Ребе Шолом‑Шахна, сын ребе Зуси
Продолжение. Начало в № 8 (364) и № 9 (365)
Свадьба
Второй сын ребе Зуси Шолом-Шахна, которого все называли Шулимке, в 1925 году женился на Мирьям-Соре, дочери Нохума-Йосефа Тверского, миропольского раввина из знаменитой семьи цадиков Чернобыльской династии.
Ребе Зуся описывал свадьбу своему другу раввину Исроэлу Майзелю в письме в Святую землю так (вольный перевод здесь и далее мой. — Б. Г.):
Вернулся я домой с торжеств свадьбы моего дорогого сына <…> Слава Б-гу, празднества прошли на высоком уровне, словно при дворах цадиков прежних времен <…> Мирополь наполнился людьми от края до края, в святости и чистоте. В семь дней пира дорогой жених произносил чудесные проповеди. Также раввин Довид Каминкер из Киева присутствовал на хупе с большим наслаждением, как и многие другие почетные гости <…> Все эти дни я словно пребывал в Эдемском саду!
Ребе Карлин-Столинской династии едет на свадьбу к сыну. Из альбома The Old Country / The Lost World of Eastern European Jews.. N. Y.: Charles Scribner’s Sons, 1974
Еще в одном письме, также в Землю Израиля, раввину Гиршу-Мендлу Авербуху, ребе Зуся рассказывает об одесской части торжеств:
В канун шабеса «Нахаму» собрались в нашем доме <…> наши друзья, и застолье продолжалось до полночи. Утром <…> мы сопроводили жениха, как это принято, в синагогу «Малбиш аримим» для поднятия к свитку Торы <…> Потом, в сопровождении нескольких сотен человек, мы пошли домой <…> Песни и танцы взвевались до крыши <…> После исхода Субботы пришли клезмеры, и до восхода солнца мы танцевали и веселились <…> И в воскресенье, и в понедельник люди приходили поздравлять, около полудня в сопровождении клезмеров и огромного количества людей мы отправились на вокзал — это было удивительное зрелище.
Утром вторника мы приехали в Бердичев, где нас встретили больше десяти родственников, сопроводившие нас к месту свадьбы. В Мирополь прибыли около часа дня. Нас встретили там с большим почетом, весь город вышел навстречу. Многие забрались на крыши и заборы. Толпа окружила наши кареты и под музыку клезмеров сопровождала в город, где устроили процессию вокруг рыночной площади по старинному обычаю. Оттуда мы отправились на постоялый двор. Потом нас пригласили в дом моего свата — цадика — на трапезу для нищих…
В среду, день свадьбы, утром мы отправились на могилы каминкских цадиков (предков невесты), и мне не описать тех чувств, которые мы испытали…
Когда вели жениха под хупу, пришлось крепким парням пробивать дорогу локтями— столько собралось людей.
Свадьба было истинным духовным наслаждением, мудрость жениха в проповеди привела всех в неописуемый восторг <…> семь дней свадебного пира прошли так же…
Мирополь
У молодых родились пятеро детей: в 1926 году Авроом-Довид, в 1930-м — Меир, в 1932-м — Мордехай, в 1935-м — Голда и в 1937-м — Зуся.
После свадьбы ребе Шулимке стал раввином в Тульчине, потом в Романовке. Это были маленькие местечки. Набравшись опыта, молодой раввин получил приглашение в общину тестя — в Мирополь.
Впрочем, странствия эти были не вполне добровольными.
С большевистскими преследованиями ребе Шулимке столкнулся впервые не в 1935-м.
Еще в июне 1925-го, перед свадьбой, он пишет своему другу раввину Йоханану Авербуху, незадолго до того уехавшему в Святую землю:
Ты просишь меня, друг мой, рассказать в общем о нашем положении. Было бы мне что поведать тебе хорошего, я бы и сам не лишил тебя удовольствия об этом узнать. Но, увы, таких новостей нет. А посвящать тебя в наши горести мне не хотелось, ведь я знаю, какие страдания тебе причинит правда о наших делах. Могу только сказать, что, хотя и во время твоего пребывания с нами здесь (в Одессе), ситуация было плохой — теперь все десятикратно хуже. Каждый день хуже предыдущего духовно и материально. Древние пророчества и проклятия сбываются в точности — вот что можно сказать о положении народа Израиля в России!
А в письме ему же в 1934 году ребе Шулимке пишет из Мирополя:
Пусть будет воля Б-жья, чтобы все это засчиталось нам искуплением за грехи наши <…> Из-за бед наших переехали мы сначала из Тульчина в Романов, а оттуда в Мирополь — пусть Б-г поможет здесь задержаться!
Бердичев
Но задержаться в Мирополе ему было тоже не суждено.
Из показаний ребе Шулимке в бердичевской тюрьме 9 мая 1938 года:
Будучи раввином м. Мирополь, я все время проводил контрреволюционную работу среди еврейского населения, в особенности среди кустарей, против проводимых мероприятий партией и правительством <…> За свою контрреволюционную деятельность в 1935 году я был выслан из пограничной полосы как политически неблагонадежный. Прибыв в г. Бердичев, я связался с клерикальными кругами и начал участвовать в их контрреволюционной деятельности.
Бердичев действительно к середине 1930-х оставался одной из последних цитаделей еврейских «клерикальных кругов». В городе жили хасиды разных дворов: чернобыльские, боянские, макаровские и ружинские. Около 80% жителей были евреями, идиш на улицах встречался чаще любого другого языка. Тогда еще были открыты около 30 синагог и молелен. Именно поэтому в 1935 году в Бердичеве открылась подпольная любавичская ешива «Томхей тмимим». Руководителем ее был назначен совсем молодой человек, Яаков Шац , который был учеником, а потом и зятем легендарного организатора ешив любавичского подполья раввина Хаима-Шоула Брука. Последний тоже в это время поселился в Бердичеве и преподавал в ешиве.
В 1936 году Брук покинул СССР под угрозой ареста, но оставил в бердичевской истории такой след, что связь с ним вменялась в вину арестованным даже годы спустя.
За учениками почти сразу после открытия ешивы была установлена слежка, и НКВД знал обо всех местных деятелях ешивы.
Перед свадьбой, в 1936 году, Шац переехал в Москву, на смену ему приехал раввин Мойше Рубинсон.
Ему было 22 года. Уроженец Кролевца Черниговской губернии, он известен среди хасидов как Мойше Королевичер. С детства Мойше переезжал из одной подпольной ешивы в другую: Полоцк, Витебск, Кутаиси, Новозыбков. В его родном местечке тоже какое-то время действовало подпольное отделение «Томхей тмимим».
Но подпольная ешива не могла бы существовать без помощи местных евреев: ребята должны где-то жить, где-то есть. Кто-то должен был помогать содержать ешиву.
Один из учеников, Йехезкель Брод, вспоминая дома, в которых он тогда получал обеды, упоминал Береле Каца и ребе Шулимке:
Навсегда впечатался мне в память образ раввина Шолома-Шахны Фридмана. Это был очень красивый человек с прекрасными манерами.
Я запомнил хорошо его троих сыновей.
Один, Довид, был блестяще талантлив и обладал феноменальной памятью. Однажды он предложил мне проверить его познания в трактате «Бава басра», который он тогда учил: «Открой на любой странице и начни с любого места читать, а я продолжу по памяти». И правда, он знал наизусть весь трактат!
Второй, Меирл, тогда семилетний, тоже уже поражал своей усидчивостью. Но особенно я запомнил Мотеле, пятилетнего. В пятницу вечером он приходил в синагогу, становился на скамейку и пел «Песнь песней» таким прекрасным и чистым голосом, что смотреть на это было подлинным наслаждением.
Сам ребе Шулимке в 1938-м давал такие показания:
Лично моя контрреволюционная деятельность за время пребывания в г. Бердичеве заключается в том, что я был одним из организаторов подпольной еврейской семинарии, готовившей контрреволюционные националистические кадры за счет молодежи.
Ешива
О деле бердичевской ешивы «Томхей тмимим», этой «подпольной еврейской семинарии», наш журнал писал 30 лет назад, в 1992 году. Раввин Аарон-Элиэзер Цейтлин тогда делился воспоминаниями своего отца, ученика этой ешивы Гешла Цейтлина. Речь шла о редком даже по сталинским меркам событии — аресте в 1937 году группы 13–16-летних подростков:
Никто из них не был уроженцем самого Бердичева, все были родом из окрестных местечек и сел. Собрались они вместе для изучения Торы, поскольку в их родных местах НКВД выслеживал даже хедеры, еврейские школы для детей младшего возраста.
Конечно, нелегко покинуть дом в таком возрасте, но эти мальчики были воспитаны в духе месирас нефеш — готовности к буквальному самопожертвованию. Для них не подлежало сомнению, что изучение Торы важнее всего на свете. Многие из них занимались в бердичевской ешиве уже несколько лет.
Где они жили? Как добывали себе пропитание? Сегодня трудно поверить, но материальные вопросы вроде жилья и пищи представлялись им недостойными внимания. Они были озабочены прежде всего тем, чтобы никто их не заметил, не донес в НКВД и чтобы им удалось на следующее утро снова собраться для учения на галерее для женщин в синагоге.
