖНИКОВ. С ума сойти. Фолиант… А потом Лешка у нас – кругосветный путешественник. Кстати, где он сейчас?

НАДЕЖДА. На Гоа, прислал радиограмму.

САПОЖНИКОВ. Ну, видишь. Может быть несчастным человек, у которого сын на Гоа… Когда-нибудь и дом построю. Будет у нас усадьба загородная….Замок! А потом – жалеть себя – самое последнее дело. Это как в петлю головой… Нет, Надюш, я все–таки, образ положительный… А потому – пошли.

НАДЕЖДА. Это еще куда?

САПОЖНИКОВ (берет жену за руку, ведет за собой). Для полного счастья… Сама знаешь.

НАДЕЖДА. Ну, вот: пить горькую с утра нельзя, а этим заниматься можно?

САПОЖНИКОВ. Этим можно и нужно заниматься всегда.

Сапожников уводит Надежду в свой фургон. Как только дверца за ними захлопывается – и свет гаснет

ЭПИЗОД ШЕСТОЙ.

Сапожников, как обычно, занят строительством. «Дом» его заметно поднялся над землей, а потому приходится ему использовать стропила или лестницу, а то и просто большой кубик, на котором должно быть обозначение года: 1997.

Председатель подходит к Сапожникову.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Слезь!

САПОЖНИКОВ. Да погоди ты.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Слезай! Я тебе подарок принес.

Сапожников отрывается от стройки без всякого желания. Председатель, ловким движением, грузит его кисть часами.

САПОЖНИКОВ (испуганно) Что это?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Часики… Штамп из Гонконга. Носи. Дарю.

САПОЖНИКОВ (снимает часы и отдает их соседу). Спасибо, но, ты же знаешь, я подарков не беру… Никаких… Да и есть у меня часы.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Зря ты так. Я от чистого сердца. У меня этих часов целая партия. Я, Гришаня, ныне не профорг, а этот… менеджер по продажам. В России теперь профоргов нет, слесарей нет, токарей и колхозников – есть одни менеджеры по продажам.

САПОЖНИКОВ (забираясь на свою возвышенность). Везут товары, кому-то приходиться торговать.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. А работать, кто будет? Вот такие часы ладить, машины, станки… Гриш, все же сами делали: пусть не по высшему классу, пусть хуже, чем у них, но делали.

САПОЖНИКОВ. Значит, надо было  делать лучше.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ.  Нет, с тобой монету кидать – пустое дело: как не кинь – всегда решка. Гриня! Это же конец промышленности, рабочему человеку конец!

САПОЖНИКОВ. Ладно тебе. Я-то работаю, строю.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Во – опять решка… Ты возьмешь, гад, часы?

САПОЖНИКОВ. Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ладно, смотри (швыряет подарок на «землю» и с яростью плющит их ботинком, уходит).

САПОЖНИКОВ (продолжая строить). Уютно в одном гнездышке сидеть: тепло, светло, мухи не кусают, но жизнь как остановишь… Тащит она тебя куда-то, крутит, вертит, покоя не дает. Не убежишь от нее, не спрячешься…

 Сразу же, без тени за ширмой, появляется Надежда. Подходит к раздавленным часам, поднимает их.

НАДЕЖДА. Что это?

САПОЖНИКОВ. Сосед раздавил. Обиделся, хотел мне подарить.

НАДЕЖДА. А ты не взял.

САПОЖНИКОВ. Точно… Продавцом быть ему не нравится. Нравилось профоргом быть.

НАДЕЖДА.  Ты жесток, Гриша…Твой сосед искренне  верил в то, чем занимался, а его взяли и раздавили сапогом, как эти часы.

САПОЖНИКОВ. Ничего страшного. Он очень даже жив-здоров, даже раздавленный. Это мы с тобой в менеджеры по продажам явно не годимся.

НАДЕЖДА. Слышу ноты зависти. Это мерзко, Григорий!

САПОЖНИКОВ. Знаешь что, перестань меня воспитывать.

НАДЕЖДА. Кто, если не я… Кто-то должен…  Ты, Гришенька, все стремишься остаться наедине с самим собой, а это невозможно. В человеке множество Я. Тысячи спорящих, злых, упрямых Я.

САПОЖНИКОВ. Нет ничего опасней умной жены.

НАДЕЖДА. Давай разведемся?

САПОЖНИКОВ. Не получится… Пробовал…

Надежда уходит. Останавливается за ширмой. Мы видим ее тень.

НАДЕЖДА. Этим не шутят. Я обиделась. Хочешь-не хочешь – мы в разводе. Больше ты меня не увидишь и не услышишь. Дети выросли. Делить их не придется.  У нас скоро будут внуки. Внуки не делятся… Холодильник, телевизор, пылесос и стиральную машину оставляю тебе.

САПОЖНИКОВ. Рыдаю от твоего благородства! Видеть тебя больше не хочу!

НАДЕЖДА. Да ты никого видеть не хочешь, кроме своего идиотского дома. Ты ненормальный. Твой любимый Робинзон тоже строил лодку. Построил, а она никуда не поплыла, так и осталась гнить в лесу.

САПОЖНИКОВ. Молчи!

НАДЕЖДА. Нет! Молчать не буду. Нет смысла в тебе и в твоей работе! Нет, и не было! Что ты построил за 10 лет. Да, ничего! Ты смешон и жалок!

САПОЖНИКОВ. Убью!

НАДЕЖДА. Попробуй.

Свет за ширмой гаснет. Нет Надежды. Некого убивать и Сапожников бредет к своему фургону

ЭПИЗОД СЕДЬМОЙ

Свет. Утро. Звучит гимн России, переходящий в музыку, принадлежащую только этой истории. Из фургона, на этот раз, выходит не Григорий Сапожников, а сосед – Председатель. Он не в духе. По дороге к рукомойнику поднимает над головой куб с обозначением года: 1998, но тут же, с ожесточением, швыряет его на «землю» и даже награждает пинком ноги… Плещется у рукомойника.

 ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Гори оно все огнем! Пропади всё пропадом! Повешусь, честное слово… У них, на глазах, повешусь на березе. Пусть смотрят.

САПОЖНИКОВ (выходит из фургона). Это мысль. Просыпается твоя жена - Роза, сынок, внуки любимые, а тут за окошком муж, отец и дед в петле. Как теперь говорят: картина маслом. Аплодисменты. Все встают.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Всё шутишь, а я, между прочим, тебе на Новый Год звонил, поздравлял, в гости напрашивался, а ты меня послал.

САПОЖНИКОВ. Я не послал, а вежливо объяснил, что к нам родня приехала: большая семья из Мурманска и нам с женой не до гостей… Извинился, кажется?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Красиво послал… А мне тогда, хоть на вокзале ночуй…. Кризис проклятый! Скажи, как так вышло, что никому мои часы на хрен не нужны! Да и черт с ними – часами. Оказалось, что и я никому не нужен.

