ЖЕРТВЫ КРИЗИСА рассказ

На этот раз наш адвокат был всю игру необыкновенно мрачен, и завершил ее с таким видом, будто проиграл в преферанс не пятьдесят шекелей, а, как минимум, тысячу долларов. Мы сразу поняли, что после завершения пульки, ждет нас история невеселая, и оказались правы.

" Вдова с тремя детьми: от пятнадцати до пяти лет, - начал адвокат, налил себя коньяк в рюмку, но, не притронувшись к выпивке, повторил, - Вдова и малые дети… Их на ноги ставить в этом чертовом мире, когда и ползком передвигаться затруднительно… На ноги! А отец взял веревку, ушел в сад апельсиновый, выбрал сук понадежней - и все. Нет человека. Осталась его вдова и дети… Было много шума. Все винили кризис экономический. Вот довели человека – и он… Вдова пришла ко мне, и сказала так: "Мертвым торговать грех, но я не знаю, как в одиночку поднять детей. Я предоставлю вам все документы, весь его архив. Может быть, есть хоть один шанс из ста, чтобы хоть как-то компенсировать утрату кормильца".

Умная и красивая женщина Эстер – вдова самоубийцы Эфраима Бримана – строительного подрядчика.

-         Я еще не видел документов, - сказал я Эстер, - но, боюсь, вы ставите передо мной невыполнимую задачу.

-         Пусть так, - ответила женщина, - но я обязана использовать любой шанс.

-         Вот я захватил специально для вас кое-какие бумаги, - продолжил рассказ наш партнер по преферансу, и достал из тонкой кожаной папки несколько документов. – Начну с письма, отправленного Эфраимом Бриманом своей невесте Эстер за две недели до свадьбы… Приведу несколько строчек: " Дорогая моя! Я тут прочел у английского философа Френсиса Бекона удивительную фразу: "Люди страшатся смерти, как малые дети потемок". Знаешь, я маленьким никогда не боялся темноты, как сейчас не боюсь смерти".

Еще одно письмо, направленное Бриманом жене из Ливана, где он сражался на подступах к Бейруту: "Дорогая моя девочка! … Сегодня погиб Амрам Шварц. Помнишь, я тебя знакомил с ним… Я смотрел на мертвого Амрама и, в глубине души, завидовал ему. Он умер на бегу, мгновенно, пуля арабского снайпера попала прямо в лоб. Прекрасная смерть".

Я прочел эти письма и понял, что был совершенно прав, предостерегая вдову, что дело это безнадежное, несмотря на то, что прямым поводом к самоубийству стала сеть долговых обязательств, в которой накрепко застрял Бриман.

Я разбирал эти бумаги и никак не мог понять, зачем вполне успешному подрядчику, занятому строительством небольших коттеджей, понадобилось начать возню с комплексом  многоэтажных зданий? И это в наше время, в годы глубокого кризиса, поразившего практически все хозяйство страны.

Немного расскажу вам о том, кем был самоубийца. Родился он в шестидесятом году и был внуком Хаима и Софии Бриман, беженцев из Польши. Хаим и София чудом избежали гибели в Треблинке, выпрыгнув из вагона поезда, который вез их на смерть. В лесу  они пристали к группе еврейских партизан, потом, в середине 44 года, попали все-таки в Аушвиц, но и там им удалось выжить, дождаться освобождения. Я прочту вам несколько строчек из дневника Хаима Бримана. Умница Эстер дала мне и эту тетрадку, заполненную выцветшим от времени текстом на иврите: " Я стараюсь не думать, не помнить о том, что было, но сны – здесь я не властен и это самое страшное. София говорит, что я кричу во сне и присыпаюсь весь мокрый. Тогда был один страх, ужас перед насильственной смертью, но я не думал, что, когда прямая угроза жизни исчезнет, этот панический  страх останется, и будет преследовать меня до конца дней моих… Преследовать во сне".

Адвокат аккуратно сложил дневник, спрятал его в папку, затем поднял рюмку с коньяком, но вновь, даже не притронувшись к ней губами, поставил рюмку на место.

-         Хаим Бриман погиб при невыясненных обстоятельствах – сказал он. – Пошел купаться рано утром – и утонул. Я не имею права считать его смерть самоубийством. Бриман не оставил предсмертной записки, но вскрытие не показало каких –либо сторонних причин, вроде внезапного инфаркта или инсульта, которые могли бы привести этого человека к смерти.

-         А наш самоубийца оставил предсмертное письмо? – спросил я.

-         Да, конечно, вот его копия, - снова открыл свою папку адвокат и прочел: "Дорогая моя жена и дети! Я полный банкрот и нет ни малейшего шанса, что смогу выбраться из затруднительного положения. Моя смерть решит многие проблемы. Простите меня. Эстер, я люблю тебя и всегда любил, и верю почему-то, что ты свяжешь свою жизнь с более удачливым и счастливым человеком. Прощайте, ваш Эфраим!"… Бухгалтерских документов, расписок, банковских гарантий, просьб о ссудах, я вам не принес, - продолжил адвокат. – Можете поверить мне на слово. Документы эти, только на первый взгляд, могут показаться обычными. За месяц до смерти, когда было ясно, что стройку ему до конца не довести, Бриман заказывает дорогостоящие, облицовочные панели, не внесенные, кстати, в предварительный проект дома. Поставщик сообщает, что их нет в наличии, и предлагает панели старого, договорного образца. Бриман категорически настаивает на получении сверх дорогого товара. Абсурд! Нонсенс! К тому времени его минус достиг миллиона шекелей, а заказы на новые квартиры и вовсе прекратились.