Где же они жили? Там, где могли укрыться. Они занимались весь день, а на ночь разбредались кто куда. Двое спали на скамейке на бульваре, один залезал в пассажирский вагон и проводил ночь в купе, другой пренебрегал опасностью и оставался на той самой галерее, где они учились, самый сообразительный отыскал чердак с печкой и ночевал с максимальными удобствами. Нескольких приютил человек, который прекрасно понимал, насколько опасно пускать в дом этих странных мальчиков.
И все-таки их выследили. Это случилось накануне 24 тевета (28 декабря), когда отмечается йорцайт Алтер Ребе, и было решено, что обе группы соберутся вместе на фарбренген со своими машпиим (учителями) — раввином Мойше Рубинсоном (Королевичером), благословенна память его, и раввином Бером Гуревичем.
Когда отец доходил до этого места в рассказе, он начинал сильно волноваться, и я вместе с ним, конечно.
В тот вечер все против обыкновения остались в синагоге после занятий. Старшие ученики закрыли окна картоном и завалили их всяким хламом. Стол застелили белой скатертью. Мерцали свечи. Все сгрудились теснее, сидя плечом к плечу, тихо произнесли «лехаим», стали напевать прекрасные хасидские мелодии. Были забыты и холод за окнами, и все опасности, и НКВД. Машпиим шепотом рассказывали о том, почему отмечается этот день, о месирас нефеш Алтер Ребе, и мальчики забыли обо всем на свете. Они слушали в полной тишине, впитывая каждое слово. Время от времени повествование прерывалось тихим пением, и снова все слушали рассказчика…
Неожиданно раздались стук в дверь и громкие крики по-русски: «Открыть!» Никто не произнес ни слова.
Все прекрасно понимали, кто явился к ним. Кто-то из старших мальчиков прошептал: «По крайней мере нам удалось собраться на этот фарбренген».
Они действовали быстро, словно всю жизнь готовились к этому моменту. В одно мгновение все исчезло со стола, а ребята попрятались кто куда. Один забрался в арон кодеш, священный ковчег для хранения Торы, другой — под кафедру, третий вскарабкался на книжный шкаф, двое укрылись в уборной, остальные — в жилых комнатах по соседству.
Стук становился все громче, наконец дверь распахнулась. Агенты НКВД включили свет и после тщательного обыска нашли всех до единого. Мой отец до конца жизни не мог забыть их шагов, приближавшихся к месту, где он прятался. Сердце его оцепенело от ужаса, а губы шептали тхилим, молитвы о том, чтобы никого не нашли, чтобы ребята исчезли в тот же миг…
Остаться необнаруженным никому не удалось. Одного за другим их вытаскивали на середину комнаты. Те, кого поймали раньше, с отчаянием наблюдали, как агенты безжалостно хватают другого, еще одного…
Позднее они узнали, что их выдал стукач. Агентам НКВД было точно известно, сколько учеников и учителей надо искать: когда цифры сошлись, обыск прекратился и всех отвезли в тюрьму. Там их разделили на две группы, младших поместили вместе с реб Мойше, а старших — с реб Берлом.
Когда моего отца и его товарищей везли в тюрьму, он решил про себя не выдавать ничего даже под угрозой смерти. Он был готов к таким угрозам и не собирался давать показания. Так, рассказывал он мне, их воспитывали в России — с того дня, как ребенок поступал в хедер. Даже малыши из хедера повторяли клятву: «Недер, недер, ни слова про хедер». Теперь ему было 15, он уже успел познакомиться с «миром», но помнил свои детские клятвы и дал себе слово сохранять молчание любой ценой.
Ожидание пыток и унижений не прошло для него даром, тем не менее ему удавалось не терять контроля над собой. Несмотря ни на что, он ощущал спокойствие. Рабби Акива прошел через это, другие великие люди подверглись тому же, теперь настал его черед, и это честь для него.
Затем мальчиков собрали в одной камере, отделив от учителей. При обыске отобрали тфилин у тех, кому удалось их пронести. Отрезали кисти цицис, отняли все, что имело отношение к религии.
На следующий день начались допросы. «Кто ты? Кто твои родители? Где они живут? Кто твои учителя? Как ты попал сюда?»
Ответы были очень похожими. «Я оказался здесь случайно. Я вовсе не учу Тору. Я не знаю других ребят и этого дядю (учителя). Мои родители умерли, я сирота. Приехал в Бердичев в поисках работы и пропитания. Просто решил заночевать в синагоге, а когда раздался стук в дверь, так испугался, что решил спрятаться».
Когда следователи убедились, что мальчики не сломлены и держатся твердо, они преподнесли им сюрприз. Вечером в камеру привели реб Мойше. Мальчики смотрели на него с уважением, их глаза искали поддержки. Но…
— Кто эти ребята? — спросил следователь.
— Мои ученики.
— Чему вы их учите?
— Торе.
— Сколько времени вы их обучали?
— Некоторое время.
Мальчики были в ужасе. Они не могли поверить своим ушам. Что случилось? Их учитель, постоянно призывавший их сопротивляться, превозмочь все пытки и насилие, никогда ничего не выдавать, не раскрывать рта, — неожиданно сдался. Меньше одного дня прошло со времени ареста, и вот он со спокойным сердцем, спокойным голосом… На нем не было видимых следов пыток. У ребят это не укладывалось в голове.
Странно, но решимость учеников от этого не уменьшилась. Они не осуждали реб Мойше внутренне. Некоторые высказывали предположение, что следователи могли применить какие-то утонченные пытки, не оставляющие следов и заставившие сдаться такого сильного, несгибаемого человека, как их учитель.
Что бы ни случилось с их учителем, решили мальчики, они не собьются в своих показаниях. Они не признаются ни в чем, их не заставить свидетельствовать против себя и своих друзей. Да, они действительно евреи — это невозможно отрицать, но нельзя признаваться в том, что они как-то связаны с «дядей», — это ловушка. Нужно отрицать и знакомство друг с другом.
Некоторые из следователей были евреями, некоторые даже учились в молодости в ешивах и хорошо знали, как найти подход к ешиботникам. Они взывали к их совести. Один из следователей принялся укорять моего отца: «Разве ты не знаешь, что написано в Торе? Разве этому тебя учили? Как ты смеешь лгать перед лицом учителя? Твой учитель говорит чистую правду.
Каждое слово из уст учителя — истина, а ты осмеливаешься перечить ему».
Мой отец закрыл глаза на минуту, произнес неслышно молитву и ответил: «Я не могу признаться в том, чего не было, даже если вы или этот человек требуете этого от меня».
Следователь задохнулся от ярости и ударил отца по лицу, только вмешательство другого следователя спасло его от новых побоев.
Другим мальчикам задавали те же вопросы и угрожали тем же образом. Напряжение росло, следователи все более озлоблялись. Становилось очевидным, что ребята вообще не желают давать какие-либо показания: они не знают никого и ничего. В этот момент следователь достал револьвер, направил его отцу в лицо и пригрозил нажать на спуск, если он будет упорствовать. Отец молчал. Напряжение было страшным. Наконец следователь засунул револьвер в кобуру и вышел. За ним направились другие следователи, оставив реб Мойше в камере.
Когда следователи удалились, в камере воцарилась полная тишина. «Мы не знали, что сказать, как обратиться к реб Мойше, — вспоминает мой отец, — мы хотели, чтобы он заговорил первым».
Учитель понимал, какую боль он причинил своим ученикам. Он сделал рукой успокаивающий жест и заговорил. «Дети, я хочу, чтобы вы знали: никто не пытал меня, не мучил. Я сказал правду по собственной воле. Сидя прошлой ночью в одиночке, я все обдумал. Я боялся, что, если буду запираться, следователи станут пытать вас. Тогда им удалось бы расследовать дело глубже, обнаружились бы связи с ешивой других людей, и все это могло бы иметь ужасные последствия для “Томхей тмимим” и всех бердичевских хасидов. Поэтому я решил взять все на себя. Я встретил вас на улице, привел в синагогу и учил Торе все это время, заботясь о вашем пропитании и других нуждах. Они должны решить, что я один в ответе за все».
Шепотом он добавил: «Стойте на одном: вы сироты. Отца нет ни у кого. Если будете этого держаться, они в конце концов поверят вам. Не вовлекайте в это дело родителей. Вы еще маленькие, сурового наказания вам не назначат. Я уверен, что вас скоро выпустят и вы снова сможете заниматься. Это и есть самое главное. Обо мне не беспокойтесь. Если я беру всю ответственность на себя, то хорошо знаю, на что иду».
Можете себе представить, как реб Мойше вырос в глазах своих учеников. Перед ними предстал живой пример месирас нефеш. Отец говорил, что реб Мойше дал им мужество и силу противостоять всему, что было уготовано им в будущем.
Через час следователи вернулись. Мальчики разом «признались» в том, что они в самом деле учили Тору с реб Мойше. Следователь победно улыбнулся и вывел учителя. Ребята снова остались одни.
В воспоминаниях подробно рассказывается о пребывании ребят в специнтернате и побеге оттуда.
Но это мемуары ребенка, который не знал всех обстоятельств. Не знал, что его арест был лишь частью огромного трагического процесса.
Судьба детей
В ночь ареста мальчиков и их учителей сфотографировали во дворе тюрьмы. И это единственная фотография во всем деле.
Кто на ней и что с ними впоследствии стало?
Шолом-Бер Певзнер. Здесь ему 14 лет.
Сын знаменитого любавичского хасида раввина Авроома-Боруха Певзнера. На другой фотографии он на руках отца в Минске, где рабби Певзнер был раввином хасидской общины до своего ареста в 1930 году. После двухлетней ссылки он перебрался с семьей в Харьков. В марте 1939-го снова арестован и сослан в Казахстан, где через год скончался.