САПОЖНИКОВ. Все ты преувеличиваешь.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Нет! Я вижу, как они на меня смотрят, как говорят со мной - через губу….Физика здесь чистая. Был человек ростом до потолка, а вдруг стал лилипутом… Ты все, Гриша, знаешь – вот и скажи, откуда этот чертов кризис?

САПОЖНИКОВ (приступая к работе). А он всегда был, как болячка хроническая. Сначала обманно все – тихо, потом болеть начинает ( Председатель пробует помочь Сапожникову)… Это ты брось! Не надо! Ты же знаешь: я все сам…Чарльз Дарвин любил, наверно, зоопарк, а там – мартышек. Видит зверь – жадный, агрессивный, похотливый – вот он и решил, что люди от обезьян произошли. Чем не кризис в самом происхождении нашем.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ты чего это с утра злой?... Ты это, Гриша, - мизантроп, людей не любишь.

САПОЖНИКОВ. Это, по- разному: бывает - люблю, а бывает - не очень…

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Людей надо любить. Человек – вершина природы и её… этот – царь… И вообще, это раньше считали, что мы от обезьяны, а теперь говорят, что от Бога.

САПОЖНИКОВ. Кто как… Кто – от Бога, а кто и от обезьяны, потому и нет мира и покоя. Слишком, сосед, мы все разные, а потому – забирай свою раскладушку – и топай домой. Сейчас твои проснутся – и панику поднимут: дед пропал.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Гонишь, значит?

САПОЖНИКОВ. Гоню.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Лучшего друга гонишь?

САПОЖНИКОВ (в работе). Брось – какие мы друзья. Так – соседи.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Это ты сказать хочешь, что я от мартышки, а ты – от Бога?

САПОЖНИКОВ. Считай, что так.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (идет к фургону). Нет, точно, повешусь. (Исчезает в фургоне).

Свет за ширмой. В свете тень Надежды.

САПОЖНИКОВ. Только не начинай!

НАДЕЖДА. Молчу, чего уж там…

САПОЖНИКОВ. Все у него в порядке, и в семье он король, и деньги есть на черный день, перебьётся… Вот случаются такие люди: любят жаловаться, скулить… Помнишь, в нашем классе – Любку Савранскую. Всегда у нее шарф на горле, голова болит…. Встретил недавно: в сердце, говорит, перебои, и, знаешь, Гриша, ноги неметь стали. Я ей говорю: «Любка! Не ври. Не ври на себя. В тебе здоровья на полк солдат. На тебе сено возить. Вон – поперек себя шире».

НАДЕЖДА. А она?

САПОЖНИКОВ. Знаю, Гришенька, говорит, это я жалуюсь, чтобы не сглазить.

НАДЕЖДА. И всё ж-таки, зря ты его выгнал.

САПОЖНИКОВ. Храпит с присвистом. Пол - ночи не спал, а работать надо.

Из фургона выходит Председатель с раскладушкой и бутылкой.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ладно, мне от своей половины, пока жив, не отделаться, а тебе, Гриша, удивляюсь. Сколько лет ездишь один. Привез бы кого для разнообразия жизни и в медицинских целях.

САПОЖНИКОВ. Доктора, что ли? Медсестру?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Дурачка-то из себя не строй.

САПОЖНИКОВ. Не получится у меня, сосед, без чувства сердечного. Пробовал – не получается.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Так всего-то на два дня.

САПОЖНИКОВ. Так хоть на час. Организм у меня такой…. Ладно, ты шел и иди себе… Царь природы.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Тебя, Григорий, жизнь достанет – не пущу на порог.

САПОЖНИКОВ. Договорились.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. На коленях просить будешь – не пущу.

Уходит председатель.

НАДЕЖДА. Кризис у человека. А ты, значит, такой: толкни падающего?

САПОЖНИКОВ. Поднимется. Я его знаю. (Сапожников вытаскивает из кармана сетку плетенную, вертит над головой). Смотри, что в фургоне нашел!

НАДЕЖДА. Авоська!

САПОЖНИКОВ. Она – родная. Помнишь – всегда с нами на случай дефицита. Карман не тянет. Авось, что встретим пожрать.

НАДЕЖДА (забирает у Сапожникова плетенку). Целенькая, смотри, как новая… Надо же.

САПОЖНИКОВ. А в этом, проклятом «авось» - все беды наши. Кризис, говоришь? Нет, авось проклятое! Коммунизм строили на авось, теперь на авось капитализм ладим… Недокрутим, недовертим – авось сойдет. Не с того боку начали – авось проскочим. Авось пронесет! Авось вывезет! Авось Бог даст! Ничего, никому Он даром не дал и не даст!

НАДЕЖДА. Чего ты, муж верный, расшумелся? Утихни.

САПОЖНИКОВ. Слышала, значит, всё?

НАДЕЖДА. Как не услышать.

САПОЖНИКОВ. Не думай… Про авось - это я тоже с жалобой. Сам с этим авось и живу. Авось, пока живой, успею дом построить. А как не успею – зачем тогда?

НАДЕЖДА (обнимает Сапожникова). Успеешь, Гришенька.

САПОЖНИКОВ. Ты думаешь?

НАДЕЖДА. Уверена.

САПОЖНИКОВ. Спасибо. Тогда - пошел. (Сапожников принимается за работу).

За Надеждой жест: рукой сверху – вниз, словно за выключатель дергает – и свет гаснет.

ЭПИЗОД СЕДЬМОЙ

Председатель сидит на маленьком кубе, на котором год 2000 г. Большой куб украшен большой бутылкой виски и доброй закуской. Звучит старый гимн. Из фургона выходит Сапожников, плещется у рукомойника, молча подсаживается к соседу.

САПОЖНИКОВ. Вот хочу спросить: почему ты всегда у меня на участке опохмеляешься, а не дома?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Так стыдно. Жена начнёт пилить… «Ты здешний председатель, а роняешь себя в глазах коллектива…».  Про здоровье разное… Внучка родная до чего дошла: дед, говорит, помрешь от рака печени. Это она от жены слышала – точно.

САПОЖНИКОВ. Ладно, наливай!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ты чего это!? Развязал?

САПОЖНИКОВ. Горе у меня, сосед: жена ушла. Четвертый год вместе не живем, а привыкнуть не могу.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (наливает Сапожникову в свою тару) Приворожила, значит, сам такой. Бежать, бежать! Все время перед глазами одно и тоже маячит... Один раз даже чемодан собрал, но мимо… Ты пей, пей… Нормальное пойло. Слышал, что от этого виски похмелья не бывает. Брехня все – градус есть градус.

САПОЖНИКОВ (пить он не торопится). Борька, писатель мой, сказал, что тоже знать меня не желает, а Лешке всё одно: в голове одна наука. Он на острове Пасхи истуканов изучает.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ладно, давай. Я из горла. За новую Россию. Вот одолеем Чечню – и заживем!

САПОЖНИКОВ. Новая, так новая… Только мы с тобой уже старые… Вот скажи: почему так: с государством все можно сотворить – заново сшить, перелицевать, новый костюмчик напялить, а у человека выбора нет: вчера соску сосал, сегодня виски хлещешь, а завтра и сил нет стакан поднять. Знаешь, сосед, о чем подумал: неправильно, что человек грудным родится – лучше бы древним, мудрым старцем, а с возрастом всё молодеешь и молодеешь, пока в сосунка не превратишься.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. А там чего: обратно что ли?

