О ЗЛЫХ ЯЗЫКАХ. Данелия, Гамзатов, Нагибин, Шукшин, Аскольдов...

 Злым языкам мы верим, порой, больше, чем добрым. Ничего не поделаешь, такова человеческая натура.

Мой приятель,  земляк Расула Гамзатова – талантливый писатель говорил о дагестанском поэте самые нелицеприятные вещи. Он называл его и «бурдюком с вином», и «чиновной крысой», и «бездарью, чья слава  и вес сделаны переводчиками». При этом он утверждал, что и аварский язык совсем непригоден для поэзии и прозы, так как в нем всего 300 слов.

 Я тоже не любил  в изящной словесности официальных лиц и склонен был верить словам моего приятеля о классике советской поэзии . С этой верой и проходил чуть ли не сорок лет.

 Но вот читаю замечательную, чистую и добрую, книгу Георгия Данелия «Тостуемый пьет до дна» и в ней о Гамзатове, среди прочего, сказано вот что: «… когда на правительственном банкете в Кремле по случаю юбилея Октябрьской революции Расул поднял тост «За дагестанский народ, предпоследний среди равных», а на вопрос: «Как это могут быть среди равных предпоследние?» ответил: «Последние у нас евреи», этого ему уже простить не смогли! На него так обиделись, что даже исключили из членов Президиума. Но через какое-то время вернули – видимо поняли, что без Расула Гамзатова на Президиуме очень скучно».

 Прочел я эти строчки и вдруг вспомнил, что именно Расул Гамзатов приказал напечатать первую и последнюю книжку талантливого прозаика, моего приятеля, причем сделал это вопреки воле местной писательской организации. Мало того, по звонку Расула, Никита Михалков и Анатолий Алексин обеспечили злоязычному таланту прописку и непыльную работу в ближнем Подмосковье.

 Вспомнил я это, вздохнул тяжко и выругал себя самого последними словами. Да, в жизни автора «Журавлей» наверняка было всякое, но кто мне-то, грешному, дал право судить этого человека, да еще с чужих слов?

 А вот еще одна история на тему злоязычия.  Из повести Юрия Нагибина «Тьма в конце туннеля»:

     «На стоянке  грудилась  толпа, пытающаяся стать  очередью, но, поскольку она состояла в основном из киношников,  порядок  был  невозможен. И все-таки джентльменство не вовсе угасло в косматых душах - при виде шатающейся Геллы толпа  расступилась. Такси  как  раз подъехало, я распахнул дверцу, и  Гелла рухнула  на заднее сиденье.  Я убрал ее  ноги, чтобы  сесть  рядом,  оставив переднее место  Шределю.  Но мы и оглянуться  не успели, как рядом с шофером плюхнулся Шурпин.

     - Вас отвезти? - спросил я, прикидывая, как бы  сдвинуть Геллу, чтобы сзади поместился тучный Шредель.

     - Куда еще везти?  - слишком саркастично для пьяного спросил Шурпин.- Едем к вам.

     - К нам нельзя. Гелле плохо. Праздник кончился.

     - Жиду можно,  а  мне нельзя? - едко сказал дебютант о своем  старшем собрате.

     - Ну  вот,  - устало произнес  Шредель,  -  я  так и знал, что  этим кончится.

     И  меня  охватила  тоска: вечно  одно  и  то  же.  Какая во  всем  этом безнадега,  невыносимая, рвотная духота! Еще не будучи знаком  с Шурпиным, я прочел его рассказы - с подачи Геллы, - написал ему восторженное  письмо и помог  их  напечатать. Мы устроили сегодня ему праздник,  наговорили столько добрых  слов (я еще не знал в тот момент, что он  куда комплекснее  обслужен нашей семьей), но вот подвернулась возможность - и полезла смрадная черная пена».

 Так Нагибин писал о Василии Шукшине и своей тогдашней жене Белле Ахмадулиной. Ныне это секрет Полишинеля. Всем было известно, что Василий Шукшин антисемит дубовый. Мало того, и в группу съемочную он набирал практически одних юдофобов, таких лютых, к примеру, как его постоянный оператор Заболоцкий. Так что здесь, казалось, можно поставить точку. Другом евреев талантливый режиссер и писатель не был. Но и здесь не будем торопиться.

 Фильм Александра Аскольдова «Комиссар» был сделан в 1967 году, на излете вялой, ленивой и непоследовательной идеологической перестройки тех лет. Фильм запретили, хотели сжечь все копии.. Через 20 лет «Комиссар» завоевал множество призов и наград, был признан шедевром, и сотни миллионов зрителей увидели картину Аскольдова – режиссера, увы, одной единственной ленты.