Я бы мог привести еще много примеров разных странностей в поведении самоубийцы. Не у нашего стола будет сказано, мне он показался азартным карточным игроком, который наперед знает о невозможности отыграться, но готов швырнуть на кон последнее, что у него есть.

 Даже не знаю почему, но меня очень заинтересовало это дело. Я, наверно, впервые пожалел, что не дал мне Бог писательского дара… В какой-то момент мне показалось, что я обнаружил человека, толкнувшего Бримана на смерть. Я даже добился разговора с ним, с человеком, втравившим, как мне казалось, Эфраима в ту фатальную историю со строительством многоэтажек, но человек этот, не долго думая, положил передо мной документ, доказывающий его алиби. Из этого документа следовало, что сам Эфраим долго добивался заказа на это строительство, неоднократно предлагал свое сотрудничество головной фирме. По сути дела, человек, которого я подозревал, так сказать, в соучастии самоубийства, уступил домогательствам, настойчивости Бримана – вот и все.

Я вернул документы этому человеку, и он добавил к ним вот что: Эфраим Бриман был успешным, умелым и профессиональным строителем, но постоянно грезил о какой-то Вавилонской башне. Однажды он сказал буквально следующее: "Строитель может увековечить свое имя не строительством бараков а возведением дворца". "Бриман стал жертвой своих амбиций, – сказал мне тот человек. - Для меня здесь все ясно. Если нет у тебя сил, чтобы перепрыгнуть яму, стой на краю. Я лично всегда жил по этому принципу".

Были у меня еще любопытнейшие встречи. Всем опрошенным было жалко Бримана. Никто не сказал о нем ни одного плохого слова. Только однажды… Даже не знаю, под каким знаком рассматривать сообщение той женщины. Она рассказала, что случайно оказалась вместе с Бриманом, когда был совершен теракт у Центральной автобусной станции.

" Как только раздался взрыв, - рассказывала та женщина. – Эфраим будто окаменел. Лицо его стало совсем другим. Он будто ничего не слышал и не видел. Все бросились бежать на эхо взрывов. Он был неподвижен. Я пробовала привести его в чувство. Все тщетно. В отчаянии я даже ударила Эфраима по щеке. Он пришел в себя и сказал совершенно неожиданную фразу: "Я должен был быть там. Я шел туда, - и повторил. – Я должен был быть там".

И тогда, мои дорогие друзья и партнеры, я вдруг подумал, что самый большой подвиг человека – это просто прожить жизнь, все отпущенные нам годы. Мы не задумываемся об этом. Для нас подобное вовсе не кажется каким-то геройством. Но это не так. Но существует, существовала, и будет существовать категория людей, не способных противиться зову смерти. Им нужен только предлог, чтобы уйти в темноту. Психиатры считают это психическим отклонением, по причине исключительности, не типичности явления. Я готов с ними согласиться, но в этом случае недопустимы любые спекуляции вокруг неизбежного итога этой болезни.

Я расскажу вам о последнем разговоре с Эстер. Это был очень трудный разговор, но я был обязан встретиться с этой женщиной и поставить все точки над i.

" Почти 20 лет назад Бриман сделал вам  отчаянное признание, что он тяжко болен: не боится смерти, - сказал я, отдавая вдове документы. - Вы не придали его признанию значения… Вы не обратили внимание на гибель деда Эфраима. Я не психиатр, но должен вам сказать, что тяга к самоубийству – болезнь, несомненно, наследственная. Вы не заметили, что всю свою жизнь с вами Эфраим думал и стремился к смерти. Он любил вас, любил детей, но любовь эта не смогла вернуть ему интерес к жизни. Он пускался в отчаянные авантюры, чтобы почувствовать вкус жизненной борьбы, забыться хоть на мгновение, уйти от зова смерти… Он сделал все, что мог. Нам с вами не в чем его упрекнуть. Умирают безвременно от рака и болезней сердца, от эпидемий и катастроф. Существует, и нередко, смерть от нежелания жить. Вот и все, что я вам хотел сказать".

Эстер молча поднялась и пошла к выходу из моего кабинета. Открыла дверь и только на пороге повернулась ко мне.

-         Вспомнила, - сказала Эстер. – Он сказал однажды. Был чудный, теплый зимний день. Мы с ним отдыхали в Швейцарии. Там, в горах, так хорошо дышалось  и любилось, а он вдруг сказал: " Знаешь, Эстер, я вдруг понял, что цель всякой жизни –  смерть". Я тогда стала кричать на него и потребовала замолчать. Мы зачали тогда нашего второго ребенка, а он стал говорить о смерти. Это было ужасно!"

 Адвокат залпом осушил рюмку с коньяком и поднялся, давая нам всем понять, что его рассказ окончен. Все вместе мы вышли на улицу. Был третий час ночи, но прямо на нас двигалась странная, молчаливая процессия факельщиков. И юноши эти, обнаженные до пояса, не просто несли свои огни, а жонглировали ими с настоящим цирковым мастерством. Мы, старые картежники, попятились, уступая дорогу крепким и красивым молодостью своей ребятам. А они, будто и не заметив нас, прошествовали мимо, распугивая призраки  ночи огнями и роняя искры на мертвый асфальт.

Позади этой группы шел мальчишка – барабанщик. Барабан висел на его груди, и он отбивал дробь почти неслышно, уважая покой спящих.

Барабанщик ушел было вслед за факельщиками, но вдруг обернулся к нам с улыбкой, словно хотел приободрить  эту странную, случайную компанию  опешивших стариков с печальными глазами.