САПОЖНИКОВ. Нет, почему… Можно и того – пожил и хватит. Несмышленышем уходить – не так страшно.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Нет. Не пойдет. Мне маленьких жалко… А потом… Ну, родился ты умным стариком, а если кретином зловредным, как тогда: родне одно мучение. Нет, не то ты придумал… Пить-то будешь?

САПОЖНИКОВ (отодвигает стакан). Расхотелось.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Как знаешь, а я выпью.

 У Сапожникова одно спасенье: стройка. К ней он и возвращается. Председатель, выпив свой посошок и прихватив виски, уходит, оставив на столе закуску… Вспышка света за ширмой. В свете тень Надежды. Похоже – плачет она.

САПОЖНИКОВ. Что с тобой?

НАДЕЖДА. Горе у нас, Гриша.

САПОЖНИКОВ. Что случилось? Да выйди ты!

НАДЕЖДА (выходит).  Лешка пошел в бандиты.

САПОЖНИКОВ. Перестань!

НАДЕЖДА. Завязал с археологией. Не время, говорит, мама для науки. Не модно это. Модно – девочкам на панель, мальчиком – в бандиты. Говорит: «От трудов праведных – не построишь палат каменных»

САПОЖНИКОВ. Ты сошла с ума.

НАДЕЖДА. Не я, а твой любимый сын. Пока ты свой замок крышуешь, он решил крышевать какие-то бензоколонки. С соседом связался. Помнишь Васька Мехедова?

САПОЖНИКОВ. Нет! Не может быть! Нет! Не верю! Перестань! Ты врешь!

НАДЕЖДА. Тебе, значит, можно врать, а мне нельзя… Ну, вру…. Задело, а когда рядом, другие… Мы холодны, мы мудры, мы советы даем.

САПОЖНИКОВ. Не шути так больше, ладно?

НАДЕЖДА.  А что ты тут ныл про развод, про старость. Распустил сопли. Терпеть не могу нытиков.

САПОЖНИКОВ. Тебе хорошо. Тебя, Надюш, годы не берут.

Надежда  подсаживается к закуске.

НАДЕЖДА. Ты смотри: икорка, балычок, суши – забогател твой сосед.

САПОЖНИКОВ. Еще как: машину новую купил – Мерседес.

НАДЕЖДА. Молодец. А ты все автобусом, да с рюкзачком?

САПОЖНИКОВ. Точно… Сама знаешь… Но я, между прочим, лекции стал читать: история России – ХХ век… Платят не очень, но жить можно.

НАДЕЖДА. Слушают тебя?

САПОЖНИКОВ. Еще как: аудитория всегда битком…. Знаешь, Надюш, о чем я подумал. Все, что мы, мужики, делаем; всё, чего добиваемся в этой жизни, всё ради вас, чтобы вы нас любили. Вот читаю лекцию и думаю: сейчас бы Надю мою на первый ряд.

НАДЕЖДА (пробуя закуску).  Ладно, приду как-нибудь, послушаю…. Стоп! Мы же в разводе.

САПОЖНИКОВ. Точно, мы в разводе, а Лешка пошел в бандиты… Верно: была надежда избавиться от Надежды, но ничего из этого не вышло.

НАДЕЖДА. Фантазии, фантазии… Ничего кроме… Вот только этот дом: по камешку, по кирпичику, по дощечке… Все это вместо реальной жизни… Борька сказал, что напишет о тебе роман.

САПОЖНИКОВ. Пусть назовёт: «Мой отец строитель».

НАДЕЖДА. Передам.

САПОЖНИКОВ. И зря это… Никто сейчас романы не читает. Пусть хоть рассказик коротенький сочинит…. А как Лешка – бандит?

НАДЕЖДА. В Мексике. Изучает пирамиды Майя. Это у него по теме докторской: «Генезис исчезнувших цивилизаций»…. Только с женой опять развелся, но кому нужен муж – путешественник.

 Шумно появляется председатель.  

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Я тебе что скажу: самое бездарное помещение капитала – это дети!

САПОЖНИКОВ (провожает глазами, уходящую за ширму Надежду). Ну, чего ты разорался?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Сынок называется – родная кровь. Знаешь, что он мне сейчас выдал?... Ты, говорит, папаша, старый алкаш и деляга… Он, значит, за советскую власть, а я буржуй недорезанный.

САПОЖНИКОВ. На правду не обижаются. Чего там? Ты, сосед, старый алкаш и деляга. Прав твой сынок.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (вытирает слезы). Он говорит: держава возродится, а такие, как ты, папаша, - балласт на пути к возрождению. Это я – балласт!?

САПОЖНИКОВ. Не плачь. Денег-то у тебя просит?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Как всегда.

САПОЖНИКОВ. Значит, не все потеряно. Вот когда перестанет просить, тогда прости-прощай – распад семейных связей.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. А я тебе что говорю: самое ненадежное помещение капитала.

САПОЖНИКОВ. А куда его еще – капитал-то? Печку им топить?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ну, не скажи… Я тут подумал: послать всё и всех – взять девчонку молодую и на Канары. Жить, так жить!

САПОЖНИКОВ. Надорвешься, сосед… Ты мужик не жилистый.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Обижаешь?

САПОЖНИКОВ. Ну! А чего ты хотел? Я тебе не поп на исповеди! Приходит – слезы льет, а потом с бабой на Канары. Один в бандиты. Другой – на Канары. Видеть тебя больше не хочу! Вали с моего участка!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Это кто в бандиты?

САПОЖНИКОВ. Не важно… Иди, сосед, не рви душу.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Враги, значит?

САПОЖНИКОВ. Враги!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (уходя). Пожалеешь еще! Вспомнишь!

Сапожников принимается за лихорадочное перемещение стройматериалов.

НАДЕЖДА (из-за ширмы). Что с тобой происходит, Гришенька? Разошелся. Со мной – развод, с соседом – враги. Только дом твой тебе товарищ. Так, что ли?

САПОЖНИКОВ  (садится). А хоть бы и так! Надоело! Пролетарии против буржуев, буржуи против пролетариев… Отцы в одну сторону, дети – в другую… Все люди – враги, так? Не хочу! Хватит! Прав был Конфуций: «" Не дай Вам Бог жить в эпоху перемен ! "

 Надежда подсаживается к мужу, обнимает его.

НАДЕЖДА. А у Тютчева: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые».

САПОЖНИКОВ. Тютчеву повезло: он как раз в такие минуты и не жил. Легко рассуждать, когда на своей шкуре…

НАДЕЖДА. Гриша, милый… Ты стареть не хочешь. Пора уже принять мир, таким, каким он создан… И другим он не будем. В таком родились, в таком и умрем.

В паузе поднимается Сапожников, возвращается к стройке.