Сыновья его учились почти во всех подпольных ешивах СССР. Шолом-Бер в конце 1936-го начал учиться в житомирской «Томхей тмимим», продолжил в Бердичеве. После ареста и побега — он уже в подпольной ешиве в Воронеже, после ее закрытия — в Курске. В 1940-м, когда уже всех пересажали, Шолом-Бер, шестнадцатилетний, начинает преподавать в подпольной ешиве в Грузии…
Когда отца его арестовали, мать с младшими детьми уехала из Харькова в Москву.
Но летом 1941-го 17-летний Шолом-Бер оказался в Харькове… И в ноябре, вместе с десятками тысяч харьковских евреев, блестящий, праведный и бесстрашный юноша Шолом-Бер Певзнер был расстрелян нацистами.
Второй из арестованных в 1938-м в Бердичеве детей — Хацкел Брод. На фотографии ему 14, но уже три года он скитается по подпольным ешивам СССР…
Уроженец Меджибожа, Хацкел — выходец из семьи брацлавских хасидов. Чтобы не отдавать его в советскую школу, отец с семьей переехал в Умань — благо, Хацкел выглядел моложе своих семи лет и можно было еще потянуть время. А с 11 лет — любавичские ешивы в подполье: Харьков, Киев, Кривой Рог, Днепропетровск, Клинцы, Саратов. Закрыли здесь — открыли тут. В этой безумной погоне Хацкел оказался в Бердичеве и был арестован вместе с остальными.
После побега учился некоторое время в Гомеле, потом — несколько относительно спокойных лет в Кутаиси. На фотографии в Кутаиси он уже закаленный боец.
В 1946-м по фальшивому польскому паспорту выехал из СССР. В 1947-м, в Покинге, лагере для перемещенных лиц, где хасиды ожидали виз в страны, согласившиеся принять беженцев, Хацкел женился.
В конце концов реб Ехезкел Брод прожил длинную жизнь в Нью-Йорке. Его пятеро детей и десятки внуков и правнуков живут в Израиле и США. На поздней фотографии он такой, каким и я его помню: веселый, беззаботный человек. Умер в 2005 году.
К истории третьего из арестованных в Бердичеве в 1938-м мальчиков я подхожу с особым трепетом.
Сначала еще одна обширная цитата из статьи Аарона-Лейзера Цейтлина об этом деле:
<…> ни мой отец, ни другие из оставшихся в живых не могли вспомнить фамилию шестого. Помнили они только, что звали его Фоля (Рефоэль); известно о нем было, что он остался в Советском Союзе.
Два года назад, сразу после Рош Ашона, я приехал в Россию. В канун Йом Кипур я пошел в московскую синагогу в Марьиной роще для исполнения обряда капоройс и встретил там молодого шойхета Моше Тамарина. Увидев незнакомого человека, он произнес традиционное еврейское приветствие «Шолом Алейхем» и спросил, как меня зовут. Когда я ответил ему, он поинтересовался, не родственник ли я тому Цейтлину, которого арестовали в Бердичеве около 50 лет назад.
Я был изрядно удивлен его осведомленностью и сообщил, что этот Цейтлин — мой отец. Моше заметно разволновался и попросил меня подождать его. Закончив свою работу, связанную с капоройс, он сказал: «Теперь я хочу поведать вам нечто очень интересное».
«Перед Рош Ашона мне позвонил Рефоэль Брук из Саратова и попросил приехать туда, чтобы сделать шхиту птицы, — начал свой рассказ Моше. — Я отказался, потому что до Саратова надо добираться 17 часов поездом. Но он стал меня упрашивать, объяснив, что это просьба не только его самого — в моей помощи нуждаются еще 15 семей. Я согласился поехать.
В Саратове я нашел этого старика. Он носил окладистую бороду и говорил как настоящий хасид, очень выразительно. Не оставляло сомнений, что он заботится не о себе, а о том, чтобы эти 15 семей приблизились к еврейству.
Все это показалось мне очень любопытным. В такой отдаленности от столицы одинокий человек поддерживает жизнь еврейской общины, старается, чтобы на праздник был приглашен первоклассный шойхет и т. п.
Когда я собрался возвращаться в Москву, он неожиданно вручил мне пару тфилин с просьбой проверить их, а если надо — починить. Я поинтересовался, почему он беспокоится из-за таких старых, невзрачных тфилин, ведь сейчас даже в России можно приобрести самые лучшие.
— Конечно, вы правы, — отвечал он, — и у меня есть отличные, новые тфилин, но эти для меня дороже золота.
И старик рассказал мне, что он — один из тех шести мальчиков, которые были арестованы в Бердичеве и потом бежали из интерната. При побеге он захватил с собой тфилин, хранившиеся в течение месяца в лесу, — их надевали во время молитвы он и пятеро его друзей.
— Эти тфилин связаны с самопожертвованием, — сказал он мне. — Я храню их с особенной любовью и хочу быть уверенным, что они полностью кошерные».
«Теперь вы понимаете, — сказал мне московский шойхет, — почему я так разволновался, когда вы сказали мне, что ваш отец был одним из той шестерки».
Услышав это, я не смог удержаться от слез. Никогда за все время после смерти отца я не чувствовал так остро эту потерю и боль оттого, что никогда уже не смогу сообщить ему, кто был его шестым товарищем.
Я хотел позвонить «шестому», но у него не оказалось телефона, и я попросил Моше Тамарина связаться с ним через сестру, которая жила неподалеку.
Трудно передать радость реб Рефоэля, когда он понял, что голос в телефонной трубке принадлежит сыну Гешла Цейтлина. Узнав, что мой отец скончался около двух лет назад, он очень опечалился. Со мной он разговаривал как с единственным собственным сыном, называл меня Лейзерке, хотел знать каждую подробность про меня и мою семью. Тогда-то я почувствовал всю глубину любви, с которой относятся друг к другу хасиды, любви, идущей из самого сердца и не ослабевающей с годами. Реб Рефоэль спрашивал меня об остальных: как они живут, что делают. «Сейчас они уже старики и, должно быть, пользуются почетом у хасидов, все выше поднимаясь в постижении Торы и хасидизма. А я? Что я? — В его голосе послышалось пренебрежение. — Я ничто». И он вздохнул так, что у меня душа перевернулась.
Я спросил его, почему он не захотел совершить алию в Израиль или хотя бы поехать повидаться с Ребе. Он ответил с удивлением: «Кто же позаботится о саратовской общине? Кто для них устроит кошерную шхиту? Кто достанет лулав, эсрог или мацу на праздники? Саратов опустеет. Могу ли я думать о себе?!» И этот человек говорит о себе — я ничто, — подумал я.
Почему же он все-таки не поехал увидеть Ребе и встретиться с друзьями своей молодости, спросил я его снова. Голос реб Рефоэля задрожал от боли: «Мое сердце уже не то, что раньше. Я прошел через много страданий. Боюсь, если я встречу сразу и Ребе, и моих друзей, сердце не выдержит». И он снова тяжело вздохнул.
Мне очень хотелось встретиться с ним, но этому помешали обстоятельства, и сразу после Симхас Тойра я вернулся в Нью-Йорк.
Друзьям моего отца было очень интересно узнать о своем старом товарище. Но самое большое впечатление мой рассказ произвел на реб Михоела Тейтельбаума. (И через 50 лет сходится то, чему суждено сойтись.)
Выяснилось, что человек, который настоял на том, чтобы реб Михоел тогда, 50 лет назад, поехал в Бердичев вызволять мальчиков, был не кто иной, как отец Рефоэля. «Этот человек не был выходцем из хасидской семьи — это был обычный, глубоко верующий еврей. Именно я, — вспоминал реб Михоел, — убедил его послать сына изучать Тору в “Томхей тмимим” в Бердичеве, под мою ответственность. Вот почему, как только мальчиков арестовали, он пришел ко мне и потребовал, чтобы я сделал все для их освобождения».
Следующая цитата — из книги «Еврейский Саратов» Стива Левина:
История саратовской синагоги на улице Посадского, 208, ставшей центром еврейской общины города, началась в 1946 г. В дореволюционное время в Саратове существовало две синагоги: Большая — на улице Гоголя (б. Староострожная) и Малая — на Цыганской (ныне Кутякова). На старых фотографических открытках мы видим красивые каменные высокие (в два-три этажа) здания оригинальной архитектуры, увенчанные куполами. В 20–30-х годах прошлого века они еще функционировали и едва вмещали всех молящихся. По рассказам старожилов, раввином в обеих синагогах был Иосиф Яковлевич Богатин (он успевал вести службу, переходя из одной синагоги в другую), много сделавший для возрождения еврейской жизни в Саратове и помощи нуждающимся еврейским семьям.
Но 29 ноября 1937 г. он был арестован и 5 декабря того же года расстрелян «за антисоветскую деятельность» по постановлению «тройки» при Управлении НКВД по Саратовской области. Через некоторое время после его ареста обе городские синагоги были закрыты. Здания их, перестроенные до неузнаваемости, использовались для хозяйственных и прочих нужд.