 Я на втором курсе ВГИКа. О фильме рассказывают легенды. Каким-то чудом удается попасть на просмотр материала. В юности не был слезлив, но ком застрял в горле, ладонь стерла влагу со щеки. Тогда же решил, что фильм о гибельности фанатизма, о бесчеловечности идей, взращенных на ненависти. Вспомнил картину Григория Чухрая «Сорок первый». Там женщина-снайпер предает свою любовь ради идеи и своего не родившегося ребенка, свое будущее, будущее своего народа, предает и убивает. Вот и в картине Аскольдова мать бросает свое чадо во имя мировой революции. Фильм Чухрая был принят, так как подобная дерзость замысла казалась цензорам немыслимой. Фильм Аскольдова, груженый бытом еврейского местечка  и темой Холокоста, пройти не смог и лег на полку.

 Помню свой давний разговор с еврейкой – редактором студии Горького.

 - Как ты могла такое говорить о «Комиссаре»? – спросил я.

 - А что я должна была сказать? – спросила она.

 - Что это шедевр! – заорал я.

 - Шедевр, пусть, дальше что? – спросила она.

 - Шедевр?! Ты говорила, что это гнусный пасквиль, ложь о еврейском народе и просто беспомощная, халтурная лента!

 - Ну и что? – вновь спросила она.

 - Это еврейский фильм, по-настоящему еврейский. Фильм, сделанный с любовью к нашему народу. Фильм, отстаивающий наше достоинство, честь, нашу жизнь, наконец!

 Я уж не помню, что тогда кричал на пустой улице у высокой, чугунной ограды института Марксизма-Ленинизма.

 - Ты дурак! – сказала тогда редактор студии им. М. Горького. – Если хочешь закончить ВГИК и работать в кино, - заткнись, - посоветовав мне это, она резко повернулась и оставила меня наедине со своей честностью и принципиальностью.

 Напомню, улица у ограды была пуста. Я стоял на этой пустой улице, и отчаянье правдолюба постепенно замещалось во мне робостью молчальника. «Да что я могу сделать? Как я могу отстоять фильм? Кто я такой, наконец?»...  Я благополучно закончил ВГИК и работаю в российском кино до сих пор. Работаю, постоянно ощущая на губах вкус того давнего малодушия.

 И вот читаю в одном из интервью Аскольдова: « Евреи студии не приняли картину. Горячую поддержку оказал ей Василий Шукшин».

 Вот и разберись в злых и добрых языках. Оператор картины - еврей Виталий Гинзбург, младший брат Александра Галича, - предал совместный фильм, даже строчил, открещиваясь от режиссера, доносные бумаги в Госкино, а антисемит Шукшин, почти что в  полном одиночестве, сражался за еврейскую картину Аскольдова.

 Да и с самим творцом «Комиссара» не все так просто. В своей книге «Когда деревья были большими» Наталья Фокина, жена режиссера Льва Кулиджанова, пишет: «И пошли звонки из Главного управления по производству фильмов. Звонил курирующий киностудию редактор Александр Аскольдов. Потом он вызвал... редактора фильма и высказал свое возмущение безыдейностью сценария». Речь идет об одном из лучших советских фильмов: «Когда деревья были большими».

 А через шесть лет сам Аскольдов пал жертвой бдительных стражей соцреализма,  и убедился, что «безыдейность» лучше «сомнительной идейности». Странная история. Что заставило опытного партийного цензора, пробившегося в режиссеры-постановщики, рискнуть с таким материалом не совсем понятно. В любом случае, и здесь ставить точку я бы не торопился. 

 Странным образом сталкиваются в нашем мире имена антиподов. Вот Игорь Ефимов рассказывает о перестройке в СССР Иосифу  Бродскому:

   «- Даже Евтушенко  выступил против колхозов.

   - Если Евтушенко против, я за, - ответил Бродский».

 Две книги: «мемуар» Ефимова и дневники Лидии Чуковской читал практически одновременно.

 Из дневника Лидии Корнеевны: «Я рассказала ей (Фриде Вигдоровой. Прим. А.К.) о Евтушенке: вернувшись из Италии, он написал в ЦК записку – отчет и там о Бродском: как вредит нам это дело, как необходимо его выпустить поскорее и потом издать его книгу – причем он, Евтушенко, берется отобрать стихи и написать предисловие».

 Был бы тогда, в тот момент, врагом Евтушенко ссыльный Бродский? Не думаю. Знаю, знаю, и не такое мог себе позволить без риска автор «Братской ГЭСС», но мог и промолчать, не суетиться, не ставить себя под возможный удар. Врагов у Евгения Александровича было не меньше, чем друзей.

 Такие дела. Один мой знакомый утверждает, что безумие рода людского в том, что сидит в душе человека дьявол и ангел. Спорят, борются постоянно, то один одерживает победу, то другой. Не со всеми так бывает, но с большинством. Вот я и не знаю, кто нам, грешным и смертным, диктует право на «злой язык»? Уж никак не ангел?