САПОЖНИКОВ. Я на базе доски шпунтованные купил – два куба. Как думаешь, для пола хватит?

НАДЕЖДА. Должно хватить.

САПОЖНИКОВ. Клянутся, что дуб… Ну, и цена, понимаешь…

НАДЕЖДА. Ничего, справишься… На Канары с девицей юной – всего дороже.

Смеется Сапожников, смеется Надежда. Свет гаснет.

ЭПИЗОД ДЕВЯТЫЙ.

Сапожников как трудился в 2000 году, так и трудится в 2001. Кубик с этим номером он и укладывает в стену дома. Бормочет, словно повторяет текст своей лекции.

САПОЖНИКОВ. Сам факт иноземного покорения, необходимость кланяться чуждой власти, чужаку иной веры, иных обычаев, гнуться и хитрить перед жестокой силой завоевателя негативно сказался на душевном складе человека, привив ему «комплекс раба», жестокого с низшими, угодника перед теми, кто определял его жизнь и судьбу… Вместе с тем…

 Почти бегом появляется всклокоченный Председатель.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Кончай, Гриня, этажи городить - война!

САПОЖНИКОВ. Где? Когда?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. В Нью-Йорке… эти – башни – близнецы – под корень. Атака самолетами… Жертв тысячи… Самые высокие дома в мире, а не заносись под небо, не заносись!

САПОЖНИКОВ (перестает работать). Бомбами разбомбили?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Прямо лайнерами пассажирскими в небоскребы эти, на скорости.

САПОЖНИКОВ. Это не война. Это террор.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Один хрен.

САПОЖНИКОВ. И не знаю, что хуже…Подлая война – террор. Теперь одним страхом жить будем… И раньше тени своей боялись, а теперь и вовсе… Сказано было, что испуганный писатель – потеря квалификации. Теперь, считай, человечество квалификацию теряет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Не понял.

САПОЖНИКОВ. Сосед, чего тут не понять?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ладно тебе… Понял, понял.

САПОЖНИКОВ. Самолеты пустые были?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. С пассажирами – битком.

САПОЖНИКОВ. Вот ужас… Ламарк, помнишь такого?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ну, был такой… Ученый, давно, ботаник, кажется.

САПОЖНИКОВ. Двести лет назад, до этих башен и самолетов, а писал… Вот точно, слово в слово: «Можно, пожалуй, сказать, что назначение человека как бы заключается в том, чтобы уничтожить свой род, предварительно сделав земной шар непригодным для обитания».

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ну, это ботаник загнул.

САПОЖНИКОВ. Писал, правда, когда почти ослеп… Может из зависти к зрячим. Вот и эти из зависти к небоскребам… Все зло, сосед, от зависти.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (достает из кармана фляжку, протягивает Сапожникову). Ладно… Может и так. По делу что? По делу, Григорий, выпить нужно за упокой. Светлая им память. Садились веселые, детей сколько, в самолет, а тут…

 Сапожников машинально делает глоток из фляжки, морщится.

САПОЖНИКОВ. Гадость какая, что это?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Обижаешь, Гриша! Это коньяк армянский – пять звезд.

САПОЖНИКОВ. Обманули тебя.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (отхлебнув из фляги). Теперь все так… Веришь, получил партию часов: половина не идет, не тикает, хоть тресни. Халтуры стало много. Говоришь, земной шар непригодный для обитания? Это когда будет, а барахло всякое, для употребления непригодное, – это уже сегодня.

САПОЖНИКОВ. Точно! И террор этот – халтурная война.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (брезгливо рассматривает флягу) Хочешь, я нашей, родной, сорокоградусной принесу, там без обмана.

САПОЖНИКОВ. Ну, неси.

Председатель уходит. Сапожников отправляется к ширме. За ширму и заходит. Вспыхивает свет. Его тень, рядом с тенью Надежды.

НАДЕЖДА. Вот так и сиди. Он придет, а тебя нет.

САПОЖНИКОВ. А где я?

НАДЕЖДА. В лес ушел, по грибы-ягоды. Черники обещал собрать – семейству. Мне муж - пьяница не нужен.

САПОЖНИКОВ. Не сезон для черники… Сентябрь… Хорошо здесь: дети уехали, дачники за ними… Тишина, благодать…. Слышно, как лист на траву падает… У нас - благодать, а где-то горе, слёзы. Большое горе. Вот так везде, всегда и всюду.

Появляется Председатель.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Гриня, я принес!... Гриш, ты где? (Подходит к фургону, открывает скрипучую дверцу). Ну, выходи!... Нет… Ушел…. Что за человек? Как кусок мыла мокрого – не ухватишь. Нет стыда и совести. Вернется – все ему скажу. (Уходит).

САПОЖНИКОВ (за ширмой). Давай исчезнем.

НАДЕЖДА. Как?

САПОЖНИКОВ. Ну, нет нас совсем: на Земле, на Луне, в космосе… Были – и нет. Исчезли… Не хочу быть…Так исчезнем, будто нас и не было.

НАДЕЖДА. Я не волшебник.

САПОЖНИКОВ. Неправда ваша. Ты просто свет погаси – и нет нас… Всё просто.

Тени Надежды и Сапожникова исчезают, когда гаснет за ширмой свет.

ЭПОЗОД ДЕСЯТЫЙ.

Звучит новый-старый гимн. На кубе восседает председатель в печали и раздумьях. Из фургона выходит бодрый Сапожников. По пути к рукомойнику делает зарядку.

САПОЖНИКОВ. Проснись, сосед! В печали зло. Какое утро! Живем в раю, честное слово! Нет на свете ничего прекрасней леса. Знаешь, я в молодости стишки писал. Вот послушай:

Здесь нет народов, рас и наций.

Здесь рынка нет и неуместен торг.

Есть перемена декораций.

Отрада и восторг.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Какие восторги? Ты, Гриша, совсем на старости лет.

САПОЖНИКОВ. Мне, сосед, всегда был интересен человек, не понимающий стиха. Вот ты – человек загадка.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Это еще почему?

САПОЖНИКОВ. Где опохмел, сосед? Что случилось?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Налоговое наехало… Обложили, гады, со всех сторон. Дышать стало нечем. Непродышно совсем. Ты сказал как-то, что все это временно, как при Ильиче…. Вот в Чечне опять.

САПОЖНИКОВ. Замирим. Не победим, так купим. Я тебе что скажу, сосед, учись жить по закону.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Что ты за человек такой, Гриша? 30 лет тебя знаю, а не пойму: какая у тебя философия?

САПОЖНИКОВ. Так простая. Проблема, сосед, в том, что душа наша за телом не поспевает. Опасный разрыв получился.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Это как?

САПОЖНИКОВ. Тело в космосе, а душа в пещере… Сидит у костерка и ладошки греет. Зябко ей, как было зябко сто тысяч лет назад, так и сегодня. А потому я, сосед, за грибную охоту… Белых в этом году – тьма и лисички еще есть. Прошло их время, а есть. Выйдешь по росе на полянку, а она вся в золоте… Любишь, сосед, лисички, если их с картошечкой молодой, а сверху мелко – укропчиком.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Это почему душе зябко?