Но саратовские евреи не смирились с таким положением: продолжая молиться в домашних миньянах, во время войны, когда несколько ослабли гонения на религию, они стали тайно собирать деньги на покупку частного дома для новой синагоги. Наконец в 1946 г. была собрана достаточно крупная сумма, за которую был куплен добротный одноэтажный дом не так далеко от центра города, на ул. Посадского. Во главе общины встали самоотверженные и инициативные люди — Мойше-Хаим Исеров, Шломо Боков, Яков Дворкин, Рефоэль Брук…
Мне хочется рассказать об одном из них. Рефоэль (Рафаил Абрамович) Брук стал габаем синагоги и председателем Саратовской общины после кончины в 1986 г. своего предшественника Якова Марковича (Мордуховича) Дворкина, который пробыл на этом посту больше десяти лет.
Семья его родителей жила в Белоруссии, в маленьком городке Быхов Могилевской губернии. Отец, Авром Брук, учился у известного знатока Торы Хофец-Хаима. Повзрослев, он сам стал меламедом (учителем). Мать Хае-Роза, в девичестве Ханина, — уроженка Быхова. Ее отец, Исроэл-Иче, был видным человеком в Быхове (а баал-тфиле — кантором), но рано ушел из жизни.
В 1924 г. в Воронеже, куда перебралась после ликвидации черты оседлости молодая семья Брук, «родился сын, которому дали имя по ангелу Рефоэл, — вспоминает его сестра Дора, — (все его звали Фоля)». Кроме него в семье было еще две дочери (1922 и 1928 г. р.).
«Наша семья, — продолжает Д<…> А<брамовна>, — сколько я ее помню, вела очень строгий, кошерный образ жизни <…> В Воронеж часто приезжали гости: молодые ребята из ешив и т. д. Я помню, что очень часто у нас столовались приезжие, т. к. наша семья пользовалась доверием… Как-то (это было в 30-х годах) у нас был очередной гость, который, познакомившись с нашей семьей, предложил послать Фолю учиться в подпольную ешиву. Оба Фоли, Брук и Вильшанский (из семьи друзей семьи Брук. — С. Л.), по согласию родителей, откликнулись на это предложение.
Много тяжелых невзгод легло на плечи этих мальчиков, но они стойко всё выдерживали… Я хорошо помню бар мицву моего брата Фоли. Все поставлено было широко, было много народу, комната была украшена, все было очень красиво. А ведь это был 1937 год, когда шли поголовные аресты. Это было очень опасно».
Добрым словом вспоминает Д<…> А<брамовна> атмосферу жизни в доме ее родителей: «…всю жизнь субботние свечи, “жмирес” (субботние песни. — С. Л.) за столом, халы, кидуш, авдолэ (заключительная церемония субботы. — С. Л.) — все это с детства и до последних дней — спасибо им!»
После этой теплой домашней атмосферы 13-летнему Рефоэлю предстояло пройти труднейшие испытания во время учебы в бердичевской ешиве.
К концу 1937 г. в СССР были разгромлены почти все подпольные ешивы, а их учащиеся и учителя арестованы. Бердичевская ешива, где учился Рефоэль Брук, была одной из последних.
Вот копия «Протокола допроса обвиняемого Рубинсона Моисея Бенционовича <…> от 3-го января 1938 года». На основе этого документа мы можем представить, как все тогда происходило.
На вопрос следователя «Назовите личный состав руководимого вами Ишибота» р. Рубинсон отвечает: «Ишибот состоял из 10-ти учеников, прибывших из разных городов СССР» (на самом деле их было двенадцать). И он называет персонально каждого, указывая возраст и откуда приехал в Бердичев. Под номером семь значится: «Брук Рафаил Абрамович — 13 лет, прибыл из г. Воронеж».
По воспоминаниям его сестры Доры, во время войны, зимой 1941 г., когда немцы стали подходить к Воронежу, семья Брук стала готовиться к эвакуации: «В синагоге (Воронежа) было несколько свитков Торы, один из них дали нашему папе, чтобы его сохранить. Пришло время эвакуации. В маленьких рюкзаках, сшитых для нас мамой, мы взяли самое необходимое, но главной ценностью нашей был свиток Торы, который мы взяли с собой. Это было очень опасно. Но никому из окружающих и в голову не приходило, что с нами такая ценная и опасная вещь».
В декабре 1941 г. эшелон, состоявший из товарных вагонов, вырвавшись из-под бомбежек, через двадцать один день доставил их в Казахстан, в город Павлодар, где семья жила до сентября 1946 г. «Ни о какой синагоге, даже о миньяне там не было и речи. Но наша семья вела все тот же образ жизни: питались рыбой, молочной пищей. О некошерной пище не было и мысли. В Песах ни крошки хомеца в доме. Свято хранили все эти годы свиток Торы. Жили очень тяжело, но все так же кошерно».
Во время войны Рефоэль Брук работал на заводе токарем — точил снаряды. Сестры привезли ему тфилин (быть может, те самые, что он надевал с товарищами в лесу под Бердичевом), он их положил в чемодан. Соседи, случайно увидевшие их, спрашивали: «Слышь, Коля (так они его называли), что это у тебя за ремешки в чемодане?..»
Дора Абрамовна продолжает: «Итак, 1946 год. Мы решили возвращаться в Россию. Но папа не хотел ехать в Воронеж, землю которого опоганили фашисты… Папа решил ехать в Саратов, где, по его сведениям, должна была жить семья Шаи Штерна из Воронежа. Поиски оказались удачными. Мы нашли Штернов, нас расселили на несколько дней, а потом поселили в крошечном домике на ул. Кирпичной. Рядом с нами была расположена и Саратовская синагога. Это небольшой одноэтажный дом. Сейчас там есть пристройка, возведенная, кстати, не без участия моего брата Фоли.
Свиток Торы был отнесен в синагогу, но потом мы убедились, что свитков там много, что они не охраняются, и брат соорудил орен-кейдеш и держал свиток в своем доме.
Мой папа, Авроом бен Ицхак, скончался в 1954 году. Брат был уже в возрасте, но подыскать в Саратове девушку, согласившуюся вести подобающий ему образ жизни, было почти невозможно. Но помог случай: мама разговаривала с женщиной, которая имела представление об еврействе: она на субботу зажигала свечи. У нее была дочь, по возрасту подходящая моему брату в жены. Их познакомили. Брат поставил перед ней определенные условия, и она (Маня) на них согласилась… Они жили в очень стесненных условиях, даже туалета, а вначале и воды, не было в их сырой квартире, где они прожили всю свою жизнь. Однако было два стола — мясной и молочный, всю жизнь кошер, шабес, свечи. Как я любила приходить к нему слушать его авдоле! В 1957 году в его семье родился сын Авром-Лейб. Брис-мила, бармицве — все было у сына Фоли, хотя все это было очень нелегко выполнить.
В 1958 году ушла из жизни наша мама. Но традиции, заложенные родителями, мы старались соблюдать всегда. Семья Фоли, нашего брата, была нашим центром. На Песах, на сейдер, мы собирались все у него. Кроме наших семей, всегда были приглашенные. Сейдер проводился по всем правилам. Уходили мы из дома нашего брата за полночь.
Были, конечно, в г. Саратове еще религиозные семьи. Отмечу две семьи друзей моего брата: семья Ильи Фридмана и семья Гриши Шрайбера. Обе семьи в 70-х годах уехали в Израиль. Они сейчас здесь, мы с ними общаемся. Но Фоля не поехал, так как считал, что быть евреем в Израиле несложно, а надо держать еврейство в России. Друзья звали его, но так было угодно судьбе, что до конца 80-х годов он ехать не хотел. Он работал переплетчиком, чтобы соблюдать шабес, а главное, был в синагоге всем: и габай, и завхоз, и сооружал там мацепекарню, и строил микву. Он проводил там массу времени, естественно, совершенно безвозмездно…»
Марк (Меир) Бродкин в своих воспоминаниях рассказывает о том, как в 1958 г. в синагоге стали строить специальное помещение, позади основного здания, для мацепекарни. «Сделали машину, и пошла работа. Тетя Соня просеивала муку, заранее отстоянной водой делали замес небольшими порциями, тесто разминалось и шло на машину, где пропускалось между двумя валиками <…> Рукоять машины крутил гой. Как только он получал деньги, сразу запивал, и все стояло, потом он снова включался в работу <…> до следующего запоя. Реб Рефоэль решил приспособить мотор, что и было сделано. Вся разработка машины и даже исполнение — это работа Рафаила Абрамовича. Но бывало так, что поломка, и руки опускались — что делать? Р<афаил> А<брамович> брал деталь, заказывал новую или сам исправлял (я с ним тоже носил несколько раз детали на завод для выточки исправления), и работа продолжалась».
В 1983 г. здесь выпекалось до 3 тонн мацы. За счет ее продажи финансировалась синагога. И это только одна сторона многогранной и неустанной деятельности Рафаила Абрамовича на пользу еврейской общины в Саратове.
В 1986 г. умер во время чтения Торы в синагоге председатель общины Я. М. Дворкин. Рафаил Абрамович встал на его место. Рассказывает бывший прихожанин синагоги Александр Ходак: «Себя он скромно называл “исполняющий обязанности”. И он их исполнял. Организовывал выпечку мацы, сделал субботние часы для синагоги, составлял еврейский календарь, переписывался с хабадниками в Америке и Израиле, просто помогал людям.
Когда началась перестройка и люди стали меньше бояться, кто-то пожертвовал деньги на ремонт синагоги <…> Он занимался этим.
На праздники приглашался шойхет, так как были семьи, соблюдавшие кашрут и видевшие мясо только несколько раз в году.