САПОЖНИКОВ. По кочану… Ты мне лучше ответь насчет лисичек?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ( он поднимается, а под ним куб, на котором год обозначен – 2004). А ты мне скажи, на кой нам, в наш век, перемен столько? То на запад пялимся, то на восток смотрим.  Башка закружится, можно и упасть, если ей, без отдыха, крутить по сторонам.

САПОЖНИКОВ. Ничего – выстоим. Вон у нас недра какие  богатые, а лес? Не леса, а пещера Алладина. Грибов, ягод – полмира накормим, только собирай.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Странный ты какой-то сегодня. Уж больно веселый.

САПОЖНИКОВ. Так меня налоговое не трогает, как некоторых, чего печалиться?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Вот скажи, Григорий, почему мне так иногда хочется по башке тебя вот эти кубиком!?

САПОЖНИКОВ. Потому как ты, сосед, злой и жадный, особенно без похмелья.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Да я и не пил вчера, ни капли.

САПОЖНИКОВ. Значит, ты злой и жадный, когда трезвый.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Советуешь, значит принять?

САПОЖНИКОВ. Нельзя в нашем возрасте отказываться от старых привычек.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ.  Уговорил. Тогда я пошел.

САПОЖНИКОВ. Вперед!

 Уходит Председатель.

Сапожников, вооружившись корзиной, останавливается перед ширмой.

САПОЖНИКОВ. Надя! Слышишь меня?

Света нет за ширмой, но голос Надежды есть.

НАДЕЖДА. Ну, что тебе?

САПОЖНИКОВ. Я по грибы. Пошли?

НАДЕЖДА. Еще чего!

САПОЖНИКОВ. Вот скажи, почему я всё один и один? Так и завыть можно. Вот выйду на полянку земляничную – и завою.

 Свет за ширмой. Тень Надежды.

НАДЕЖДА. Ты иди, иди, грей свою душу озябшую, а я тебя ждать буду, как всегда… Главное в жизни, Гришенька, чтобы тебя кто-то ждал. Ты пришел, а тебе рады.

САПОЖНИКОВ. Это надо собаку завести.

НАДЕЖДА. Вот и заведи.

САПОЖНИКОВ. Пробовал, не помогает.

Надежда выходит из-за ширмы, обнимает Сапожникова.

НАДЕЖДА. Ладно, я буду твоей собакой.

САПОЖНИКОВ. Вот это другое дело.

НАДЕЖДА. Только в лес за тобой не пойду… Не могу… Ты же знаешь.

САПОЖНИКОВ. Ничего я не знаю, Надюша… Был один хороший сочинитель. Он писал, что в юности думал, будто знает все, но с годами научился главному - говорить: «Я не знаю». Вот она, оказывается, высшая мудрость: не знать.

НАДЕЖДА. Это ты так студентов своих учишь?

САПОЖНИКОВ. Нет, сею доброе, вечное.

НАДЕЖДА. Хитер, однако.

САПОЖНИКОВ. Не без этого... Пойду я, Надюш… По грибы идти нужно рано, до первой, разорванной паутины…

НАДЕЖДА. Это как?

САПОЖНИКОВ. Просто. Вот ночью постарался паучина, сплел свои сети… На тебе липнут, ты ругаешься, руками машешь, рушишь чужой труд, но знаешь, что успел: идешь первым, в верном направлении и ждет тебя удача… А чего человеку надо в жизни, кроме удачи? Правильно – ничего!

НАДЕЖДА. Удачи тебе.

САПОЖНИКОВ. Вот это в точку. От жены ничего больше и не нужно: только бы каждое утро желала мужу удачи. Другого пути к золотой свадьбе нет.

НАДЕЖДА. Иди уже… Разболтался… Порвут до тебя паутину… Без грибов останешься.

Сама уходит Надежда за ширму. Сапожникову делать нечего: тоже приходится покинуть сцену.

ЭПИЗОД ОДИННАДЦАТЫЙ

Шум дождя. Дверца в фургон Сапожникова распахнута. В проеме, под крышей, сидят рядом хозяин и Председатель. На коленях председателя куб, на нем год обозначен – 2007. Он этот куб со злостью отбрасывает.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Что за погода проклятая! Льет всю неделю.

САПОЖНИКОВ. Бог плачет. Тоже живая душа.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. И плакал бы себе где-нибудь в Африке, в Сахаре… Нет, Гриша, в мире справедливости.

САПОЖНИКОВ. Это точно.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Вот скажи, Гриня, почему у нас в характере вечная маята? Вот сидят эти швейцарцы в своей Швейцарии. Тихо сидят, войны никакой, деньги считают, часы ладят – и ничего им не нужно, а нам покоя нет… Ну, почему?

САПОЖНИКОВ. К субботе солнышко обещали… Прогноз.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. И ты поверил?

САПОЖНИКОВ. И ты поверь, легче станет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Подлый ты человек, Гриша. Почему я у тебя сижу? Боюсь запить по такой погоде, а здоровье уже никуда… Вопросы задаю по дружбе, как человеку родному, а ты – прогноз. 

САПОЖНИКОВ. Это  про Швейцарию?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Да на кой мне сдалась твоя Швейцария. Я о нас с тобой. Откуда эта маята проклятая? Ответь, а то уйду.

САПОЖНИКОВ. Ну, иди.

Председатель тяжело поднимается, раскрывает зонтик, уходит под дождем, но недалеко, возвращается, зонтик складывает, вновь садится рядом.

САПОЖНИКОВ. Льёт и льёт. Глядишь, мой Ковчег и пригодится…Поплывём, сосед?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Поплывем. Только ответь сначала: откуда маята эта?

САПОЖНИКОВ. Ладно, тому  причины. Всем, между прочим, давно известные. Первая – география… Вот представь: семья у тебя небольшая, а живешь во дворце на сто тысяч комнат. Как за всеми уследить, прибраться, обиходить как?... Еще страх, что кто-то чужой, кому тесно, в твой дворец залезет. Проблема… Смотри, что-то дождь утих, устал лить… Пора трудиться.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Погоди. Это одна причина. Обещал три.

САПОЖНИКОВ. Богатство. Все у нас есть, чего не пожелаешь: леса, недра, золото, брильянты…. Сиди под пальмой и жди, когда банан на тебя упадет, а человек – животное рабочее, трудовое.  Он без тяжкой, умной работы… Ну, хватит! Что ты ко мне пристал?

 Поднимается Сапожников, но не отпускает его председатель.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Погоди! Давай третью!

САПОЖНИКОВ. Да вот она! Холод, погода проклятая. За лето две хороших недели, как в этом году. Вот и тянет на юг, к теплу и солнышку. Отсюда и маята, и нерв, и шило в одном месте.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Больно у тебя все по - доброму и просто.

САПОЖНИКОВ. Ну, извини… Могу и по злому…. Закон есть такой: не укради! А мы все мимо того закона, да мимо. А беда в чем: кто мзду берет и ворует, тому и работать некогда. Да и зачем, если он и так с наваром. Выходит, один с сошкой, а семеро с ложкой. Тут уже не маята, а полный паралич.

Нет шума дождя, и Сапожников возвращается к работе. Председатель рядом с ним топчется.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Я так думаю: у каждого народа свое лицо. Пусть для кого-то хромое и косое, но своё, а им это не нравится.

САПОЖНИКОВ. Придумал: хромое лицо. Лицо хромым быть не может… Впрочем, почему бы и нет…

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Я и говорю… Ладно, за лекцию спасибо… Обед у нас сегодня особый. Моя говорит: пригласил бы соседа. Может, зайдешь?

САПОЖНИКОВ. Ты же знаешь: я чужое не ем, только свое.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Дурные у тебя принципы, даже подозрительные.

САПОЖНИКОВ (в работе) Какие есть.

Вновь шум дождя. Председатель, расправив зонт, уходит. Сапожников спешит к фургону, а там, на ступеньке, уже ждет его Надежда. Сидят рядом, тесно прижавшись друг к другу.

НАДЕЖДА. Это почему ты в гостях не ешь.

САПОЖНИКОВ. Сосед правильно сказал: из принципа. Человек все должен делать сам: сам себя воспитывать, учить, поить, кормить… Пока есть силы.

НАДЕЖДА. Ну да – сам себе дом построить.

САПОЖНИКОВ. Точно… Знаешь что я тебе скажу: хватит обо мне – любимом. Как у тебя на работе?

НАДЕЖДА. Отлично! Новые инкубаторы выбили – кувезы. Новорожденных вынашиваем в пятьсот грамм. Это просто чудо! Представляешь!

САПОЖНИКОВ. С трудом. Фантастика! Вот ты спасешь такого младенца, а он потом станет Эйнштейном или Пушкиным… Вот я свой домишко строю – дело невеликое, а ты, может быть, будущее человечества строишь.

НАДЕЖДА. Строишь, строишь… Ну, посмотри на меня!

САПОЖНИКОВ. Смотрю.

НАДЕЖДА. Что-то выглядишь неважно… Усталый, какой-то.

САПОЖНИКОВ. Годы, Надюш… У меня в фургоне зеркало с трещиной. Недавно взглянул, а потом стишок написал. Прочесть?

НАДЕЖДА. Ну, прочти.

САПОЖНИКОВ. В осколке зеркала обломок от лица,

                              Как трещины глубокие морщины,

                              А между строк последствия – причины

                              Начала славного и горького конца.

НАДЕЖДА. Терпеть не могу твои стихи. От них всегда плакать хочется.

САПОЖНИКОВ. Ну, извини.

НАДЕЖДА. Обиделся?

САПОЖНИКОВ. Дождь идет всю неделю. Стройка стоит, а ты еще про слезы.

НАДЕЖДА. Хочешь – наколдую? Вымолю тебе хорошую погоду.

САПОЖНИКОВ. Давай!

Надежда выходит под шум дождя. Поднимает руки над головой, разводит ими непогоду.

НАДЕЖДА. Туча, туча, расступись! Солнце в небе покажись!

И шум дождя сразу же смолкает. Сапожников выходит к Надежде.

САПОЖНИКОВ. Точно! Все женщины – ведьмы. Случаются – злые ведьмы, а бывают – добрые.

НАДЕЖДА. Я, значит, добрая?

САПОЖНИКОВ (обнимает Надежду). Ты – любимая.

ЭПИЗОД ОДИННАДЦАТЫЙ.

Сапожников по обыкновению трудится. Председатель вылетает на сцену с кубиком над головой, на котором год – 2008. Швыряет кубик к ногам Григория.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Бросай все, Гриня! Уходим в пампасы!

САПОЖНИОВ. Это еще почему?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Цена за бочку черни 140 баксов. Заживем, как шейхи. В сортирах золотые унитазы поставим.

САПОЖНИКОВ (продолжая работать) Размечтался. Не получится.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Это еще почему?

САПОЖНИКОВ. Шейхов этих сколько, а нас – 150 миллионов.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Вечно ты, Гриша, любую песню испортишь.

САПОЖНИКОВ. Ну, извини.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Не ной, Гриня! Лучше пойми, что это значит. Пенсию поднимут, цены упадут!... Сотворим то, о чем раньше не мечтали.

САПОЖНИКОВ. Халява все это…

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ты что сказал?

САПОЖНИКОВ. Что слышал. Халява – каша опасная. Вроде сыт, а потом малокровие, болезни разные, вплоть до инфаркта. .. Человек по приговору – работник.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Это по какому приговору?

САПОЖНИКОВ. Божьему, сосед, Божьему.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Понял… И раньше за тобой замечал. Веришь ты в Бога, Гриня.

САПОЖНИКОВ. Верю.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Вопрос – почему?

САПОЖНИКОВ. Потому что  больше не кому.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. И это замечал: не веришь ты, Григорий, в людей. В человека не веришь.

САПОЖНИКОВ. Не верю… Ну, что ты пристал?!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. А в то, что нефть сегодня за бочку 140 зеленью веришь.

САПОЖНИКОВ. Верю.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Значит, врешь. Ни во что, кроме материи, ты не веришь. Ты наш человек, Гриня!

САПОЖНИКОВ. Уйди, убью.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Пока не убил – скажу честно. Нет в тебе радости жизни, Гриня. Одна муть болотная… Как в мультике про Водяного.

САПОЖНИКОВ. А у тебя вся радость жизни в золотом унитазе… Уйди, лучше. Я за себя не отвечаю!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. И справка есть?

САПОЖНИКОВ. Есть! (Поднимает над голой кубик, спешит за убегающим Председателем. Вернувшись, садится у ширмы, тяжело дышит. Надежды не видно, но голос ее слышен).

НАДЕЖДА. Помнишь, твою сказку о часах?

САПОЖНИКОВ. Раз моя – значит помню.

НАДЕЖДА. О часах, стрелки которых вдруг перестали идти вперед, а застыли. Все часы мира вдруг застали. Ничто не помогала. Механика не могла заставить стрелки двигаться, новые батарейки… Солнце отмеряло обычное время: было утро, был день, был вечер и бала ночь, а часы умерли.

 САПОЖНИКОВ. Не помню конец этой истории… Сам сочинил, а не помню… Может выйдешь?

НАДЕЖДА. Нет. Не хочу… Ты там придумал, что очень часто  финалы и губят историю. И совсем не всегда они нужны.

САПОЖНИКОВ. Точно. Ненавижу слово «конец». Но там все-таки было еще что-то. Ты должна помнить… Надь! Не молчи. Не молчи, пожалуйста!.. Ты где? ( Сапожников резко поднимается, одним движением рушит ширму, сдирая простыню. За ней – никого).

ЭПИЗОД ДВЕНАДЦАТЫЙ.

Сапожников укладывает в «стену» кубик с обозначением года: 2012. На пороге фургона сидит Надежда.

НАДЕЖДА. Повесь простыню на место.

САПОЖНИКОВ. Не хочу.