В конце 80-х многое стало меняться. В синагогу стала приходить молодежь.
Начали проводиться различные занятия. С одной стороны, Рафаила Абрамовича радовали молодые лица в синагоге, с другой — он очень опасался того, что в нее будет привнесен чужой дух».
С еще одной стороной деятельности Рафаила Абрамовича лично мне довелось познакомиться в последний год его жизни. Помню, как впервые увидел его, энергичного человека с седой бородой, с удивительно прямой осанкой, вошедшего с морозной улицы (это была зима 1990/91 г.) в жарко натопленную синагогу. От него исходило ощущение удивительной энергии и бодрости. Рядом с синагогой вбивали сваи под будущее многоэтажное здание жилого дома, и ветхое строение синагоги сотрясалось — казалось, оно не выдержит… Стоя во дворе синагоги над котлованом, Р<афаил> А<брамович> объяснил мне, что строители предлагают уступить им синагогу и участок земли вокруг нее, а взамен обещают дать компенсацию или построить синагогу в другом месте. «Но мы на это не пойдем. Как же можно? Ведь у нас здесь и миква…»
А потом был концерт в городской филармонии, на котором выступали израильтяне. Собрался весь еврейский Саратов. После окончания представления «Исторические очерки и статьи» Рафаил Абрамович поднялся на сцену и произнес вдохновенную речь о еврейском возрождении и призвал собирать деньги на памятник евреям, расстрелянным в Бабьем Яру. Всех взволновала эта речь старца с окладистой серебряной бородой, похожего на библейского пророка. Я тоже включился в это начинание и собирал пожертвования среди преподавателей Саратовского университета, где в то время работал. Памятник в виде каменной меноры был поставлен на месте трагедии, кажется, в конце 1991 г.
Но Рафаил Абрамович не дождался этого события.
Последний период его жизни ознаменован тем, что, как уже говорилось, о нем узнали и его нашли через полвека друзья, жившие к тому времени в Америке и Израиле. <…>
В начале 1990-х годов, как вспоминает его сестра, когда о нем узнали в Москве, «узнали и тайну его тфилин, о нем узнал и рэбэ в Бруклине», Рафаил Абрамович принял решение ехать. Руководителем саратовской общины и габаем синагоги должен был стать его ученик Игорь (Иссохор) Цихановский.
Вот что поведала сестра Р<афаила> А<брамовича> о финале его судьбы:
«Ему был заказан билет в Америку на 17 октября 1991 года. Мы понимали, что после этого он поедет в Израиль. Но судьба решила по-своему.
Моя семья первой уехала в Израиль, потом должны были приехать семья брата и сестры. 5 сентября 1991 года мы уже были здесь (в Израиле), а 19 сентября (12 тишрея) 1991 г. его не стало.
У него давно болел желудок, но ему некогда было собой заняться. Родные мне писали, что он пришел домой поздно, после того как закончил в синагоге сооружение сукки, и <…> впервые за свои 67 лет попросил жену вызвать “скорую”. Его срочно оперировали. В реанимацию родных не пускали, говорили, что операция прошла успешно. Продержали его там два дня, а утром сказали, что он умер. Врач еще сказал сыну нашего брата, Лёве, что он считает, что у нашего брата были психологические отклонения. Этот вывод он сделал потому, что, когда врачи предлагали ему смочить рот, он улыбался, качал головой, как говорил врач, “бормотал какие-то непонятные, странные слова”. Все это объяснимо: это был Йом Кипур — он так и ушел в другой мир с молитвой на устах… Мы так и не знаем, что сделал бы Фоля со свитком Торы (привезенным из Воронежа. — С. Л.), скорее всего, постарался переправить его в Израиль. Его не стало, нашего дорогого брата, но, когда в Израиль репатриировалась семья его сына Лёвы, у них появилась возможность переправить свиток в Израиль. И мы считаем, что наши родители, наш брат поддержали бы это решение. Свиток Торы, данный нашему папе на хранение почти 60 лет назад, нашел свое достойное место.
А ведь наши родители так мечтали о Святой земле. “До вет зайн дайне бридер!” (“Тут будет твой брат!”) — пела нам мама в детстве. Мечта наших родителей осуществилась!»
Так завершила свои воспоминания Дора Абрамовна, приписав в конце слова на иврите: «(Мы здесь!) Дора Гоз (Брук)».
А теперь личное. Мне посчастливилось быть знакомым с реб Фолей. Сначала, съездив в Саратов, о нем с придыханием рассказал мне мой однокашник по ешиве Шломо Ворович. Потом реб Фоля приехал в Москву на конференцию посланников Ребе в 1990-м. Впечатление от него я бережно храню в своем сердце. Скромность. Святость. Честь. Все это непонятные слова, пока ты не повстречаешь таких людей.
Эти бердичевские тфилин не зря достались ему: он был настоящим знаменосцем, пронесшим свое знамя через всю жизнь.
Четвертый бердичевский арестант — Велвл Авербух. Ему также на фотографии 14 лет.
Потомок Бааль-Шем-Това, этот мальчик был как раз местным — из села Пятка под Бердичевом, где его отец, сквирский хасид, был раввином. Когда Велвлу было пять лет, отец умер. Мальчик подрос, и мать отдала его в хорошие руки. «Хорошие руки» к бар мицве мальчика были уже только любавичские — никто больше в 1937-м не решался держать тайные ешивы.
Сначала Велвл поехал в «Томхей тмимим» в Кривой Рог, а оттуда его переправили в Бердичев.
В ночь ареста он, как все, твердил, что просто «мимо проходил».
«А это у тебя что?» — разоблачил его чекист, вытаскивая из-под кепки ермолку. «Холодно!» — ответил смышленый мальчик. «А это что?» — продолжал допрос верный дзержинец, вытаскивая из-под рубахи ребенка цицис. «Отец завещал все время носить! — не кривя душой ответил арестованный. — А что это и зачем, не знаю».
Даже когда учитель взял всю вину на себя, «признавшись», что дети — его ученики, чтобы спасти их от побоев, Велвл упрямо стоял на своем: «Он врет! Я его не знаю!»
Что было дальше, мы уже знаем. Интернат, побег.
Каждый раз поражаешься: тебя уже напугали так, что взрослому бы хватило, откуда силы продолжать?.. Но опять подпольные ешивы: Рудня, Кутаиси…
И — спасение 1946-го. С липовыми польскими документами вместе с друзьями выехал из СССР. Учился в Покинге, в Париже, женился, уехал в 1954-м к Ребе, в Нью-Йорк. Занимался бизнесом, выдал замуж дочерей, женил внуков, увидел правнуков. Был старостой синагоги. В общем, прожил свою жизнь. Не навязанную, не подневольную, жизнь свободного человека. Что еще надо человеку для счастья?..
Реб Мордехай-Зеев-Вольф (Велвл) Авербух еще и погулял по территории ненавистного интерната в Бердичеве, приехав туда в 1990-х.
Он прожил 96 лет, оставаясь в конце жизни последним из живых бердичевских арестантов.
Рефоэл Вильшанский — пятый, самый младший, ему на фотографии всего 13. Сын активного участника любавичского подполья, раввина Бецалеля Вильшанского, машпии воронежской подпольной ешивы.
После побега Рефоэл учился в Кутаиси, потом в Самарканде.
В 1946-м по польским документам выехал из СССР.
В СССР или во Франции — Тора та же, и Рефоэл продолжает учебу в Брюнуа под Парижем. Однако ему уже 22 года, и Ребе поручает ему стать ответственным секретарем Европейского офиса помощи беженцам — штаба любавичского движения в Европе. Он занимается этим много лет, организовывая, среди прочего, сеть образовательных учреждений во Франции и Северной Африке.
В 1972-м переезжает в США, уже здесь занимается развитием общины.
С именем этого ребенка с фотографии, любезно сделанной бердичевским чекистом, опосредованно связана судьба десятков тысяч детей, получивших образование в школах, созданных при его непосредственном участии. Сыновья реб Рефоэла возглавляют ешивы в США и Израиле.
«Тот, кто учит Тору в стесненных условиях, обязательно будет учить ее в условиях изобилия».
Раввин Рефоэл Вильшанский умер в 2016 году, на 92-м году жизни.
Шестой арестованный в 1938-м в Бердичеве — Шмуэл Иткин. Сын криворожского шойхета реб Йоэла, двоюродного брата ребецн Ханы, матери Ребе. Уже после войны, в Черновцах, реб Йоэл был учителем реб Мотла Лифшица, московского шойхета.
Шмулику на фотографии 16, он достаточно взрослый, поэтому получил реальный срок: год тюрьмы. А дальше — тишина. С начала войны связь с ним была прервана.
Седьмой бердичевский арестант — уже известный нам 15-летний Иошуа-Гешл Цейтлин. Сын активного участника любавичского подполья раввина Аарона-Элиэзера Цейтлина. Отец его в это время уже больше года отбывает восьмилетний срок в Бамлаге, и ему осталось мучиться недолго: через полгода от голода и болезней он умрет.
Гешл родился в Гомеле. Но семья все время переезжала подальше от бдительного ока. Гешл с семи лет учился в подпольных хедерах и ешивах. В 14 лет он приехал из Можайска, где тогда жили Цейтлины, в Бердичев.
После ареста и побега из интерната продолжал учиться в Курске, потом в Кутаиси. А в 16 он уже преподает: год в подпольной ешиве в Мелитополе. Деталь: в это время в подполье все чаще преподавали неженатые юноши: если учителя будут арестованы и судьба их окажется неизвестна, жены не должны оставаться соломенными вдовами, а дети сиротами.
В 1946-м Гешл по польским документам выехал из СССР. В 1949-м женился в Париже. С 1951-го семья обосновалась в Монреале. В 37 лет он уже один из лидеров местной любавичской общины. Семеро его детей — посланники Ребе в Израиле, Канаде и США.
Раввин Иошуа-Гешл Цейтлин скончался в 1988 году в Монреале.
До сих пор я рассказывал об учениках — детях, арестованных в Бердичеве. Но вы помните, что с ними вместе арестовали двоих учителей. Первый — реб Берл Гуревич.
Берл родился в проклятом семнадцатом в Жлобине, в семье копустского хасида. Копуст — это такое ответвление Хабада того времени: Хабад, но не Любавич. Ко времени рождения сыновей реб Шолома Гуревича раскол уже был почти преодолен, а к тому времени, когда их надо было посылать в ешивы, выбора не было: только любавичское подполье.
Берл, начиная с 1933-го, учился в Новозыбкове, Кролевеце, Малаховке.
В Бердичев его послали уже преподавать. И в ночь ареста именно он проводил фарбренген по случаю йорцайта Алтер Ребе.
Это было впервые, когда реб Берл избежал почти неминуемой смерти. Он — один из руководителей подпольной ешивы, и для 1937-го это более чем достаточное основание для ВМН, «вышака». Но следствие затянулось.
Могу предположить, что весь 1938-й пытались «сшить» большое дело сети ешив. Реб Берла избивали так, что в конце года следствия его пришлось положить в тюремную больницу. Тут, однако, началась «борьба с ежовщиной», и в 1939-м его выпустили.
Через два года пришло время новой — почти неминуемой — смерти. Он уходит на фронт, и буквально сразу в мясорубке 1941-го получает тяжелое ранение. Опять госпиталь — и его комиссуют.
В 1946-м он женится. После свадьбы молодые отправляются во Львов, чтобы воспользоваться «польским» шансом покинуть СССР. Во время проверки документов бумаги Ханы, его жены, вопросов не вызывают, а его самого снимают с поезда и арестовывают. Шансов увидеться в этой жизни еще раз у молодоженов настолько мало, что раввины пытаются во время ареста оформить экстренный гет, чтобы молодая женщина не осталась на всю жизнь соломенной вдовой. Не успевают… Хана хочет вернуться в СССР, чтобы быть рядом с арестованным мужем, но получает удивительный ответ Ребе Йосефа-Ицхака: «Зачем ей ехать туда, когда он приедет сюда?»
И снова чудо. Польское правительство договаривается с Советами, что арестованных поляков без документов передадут Польше. Соглашение действует буквально пару недель. Берла везут в Брест, к границе и говорят: «Иди куда хочешь!»
В 1949 году Берл и Хана воссоединяются в Париже. В этой семье родится шестеро сыновей и шестеро дочерей.
В 1953 году по указанию нового Ребе реб Берл возглавляет в Париже школу для девочек «Бейт Ривка». Он будет заниматься ей 50 лет. Учитель десяти мальчиков из бердичевской ешивы воспитает целые поколения девочек из Франции, Алжира, Марокко и Туниса.
В 1991-м раввин Гуревич приезжал в Москву. Его не стало в 2008 году. Он прожил на 70 лет больше отведенного, казалось, судьбой срока…
Последний из учеников ешивы, арестованных 28 декабря 1937 года в Бердичеве, Арон-Элозар Могилевский. Ему было 17 лет.
Информации о нем — крохи. Он из Сновска. В материалах дела, правда, написано, что из Сосницы. Между этими двумя местечками Черниговской губернии — 75 километров, так что не принципиально.
Отец его, реб Яаков, я думаю, из Полтавы: по крайней мере, реб Яакова Могилевского включает в свой список местных хасидов реб Шнеур-Залман Безпалов.
Двоих сыновей он отправил в подпольные ешивы.
У второго сына, Залмана-Ошера, через 50 лет на надгробном камне написали: «Ученик “Томхей тмимим”, самоотверженно учившийся в Советской России». И больше ничего!
Лозер, как всю жизнь называли нашего героя, с лета 1936-го — в бердичевской ешиве. Потом на год их перевезли в Кривой Рог, но в 1937-м вернули в Бердичев.
Итак, во время ареста ему 17. Это очень плохой возраст для арестованного в 1937-м: уже можно во взрослую тюрьму. Там его продержали год. И никогда публично он ничего не рассказывал об этом годе. Ни-че-го.
Что с ним было после освобождения, я не знаю, но в 1946-м Лозер покинул СССР. На одной из фотографий мы видим его в лагере для перемещенных лиц в германском Халейне. Перемещенные лица тут — часть любавичских хасидов, покинувших СССР по фальшивым польским документам. Среди них — и товарищ по бердичевскому несчастью Гешл Цейтлин, и их рош-ешива р. Мойше Рубинсон, и брат Залман-Ошер, и близкий друг в будущем Мойше Левертов… К последнему мы еще вернемся.
Лозер уехал в новорожденный Израиль, был одним из пионеров Кфар-Хабада. Много лет спустя переехал поближе к Ребе — в Краун-Хайтс. Умер 93-летним, в 2013 году. Это был совершенно одинокий старик: о его семье мне ничего не известно.
Я знал его. В начале 1990-х я был частым гостем в Краун-Хайтс у реб Мойше Левертова, очень дорогого мне человека (горжусь тем, что, приехав в Москву с женой, он жил у меня дома). В доме реб Мойше я и познакомился с реб Лозером, который часто там бывал.
Он был виноделом и о вине говорил взахлеб. И только на идише. Я переспросил какое-то слово — и он перевел мне на русский. Я ничего не знал о его прошлом, поэтому спросил, откуда он знает русский. Он несколько замешкался, и реб Мойше ответил за него: «Его хорошо учили русскому в тюрьме!» Тогда реб Лозер, помрачнев, сказал фразу, которую я навсегда запомнил: «Ди хойкрим майне обн гередт гор файн аф идиш!» («Мои следователи владели идишем в совершенстве!»)
Реб Мойше Рубинсон, как уже было сказано, также был арестован в ночь 28 декабря 1937 года в Бердичеве вместе с учениками.
Его вспоминают как исключительно светлого и отзывчивого человека.
Рубинсон возглавил бердичевскую ешиву в том самом 1937-м. В процессе ареста он, судя по всему, больше всего испугался за детей, включая 19-летнего Берла Гуревича, который преподавал вместе с ним.
И вот реб Мойше дает показания. Да, я преподавал этим детям. Я организовал ешиву. Я собрал детей. Включая Гуревича.
Берл Гуревич через 50 лет назвал реб Мойше «драгоценным человеком»: он ведь вел себя под расстрел, чтобы выгородить остальных — и Гуревича, и организаторов сети ешив.
И сработало: детей оставили в Бердичеве, а его перевели в киевскую тюрьму.
Кажется, готовили большой показательный процесс. Это всех и спасло. «Следствие» в 1937-м обычно было скорым. А тут даже старших учеников продержали год — и все они дожили до передышки, до постежовского прекращения дел.
Рубинсона продержали два с лишним года, но тоже в результате отпустили.
И он продолжил учить — в подпольной ешиве в Самарканде.
Вместе с женой и двумя дочерьми выехал из СССР по польским документам, в Париже также сразу начал преподавать в ешиве.
Однако большое его сердце не выдержало и в 1949-м перестало биться. Было ему всего 35.
Двое последних запечатленных на фотографии в ночь ареста в Бердичеве — реб Йоханан и Алтер Крон.
Реб Йоханан, шамес, — служка Синагоги портных, в которой в ту ночь собралась на фарбренген бердичевская ешива, — кажется, вообще не понимал, что учить детей в синагоге — контрреволюция. Когда человек в синих галифе спросил его: «А что, папаша, хороший учитель здесь в хедере?» — он, к ужасу ребят, аж причмокнул от удовольствия: «Такого ребе еще поискать!»
А пятнадцатилетний Алтер Крон просто оказался в тот вечер в синагоге, потому что где ж еще быть бердичевскому мальчику, если не в «шил»?..
Их обоих почти сразу отпустили — на этот раз охота была не на них.
Я ничего не знаю о дальнейшей судьбе реб Йоханана и Алтера. Но, Г-споди, как мало было надежды в 1937 году у бердичевского еврея, мальчика или взрослого, прожить еще хотя бы семь лет…
Староместная, 15
Теперь у нас есть материалы дела, одним из фигурантов которого был рабби Шолом-Шахна Фридман, сын одесского раввина рабби Зуси. Он и еще шестеро бердичевских евреев были арестованы в период с ноября 1937-го по январь 1938 года.
13 января 1938 ребе Шулимке оказался арестован на своей квартире на Староместной, 15. В качестве понятой при обыске, как тогда полагалось, была привлечена соседка по дому: уроженка местечка Макаров Мира Гершевна Канер, в девичестве Тверская. В этом доме она прожила с 1919 года до эвакуации в 1941-м. По одному делу с раввином Фридманом был арестован и расстрелян ее родной брат, Иошуа (Шике) Тверский, живший в этом же доме. Берл Кац также был арестован по этому адресу. И именно «Старо-Местная, 15» указана в качестве адреса для писем бердичевской ешиве в отчете Янкеля Шаца Ребе! Дело в том, что дом на Староместной, 15 принадлежал ее деду — Макаровскому ребе Мойше-Мордхе…
В 1957 году, в эпоху реабилитаций, Миру Гершевну вызвали в управление КГБ для дачи свидетельских показаний по этому делу. Так до нас дошли «протокольные» воспоминания о семье Фридман:
Фридман примерно в 1936 году приехал из Мирополя, где был раввином… Семья у него большая была: жена и пять детей… Фридман Шулим пользовался всеобщим уважением у лиц, его знавших. Был набожным, скромным, культурным человеком.