НАДЕЖДА. Мало ли, чего ты не хочешь. Повесь сейчас же, а то больше меня не увидишь!

Сапожников нехотя восстанавливает «ширму».

НАДЕЖДА. Вот и замечательно» Теперь слушай: власть над землёй захватили папуасы и принесли с собой попсу.

САПОЖНИКОВ. Ты это о чем?

НАДЕЖДА. Так говорит твой сын Борис. Он отказывается быть писателем.

Появляется Председатель. Хромает, опирается на палку. Смотрит на Сапожникова, устраивающего в стене новый кубик.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Всё-таки, не пойму я тебя, Гриня. Двое взрослых, здоровых сыновей, а ты – старик один тут жилы рвешь. Где твои дети, Григорий!

САПОЖНИКОВ. Тебе какое дело? Шел себе  мимо - иди. Хромай дальше.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Это не твои слова. Это боль души твоей кричит. Вспомни, что я тебе говорил: самое ненадежное помещение капитала – дети.

САПОЖНИКОВ (бросает работу). Опять врешь. Мой Лешка мотается по всему свету. Он археолог мирового класса. Вот сейчас в Турции исследует подземный город – Каппакадокия. У него тема докторской: древние, подземные города, а Борька – писатель. Он строит свои романы. Что ему мой домишко.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Где они – романы твоего Борьки?

САПОЖНИКОВ. Пишет под псевдонимом. Каким – не скажу. Не велено.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ладно, Гриша… Это я из зависти. Меня что-то совсем ноги не держат с утра…. Вот пришел – пожалиться. Чего делать, не знаю.

САПОЖНИКОВ. Ляг и лежи, пока встать не приспичит.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Это ты так меня пожалел?… Эх, Гриня, Гриня!… Ладно, пойду прилягу. (Уходит. Сапожников вновь принимается за работу).

САПОЖНИКОВ. Какие папуасы? Что ты там про Борьку?

Нет ответа.

САПОЖНИКОВ. Надя!

НАДЕЖДА. Что ты разорался?

САПОЖНИКОВ. Ненавижу, когда ты не слышишь, когда молчишь. Понимаешь, мне страшно, когда ты не слышишь.

НАДЕЖДА. Да слышу я тебя… У Борьки кризис… творческий. Говорит – пропало желание придумывать слова, потому как грядет эпоха великого культурного одичания. И людям больше не нужны писатели и поэты, художники и музыканты.  Рассказы о людях больше не нужны миру. Человеку больше не нужен человек, а нужны автомобили и компьютеры, смартфоны и айфоны, телевизоры и холодильники, набитые жратвой.

САПОЖНИКОВ. Без холодильника плохо – это точно. Что еще говорит?

НАДЕЖДА. Говорит - такие пошли времена. И нечего удивляться, что по всей Земле проснулись дикари - людоеды и пошли войной на цивилизованное человечество, больше не способное рожать писателей и режиссеров, поэтов и скульпторов, художников и драматургов. Все эти мракобесы догадались, что человек и человечность оказались без защиты и пошли в атаку.

САПОЖНИКОВ. Ужас.

НАДЕЖДА. Говорит, что каждое утро молит Бога: "Господи! Пошли нам хотя бы одного Шекспира, и мы отобьемся".

САПОЖНИКОВ. Знаю. В ответ – молчание.

НАДЕЖДА. Точно!

САПОЖНИКОВ. Человечество - оно уж как-нибудь… само, а Лешку спасать надо.

НАДЕЖДА.   Я его пристроила в нашу больницу – разнорабочим: таскает тяжести: кровати, оборудование. Разнорабочие всегда нужны.

САПОЖНИКОВ. К отцу, значит,  не захотел дом строить – тяжести таскать?

НАДЕЖДА. Нет. Он сказал, что с тобой нужно разговоры разные разговаривать, а он хочет помолчать. Он тебя любит, уважает, но говорит, что мечтает побыть в тишине.

САПОЖНИКОВ. Хорошо. Пусть помолчит. Это всегда полезно.

НАДЕЖДА. Соседу посоветуй - помидоры не есть. Вредно для суставов в его возрасте.

САПОЖНИКОВ. Скажу, если не забуду.

НАДЕЖДА. А ты не забудь, а то ты только себя, любимого, и помнишь. Нельзя так, Гриша. Среди людей живем.

САПОЖНИКОВ. А ты говорила – папуасов.

НАДЕЖДА. Это не я – это Борька, а потом – папуасы эти тоже люди.

Стук палки. Возвращается председатель. Надежда, не торопясь, уходит за ширму.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Что-то не лежится… Как там: не сидится, не стоится, не ползется, не летается… Как думаешь, Гриша, почему?

САПОЖНИКОВ. Скажи, я сегодня буду работать – или весь день разную фигню слушать.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (садится на кубик). Работай, а я посмотрю.

Сапожников принимается за работу.

САПОЖНИКОВ. Советуют – помидоры не есть. Вредно для суставов.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Спасибо, учту… Ты работай, работай, а я тут тихо посижу… Полезно смотреть, когда кто-то работает – успокаивает.

ЭПИЗОД ТРИНАДЦАТЫЙ

Сапожников в задумчивости сидит на кубике. Сидит в профиль. На кубике год – 2017. На сцену бодро, без палки, врывается Председатель.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Гришаня, друг милый! Что в печали? Почему не трудимся? Первый раз тебя вижу среди бела дня в роли тунеядца.

САПОЖНИКОВ. Не кричи. Устал я.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ты? Устал? Не верю! Ты вечный двигатель, Гриша! Вот ты кто… Через год у нас с тобой юбилей. Сорок лет как дружим и соседствуем. (Достает фляжку). Я вот принес, давай по глоточку?

САПОЖНИКОВ. Отстань.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Как хочешь, а я выпью за твое здоровье. (Прикладывается к фляжке). Ты меня, кстати, тогда вылечил. Перестал есть помидоры- и хоть бегом. Хочешь – покажу?

САПОЖНИКОВ. Не хочу.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Да что с тобой такое сегодня?

САПОЖНИКОВ. Уйди.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ.  Отстань, не хочу, «уйди»… Вот я к тебе все сорок лет всей душой, а ты…

САПОЖНИКОВ. Дай хоть помереть спокойно.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. И шутки у тебя дурацкие… Помереть он собрался… С этим, Гриня, не шутят.

САПОЖНИКОВ (Впервые поворачивается к соседу). Я не шучу.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Во, как… Что, так плохо?… Может скорую вызвать?... Мобилу дома забыл. Я мигом. (Уходит).

Появляется Надежда.

НАДЕЖДА. Звал меня, Гриша?