Удивительный поворот судьбы. Мира Гершевна Канер (так в деле) — бабушка Юрия Исааковича Каннера, нынешнего президента Российского еврейского конгресса. Клейнер велт!
Полгода назад в бруклинском Боро-парке я взял интервью у единственного живого свидетеля тех событий — сына Миры Гершевны, Исаака Каннера. Он рассказал мне в числе прочего и о доме, в котором жила семья Фридман:
Староместная, 15. Это был дом моего прадеда. Он купил этот дом в 1910 году. Когда прадед, Мойше-Мордхе, в 1919 году умер, у него осталось два сына. Брат моего деда, Шмил-Абе, продал свою половину и уехал в Канаду, в Виннипег. Эту половину купил Береле Кац. Это было десять комнат — и часть из них он сдавал. Мой дед тоже сдавал квартиры. В нашей половине на первом этаже жил дедушка и мы — мои родители с тремя детьми. А на втором этаже жил брат мамы, Шике, и еще постояльцы. Когда дедушка в 1935 году умер, мы перешли в его квартиру — она была чуть больше нашей, — а нашу квартиру сдали ребе Шулимке Фридману с семьей.
Он был очень красивый. Помню, приезжал его брат, одесский раввин — они были похожи, как близнецы, два красавца. Жену его звали Марьям-Сурке, она была очень богобоязненная, я помню троих их детей. Девочка, Голда, была больным ребенком. С ними еще жила ее бабушка…
Когда его забрали, Марьям-Сурке осталась без кормильца и устроилась «ин шхите фликн гинер» (в резницкую, кур ощипывать). Руки у нее были все изодранные, зарабатывала она там копейки. И вот моя мама, как дочь Макаровского ребе, пошла вместе с брезневской ребецн по людям — собрать для нее. Собрать было не так тяжело, как тяжело было ей дать: она категорически отказывалась брать! Один раз я присутствовал при том, как мать в истерике ругала ее: «Вы что, хотите, чтобы дети с голоду умерли?!» Брат мой работал счетоводом, ездил в командировки — то в Житомир, то в Винницу. И они с мамой задумали такой ход: эти деньги отправлять почтовым переводом. Выдумывали какую-то фамилию и отправляли. Но она очень быстро догадалась, что это «подставные». Опять скандал, мама ругается: «Ди киндер! Вус вилт ир фин зей?!» («Дети! Что вы хотите от них?»)
Арестовали в нашем доме троих — Шике Тверского, Каца и Шулимке. И вот когда пришла война, их вдовы — Марьям-Сурке, Бузи Кац и моя тетя — решили так: раз наших мужей арестовала советская власть, значит, для немцев мы друзья. И решили остаться. И всё. Никто не выжил.
Бердичевское дело
Раввину Шолому Фридману было предъявлено обвинение в участии в подпольной организации под руководством раввинов, «эмигрировавших за границу и создавших в ряде стран “Комитет помощи евреям СССР”»: «Под покровом религиозной деятельности члены этой организации в течение нескольких лет проводили активную контрреволюционную работу среди еврейского населения Бердичева, прививая ненависть к Советской власти и ее органам, воспитывали молодежь в националистическом духе, а также развивали у евреев эмиграционные настроения, побуждая их к выезду за рубеж».
По следделу № 08809
ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ
По обвинению:
1. Харкац Енты-Минцы Срулевны
2. Тверского Говшия Лейбовича
3. Каца Аврум-Бера Борух-Срулевича
4. Фридмана Шулима-Зися Ароновича
5. Белоцерковского Мойсея Нухимовича
6. Харитона Шмула Цудиковича
7. Шиндера Ицко Срулевича
По ст. 54-10, 54-11 УК УСССР
Бердичевским городским НКВД вскрыта и ликвидирована антисоветская подпольная сионистско-клерикальная еврейская организация, существовавшая в г. Бердичеве.
Основной состав участников организации — еврейские клерикалы, бывшие члены буржуазно-националистической организации сионистов раввината.
Прикрываясь религией, контрреволюционная националистическая организация на протяжении ряда лет проводила активную контрреволюционную работу среди евреев, прививая им ненависть к Советской власти, воспитывая молодежь в националистическом духе, а также развивали эмиграционные тенденции о выезде в Палестину.
Возникновение контрреволюционной организации относится к 1929–30 гг., которая положена «ЦАДИКАМИ», находящимися за границей, которые организовали в ряде стран «Комитет помощи евреям с СССР».
По заданиям «Цадика» Шнеерсона, находящегося в Риге, в СССР создана подпольная сеть «Ешиботов» — еврейские семинарии, где готовили и выпускали раввинов и других лиц еврейского духовного сословия.
Подпольные ешиботы содержались полностью за счет средств, получаемых активом контрреволюционной организации из-за границы от разных обществ «Помощи голодающим евреям СССР».
В отношении каждого из обвиняемых следствием установлено:
1. Обвиняемая Харкац Ента-Минца Срулевна.
Является активной сионисткой с 1922 г.
Как активная участница контрреволюционной организации Харкац являлась организатором и руководительницей кружков по изучению древнееврейского языка и в связи с этим стала одной из руководительниц контрреволюционной сионистской организации в Бердичеве.
В 1924 году ряд руководителей сионистской организации, в том числе и Харкац были арестованы, но ввиду недоказанности преступления все были из-под стражи освобождены.
В 1925 году часть руководителей организации были также арестованы и репрессированы, в том числе и близкий друг Харкац — Кемпер Роза.
В 1927 году Харкац связалась с центральным комитетом сионистской организации, и по заданию последнего она снова возобновила свою контрреволюционную сионистскую деятельность в г. Бердичеве. В этот период была проведена большая работа сионистской организацией по подготовке молодежи для переселения их в Палестину и с этой целью под видом с/х коммуны были созданы школы в Одессе, в Крыму и в г. Минске, в которых еврейская молодежь готовилась к выезду в Палестину.
Харкац проводила большую вербовочную работу среди еврейской молодежи по вовлечению ее в контрреволюционную сионистскую организацию, в которую вовлекла Тверского Говшия.
В том же году Харкац выехала в Минскую коммуну, куда была командирована центральным Комитетом «Гехолуц».
Участники коммуны постепенно выезжали в Палестину по мере (sic!) проездных документов — визы на выезд в Палестину.
В 1929 году после ликвидации коммун Харкац выехала в Москву, где связалась с центральным комитетом «Гехолуц» и продолжила проводить контрреволюционную сионистскую работу.
В 1930 году Харкац получила визу на выезд в Палестину, но не выехала, так как получила распоряжение заграничного комитета сионистской организации через Кемпер Розу, которая после отбытия наказания в ссылке также была в Палестине и вернулась оттуда, о необходимости продолжения ее работы в Москве.
Таким образом, Харкац продолжала проводить контрреволюционную сионистскую работу в Москве до 1932 года, т. е. до дня ликвидации контрреволюционной сионистской организации. Во избежание ареста Харкац выехала в г. Бердичев, где связалась с бывшими участниками контрреволюционной сионистской организации, поддерживала связь с контрреволюционной клерикальной организацией, которая проводила контрреволюционную националистическую работу среди еврейского населения.
2. Обвиняемый Тверской Говшия Лейбович.
Происходит из семьи раввина, отец его был видным раввином в г. Бердичеве, был связан с видными деятелями еврейской религии, также был связан с цадиком Шнеерсоном, проживавшим в Риге.
Тверской, находясь в окружении еврейских клерикалов, фанатиков, которые собирались в квартире его отца и проводили антисоветскую работу — начал также проявлять враждебность к Советской власти.
В 1926 году, под влиянием видной сионистки Харкац Енты, Тверской примкнул к сионистской контрреволюционной организации. Как один из активных сионистов Тверской получал из Киева и из Москвы из ЦК сионистской организации литературу для Бердичевской контрреволюционной группы.
Полученные материалы Тверской передавал Харкац Енте.
В 1927 году Тверской вместе с другими был арестован, но из-под стражи был освобожден ввиду недостаточности обвинения.
Тверской все время был связан с активными клерикалами, с которыми проводил контрреволюционную работу против проводимых мероприятий партии и правительства, направленную к срыву переселения евреев в Биробиджан, развивая при этот эмигрантские тенденции евреев в Палестину.
Тверской связан со своими родственниками, проживающими в Палестине, Польше, куда систематически направляет клеветнические письма на Советскую власть.
Обвиняемый Тверской полностью признал себя виновным в предъявленном ему обвинении.
Изобличается показаниями других обвиняемых.
3. Обвиняемый Кац Аврум-Бер Борух-Срулевич.
Кац происходит из семьи раввина, воспитывался у Бердического раввина Ортенберга до 1922 года, после чего стал кантором синагог.
С начала существования Соввласти Кац враждебно относился по отношению к Соввласти, агитировал евреев-кустарей против проведения мероприятий Партии и Правительства.
С 1926 года Кац и другие клерикалы развернули активную агитацию среди еврейского населения за эмиграцию в Палестину при помощи заграничного комитета помощи евреям в СССР.
Кац был связан с руководителем клерикального движения в г. Бердичеве Шойилом Литваком, который в 1937 году выехал в Палестину.
В 1936 году Кац, будучи связанным с другими участниками контрреволюционной организации, решил организовать подпольный семинарий «ешибот» для воспитания еврейских националистических кадров.
В том же году в г. Бердичеве была организована подпольная еврейская семинария, куда вербовались дети из различных городов Советского Союза, куда направлялся для этой цели руководитель контрреволюционной организации Шойл Литвак.
Подпольная семинария содержалась за счет средств, полученных из-за границы от «комитета помощи евреям в СССР», организованный клерикальными кругами Палестины, имеющие свои филиалы в других странах , Англии и Латвии.
Кац был связан с активными клерикалами г. Бердичева, с которыми вместе проводили контрреволюционную националистическую работу.
4. Обвиняемый Фридман Шулим-Зися Аронович.
Фридман происходит из семьи раввина, отец его был раввином в г. Одессе, братья также являются раввинами.
До 1926 года Фридман учился в еврейской семинарии «ешибот» и у своего отца, видного раввина. После окончания таковой в 1926 году Фридман сначала был раввином в г. Кульчине, а затем в м. Романове и Мирополе.
Будучи раввином в м. Мирополе, Фридман проводил контрреволюционную работу среди еврейского населения, в особенности среди кустарей, против проводимых мероприятий Партией и Правительством.
Особенно активную контрреволюционную работу Фридман проводил среди населения евреев против переселения их в автономную еврейскую область Биробиджан, распространяя при этом провокационные слухи о гибели евреев в Биробиджане, агитируя за эмиграцию в Палестину.
За свою контрреволюционную деятельность Фридман в 1935 г. был выслан из погранполосы как политнеблагонадежный в г. Бердичев, где связался с клерикальными кругами и начал участвовать с ними в контрреволюционной организации.
Фридман являлся одним из организаторов подпольной еврейской семинарии, готовившей контрреволюционные националистические кадры из числа молодежи, был связан с заграничным «комитетом помощи евреям в СССР», откуда получал посылки и деньги для распределения их среди верующих евреев и для содержания подпольного «ешибота».
5. Обвиняемый Белоцерковский Мойсей Нухимович.
Белоцерковский происходит из семьи раввина, отец его был связан с видным деятелем еврейской религии. Сам Белоцерковский также был связан с ним и был резником до 1927 года.
В 1927 году Белоцерковский начал заниматься спекуляцией, а затем открыл мастерскую по починке примусов. Все время Белоцерковский был связан с Цадиком, проживающим в Румынии, которого информировал о жизни евреев в СССР. В 1932 году Белоцерковский был вовлечен в контрреволюционно-националистическую клерикальную организацию раввином Бруком Шоелом, который в 1937 году выехал в Палестину.
Как участник контрреволюционно-националистической организации Белоцерковский являлся одним из организаторов еврейской подпольной семинарии «ешибот», существовавшей в г. Бердичеве, организовывал сбор средств на содержание «ешибота».
Белоцерковский, будучи связан с еврейскими клерикальными кругами, агитировал за эмиграцию в Палестину, распространяя провокационные слухи о скорой гибели Соввласти и при помощи еврейской буржуазии Америки и Англии евреи СССР могут свободно выехать в Палестину.
6. Обвиняемый Харитон Шмул Цудикович.
Харитон происходит из семьи служителя культа, служителя синагог, сам он также служитель синагоги, возглавлявший религиозную похоронную общину — до дня его ареста.
В 1935 году Харитон был связан с раввином Бруком Шоелом, который вовлек его в к-р националистическую сионистско-клерикальную организацию, по заданию которой являлся одним из организаторов подпольной еврейской семинарии «ешибота» в г. Бердичеве.
Харитон принимал деятельное участие по сбору средств среди религиозных евреев для содержания подпольных «ешиботов». Также занимался размещением учащихся подпольных семинарий по квартирам.
После отъезда Брука Шоела в Палестину Харитон поддерживал с ним связь, при помощи которого хотел выехать в Палестину.
Харитон враждебно настроен против Соввласти.
7. Обвиняемый Шиндер Ицко Срулевич.
Шиндер происходит из семьи крупного кустаря. Отец имел вышивальную мастерскую, был активным религиозником.
Сам Шиндер является активным религиозником, принимал активное участие в сборе средств на содержание подпольной еврейской семинарии «ешибот» в г. Бердичеве.
Шиндер по своей контрреволюционной деятельности был связан с раввином Бруком Шоелом, который в свою очередь был связан с Палестиной.
Шиндер был также связан с активной сионисткой Харкац Ентой-Минцей Срулевной, которая хранила в его квартире сионистскую литературу, которую уничтожили после ареста Харкац Енты.
Шиндер враждебно настроен против Соввласти, агитировал еврейское население против мероприятий партии и правительства.
Допрошенные в качестве обвиняемых:
Харкац Е. С., Тверской Г. Л., Кац А. С., Фридман Ш. А., Белоцерковский М. Н., Харитон Ш. П., Шиндер И. С. полностью признали себя виновными в предъявленном обвинении.
Изобличаются показаниями других обвиняемых по настоящему делу.
На основании изложенного следственное дело № 88309 по обвинению:
Харкац Енты-Минцы Срулевны, 1903 года рождения, уроженки и жительницы г. Бердичева, еврейки, гражд. СССР, б/п, арестовывалась органами ГПУ за сионистскую деятельность в том, что она является активной участницей контрреволюционно-сионистской организации, т. е. в преступлениях, предусмотренных ст.ст. 54-10 и 54-11 УК УССР.
Тверского Говшия Лейбовича, 1909 года рождения, урож. м. Муркуриловцы Каменец-Подольской области, жителя г. Бердичев, сына раввина, до дня ареста работавшего на заводе «Прогресс» электромонтером, еврея, гражд. СССР, арестовывался органами ГПУ за к/р сионизм в том, что он является активным участником контрреволюционной националистической сионистской организации, по заданию последней проводил активную контрреволюционную работу среди еврейского населения, т. е. в преступлениях, предусмотренных ст.ст. 54-10 и 54-11 УК УССР.
Каца Аврум-Бера Борух-Срулевича, 1893 года рождения, уроженца м. Белоградки Изяславского р-на, жителя г. Бердичева, служитель религиозного культа — кантор, происходит из семьи раввина, беспартийного, еврея, гражд. СССР в том, что он является активным участником контрреволюционной националистической сионистской организации, т. е. в преступлениях, предусмотренных ст.ст. 54-10 и 54-11 УК УССР.
Фридмана Шулим-Зися Ароновича, 1895 года рождения, уроженца г. Одессы, жителя г. Бердичева, служителя религиозного культа, раввина, беспартийного, еврея, гражд. СССР в том, что он является активным участником контрреволюционной националистической сионистской организации, по заданиям которой проводил контрреволюционную работу среди еврейского населения, т. е. в преступлениях, предусмотренных ст.ст. 54-10 и 54-11 УК УССР.
Белоцерковского Мойсея Нухимовича, 1887 года рождения, уроженца м. Наполочик, Сквирского р-на Киевской обл., жителя г. Бердичева, служителя религиозного культа — резник, беспартийного, еврея, гражд. СССР в том, что он является активным участником контрреволюционной националистической сионистской организации, по заданиям которой проводил активную антисоветскую работу среди населения евреев, т. е. в преступлениях, предусмотренных ст.ст. 54-10 и 54-11 УК УССР.
Харитона Шмула Цудиковича, 1875 года рождения, уроженца и жителя г. Бердичева, служителя религиозного культа, беспартийного, еврея, гражд. СССР в том, что он является активным участником контрреволюционной националистической сионистской организации, по заданиям которой проводил активную антисоветскую работу среди еврейского населения, т. е. в преступлениях, предусмотренных ст.ст. 54-10 и 54-11 УК УССР.
Шиндера Ицко Срулевича, 1889 года рождения, уроженца и жителя г. Бердичева, грамотного, беспартийного, еврея, гражд. СССР в том, что он является активным участником контрреволюционной националистической сионистской организации, по заданиям которой проводил активную антисоветскую работу среди еврейского населения, т. е. в преступлениях, предусмотренных ст.ст. 54-10 и 54-11 УК УССР.
Направить на рассмотрение Областной тройки Житомирского Областного Управления НКВД.
Составлено в г. Бердичеве 8-го мая 1938 года.
Справка:
Вышеперечисленные обвиняемые находятся под стражей в Бердичевской тюрьме.
Вещдоков по делу не имеется.
Личные документы обвиняемых хранятся в отдельных пакетах при следделе.
П/Оперуполномоченный IV отд. УГБ НКВД
Сержант Госбезопасности /Коваленко/
СОГЛАСЕН :
Оперуполномоченный IV отд. БГО НКВД /Фадеев/
УТВЕРЖДАЮ:
Начальник Бердичевского НКВД
Лейтенант Госбезопасности /Белоцерковский/
10 мая 1938 года ребе Шолом Фридман, как и все остальные обвиняемые, приговорен «тройкой» при УНКВД по Житомирской области к высшей мере наказания. 10 июня 1938 года расстрелян в Житомире.
Комментариев нет:
Отправить комментарий