САПОЖНИКОВ. Звал… Я тут о времени задумался. Ты послушай. Только не останавливай меня, ладно… В младенчестве времени вообще не существует, в детстве оно плетется еле-еле, в юности шагает в разном ритме и с разной скоростью, в зрелости время покорно часам и календарю, а в старости будто сходит с ума и мчится куда-то, не разбирая дороги. И ведь знаешь, куда несешься вместе с ним, а остановиться, замедлить шаг, не можешь. Отчего так? Не знаю. Надо бы наоборот. К чему и куда в старости спешить, когда каждый час, каждая минута дороги… Но нет, никак не замедлить время. Бывает, спрошу у дочки: «Слушай, сегодня, вроде, среда?» «Что ты, папа, с утра пятница». Надо же, целых 24 часа четверга прошло, а не заметил. Да что там день. Иной раз глянешь на календарь, и не верится, что год нынче 2014. Еще вчера, совсем недавно, был этот самый миллениум - новое тысячелетие. Как же быстро взрослеют твои дети, а внучки: вот-вот только вчера они и ходить-то не умели, а сегодня пляшут, поют и строят свой особый мир с такой стремительностью, что каждый их день равен прожитому тобой году.

Все-таки, эта странная загадка: течение секунд, часов и дней в зависимости от возраста. Альберт Эйнштейн поставил на первое место в этом процессе - скорость. Вот ты несешься со скоростью близкой к скорости света на свидание к соседней планете, и время твое замедляет ход. На Земле может сто лет пройти, а ты вернешься домой все еще молодым. Это происходит по законам физики, во Вселенной, но и на Земле течение времени то подобно водопаду, то мерному течению реки.... Получается не только физика, но и возраст человека делают время относительным.

Может быть, все дело в цене времени. В детстве ты платишь за него медные деньги, а в старости рассчитываешься золотом, когда каждый поступок, каждое слово, даже каждый жест значимы. Старость, увы, не имеет право на сумасбродство, глупость, безумие. Да что там право – сил на все это нет. Здесь еще и комплексы разные. В молодости ты сам смотришь на мир с жадностью и любопытством. В старости тебе кажется, что весь мир смотрит на тебя: кто-то с равнодушием, кто-то с нетерпением, кто-то с жалостью, но никто, никто – с надеждой.

НАДЕЖДА. Не преувеличивай!

САПОЖНИКОВ. Молчи! Ты обещала… Пишут, что полиция остановила автомобиль, мчащийся по городу на скорости 150 км. в час. Машину с трудом остановили. Оказалось, что за рулем сидит старушка 90 лет отроду. Опешившие полицейские не поняли, что бабуля эта всего лишь пробовала остановить время, разогнав свой кусок железа и свою жизнь до максимальных скоростей. Понимаю старух и стариков. Беднягам кажется, что они могут купить молодость за деньги. Пластические операции, неравные браки – все это в попытке остановить время, бегущее к пропасти. Все это трогательно и смешно, как смешна попытка остановить руками реактивный самолет, набирающий скорость по взлетной полосе. Но самое мерзкое в старости, когда само время кажется тебе скучным, пустым и никчемным, независимо от скорости хода часов, минут и секунд. И кажется тебе, что, утратив энергию заблуждений, время это застывает в неподвижности или пятится назад туда, где ты уже был однажды, когда мир вокруг тебя тоже казался неподвижным во времени, лишенным смысла, как старые часы с застывшим давно и безнадежно маятником. Эти моменты страшнее бега времени. Они нелепы и невозможны, как песок, застрявший в песочных часах… И ты начинаешь жить в странном, мучительном, безвоздушном пространстве. Ты знаешь, что нет лекарства от застывшего времени и остается только ждать чуда, неотрывно глядя на циферблат с заснувшими стрелками. «Ну же! Давай! Давай!». И вот, слава Богу! Вздрогнув, секундная стрелка начинает свой бег по манежу циферблата. И тебе уже все равно, с какой скоростью она движется, только бы двигалась вперед, толкая куда-то жизнь вокруг тебя и тебя вместе с этой жизнью.

НАДЕЖДА. Всё сказал?

САПОЖНИКОВ. Всё…Устал. Надюш… Хватит, наверно, слов разных и шевелений всяких…И времени тоже… К тебе хочу.

 НАДЕЖДА Ты еще дом не построил.

САПОЖНИКОВ. Ни один дом в мире нельзя построить под ключ. Всегда останется  незабитый гвоздь….Знаешь, о чем я вдруг вспомнил: как впервые до твоей груди добрался.

НАДЕЖДА. Перестань!

САПОЖНИКОВ. Нет, ты послушай… Я  твою белую блузку помню… Помню, как сначала расстегнул нижнюю пуговицу, потом верхнюю, потом…А ты молчала. Это было так здорово, что ты молчала… Ладно, пошли… Извини, что вместе, но ничего не поделаешь. К тебя я – навсегда.

НАДЕЖДА. Нет!

 Сапожников будто не слышит и словно перестает видеть Надежду. Он упрямо уходит,  и женщина поневоле следует за ним. Сапожников - первая тень за ширмой, потом рядом с ним появляется Надежда . Там они стоят, обнявшись, некоторое время – тенями. Свет за ними гаснет не сразу.

ЭПИЗОД ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ. ЭПИЛОГ.

Появляется Председатель. В руках шляпа соломенная.  Выходит к рампе и обращается к залу.

Скорые всегда опаздывают. Или мы так хотим думать: вот, если бы на пять минут раньше – тогда … Но я хотел о другом: была когда-то в жизни Сапожникова Григория большая любовь, и звали ее Надеждой. Ей и девятнадцати лет не исполнилась, когда она погибла, а новой любви и другой семьи, сосед мой не захотел. Не смог жить другой жизнью. Так и остался с Надеждой, с детьми от неё придуманными и даже внучкой.  Так и жил в этой сказке, только дом, который он строил, был в наличии…. Он строил его сорок лет для придуманной семьи, и боялся конца стройки, как смерти… Кто-то скажет – псих был твой Гриня. Я и сам так часто думал…Не понимал  упорства, не понимал, откуда у него силы берутся, а он мне сказал как-то: « Каждый человек, сосед, должен свой Ковчег строить во спасение. Вот я и строю»… Наследников Сапожникова Григория мы не нашли. Оказалось, детдомовский он. Сирота военного времени. Нет, значит, близкой и далекой родни…Не было папы-мамы… Получается, он не дом, а себя всю жизнь строил… Как ему самому нравилось, по своей мерке… Я вот здесь, в шляпе, бумажек накрутил: на одной крест. Кто такую вытащит – тому и дом Гришин отойдет.

 Председатель спускается в зал, но шляпу протягивать зрителям не торопится.

 Ну, что? Не верите? Правильно…. Зря все это. (возвращается на сцену, прикрыв шляпой лысую голову).Гриша не нам с вами дом построил, а той сказке, в которой жил… Да и кому нужен чужой дом. Нет там уюта, а призраки есть… Все мы  свою хижину строим…. Всю жизнь только этим и заняты….  Иногда в одиночку, а  повезет – в компании…. Кому стройка по делу, кому – не очень. Но свой дом. Это в корне…Вы не смотрите, что домок Гринин без затей. Самострой – он и есть самострой. Никакого тебе масштаба…. Сосед говорил, что строил его… этим... не руками, а сердцем. А такой разве отнимешь…. Пусть ему и останется этим самым – Ковчегом во спасение.  Вот, пожалуй, и всё.