29.07.2020

«Милый мой Ниночек!»

 

Виталий Гинзбург (1916–2009) — выдающийся физик, удостоенный Нобелевской премии (2003) «за пионерский вклад в теорию сверхпроводимости и сверхтекучести». Со своей второй женой, физиком-экспериментатором Ниной Ермаковой, с которой они вместе прожили 63 года, Виталий Лазаревич познакомился в 1946 году в Горьком, куда он, сотрудник Физического института им. П.Н. Лебедева (ФИАН), был приглашен читать лекции и заведовать кафедрой радиофакультета в Горьковском государственном университете. 

Нина отбывала ссылку после тюрьмы и лагеря, куда попала по делу московских студентов, обвинённых в 1944 году в организации покушения на Сталина. По версии «следствия», подозреваемые планировали убить Сталина, когда тот должен был проезжать в Кремль по Арбату — при этом окно комнаты в коммунальной квартире, откуда якобы планировалось совершить покушение, выходило во двор (по этому же делу проходили и будущие киносценаристы Валерий Фрид и Юлий Дунский). После тюрьмы Нина получила пожизненный запрет на проживание в крупных городах (учась в Горьком, она жила в поселке Бор).

Академик Виталий Лазаревич Гинзбург с женой Ниной Ивановной

В 1947 г. они стали мужем и женой, однако семья их была «подпольной». Горьковский университет выделил Гинзбургу две комнаты, в которых он жил, когда приезжал из Москвы читать лекции, а Нина проживала в этих комнатах нелегально. За женитьбу на Ермаковой Гинзбурга отстранили от последнего этапа разработок водородной бомбы. Семь лет, до 1953 года, Гинзбург не мог забрать жену в Москву. В своих воспоминаниях он рассказывал, как он пытался добиться разрешения через руководство ФИАНа, однако в подобной ситуации тогда были многие.

«В первый раз, когда я пришёл к Сергею Ивановичу Вавилову (было это в конце или скорее начале 1948 года), он дал согласие «поддержать» моё заявление. То же произошло и на следующий год. В третий же раз Сергей Иванович сказал примерно так: «Я, конечно, поддержу, но, знаете, моя бельсёр — а она сестра не только моей жены, но и жены президента Академии архитектуры Веснина, — тоже выслана (кажется, был упомянут Ростов-на-Дону). И вот мы, два президента академий (С.И. был тогда уже президентом Академии наук СССР), просим о прописке бельсёр в Москве, но нам отказывают. Ну, бедная женщина иногда ненадолго приезжает незаконно в Москву, но жить здесь не может». (Бель-сёр, belle soeur, фр. — сестра жены или мужа, жена брата или сына. — Ред.) <...>
В 1951 году Сергей Иванович скончался, не дожив и до шестидесяти. Он перенёс инфаркт, плохо выглядел; я видел его в вестибюле института совсем незадолго до смерти, таким и запомнил его — очень грустным. Директором ФИАНа стал Дмитрий Владимирович Скобельцын, и последние два раза для отправки заявления я ходил к нему. Кажется, во второй раз он сказал мне: «Вот у меня брат сослан в Царево-Кокшайск (до 1919 года так называлась нынешняя Йошкар-Ола. — Ред.), а мою просьбу прописать его у меня в Москве отклонили». <...>
Вот, собственно, и вся новелла о двух директорах. Разумеется, в свете того, что мы сегодня знаем о жизни в сталинское время, никого такие сведения не удивят. Но всё же... Ведь С.И. Вавилов был президентом АН СССР, а Д.В. Скобельцын не только академиком, но и главным экспертом или даже главой делегации СССР на переговорах в ООН по запрещению ядерного оружия, а с 1950 года — председателем Международного комитета по Ленинским премиям «За укрепление мира между народами». И таким людям не разрешали поселить у себя чем-то якобы провинившихся родственников. Воистину нигде «так вольно не дышал человек».

В дни разлуки Виталий Лазаревич писал Нине удивительные письма. Впоследствии они были опубликованы в книге «Письма к любимой» (Москва, издательство «Время», 2016). Вот некоторые из них.

17/V 52 Милый мой Ниночек!

Только что зашёл и застал 2 твоих письма (от 12-го и от 14-го). Буквально, не было гроша и вдруг алтын. Очень рад письмам и тому, что вроде нет новых неприятностей. Мне что-то грустновато. Да и неудивительно при одинокой московский жизни. Но постараюсь не роптать. Конечно, лучше ты 10 дней в месяц, чем другая 30 дней. К общим соображениям о пустоте одинокой жизни прибавился рецидивчик и... мочевой пузырь. О первом не стоит и говорить, всё как обычно, а второй — всё же не в порядке, и я в понедельник несу анализ и иду к врачу. Ты обязательно ходи на процедуры. Насчёт дачи не знаю, как быть, если её не будет, то где же нам отдыхать? Ну, обсудим это всё. Я собираюсь выехать 23-го и писать больше не буду, хорошо, если даже это письмо придёт вовремя.

Отправил тебе письмо вчера утром по дороге в институт, где пребывал часов до 7. Потом был у гриппующего Яши, немного поработал и лёг спать. Сегодня утром писал нескончаемый обзор, а потом пошёл на защиты, откуда сейчас и вернулся. Попишу вечером и завтра. Вот бы кончить наконец. В общем, конец близок, кажется. Тебе ещё придётся мне помогать со вписыванием [формул], тем более что я в Горьком буду опять, видимо, сильно занят. Пробуду, вероятно, до 2–3-го, а потом уже приеду в отпуск ~ 1 июля. Завтра собираюсь к Халатникову, у которого был оппонентом. Послезавтра анализ, врач, билет, астрономическое совещание и т.д.

Твой Витя

4/VI 52 Милый Ниночек!

Заметил сейчас, что Ниночек очень хорошо рифмуется с цветочек. Нужно будет это использовать, но сейчас уже вечер, и я устал, поэтому отложу стихосложение до другого случая. Доехал я хорошо. Дома всё в порядке. На работе тоже. Отдал допечатывать статью, получил зарплату, но уже отдал 350 р. за теннис будущий. Звонил маме, говорил с Владиком, сообщил, что завтра буду, и поэтому не расспрашивал о подробностях, но так всё в порядке

Заявление моё ещё не пошло, так как Скобельцын в отпуску, но Добротин обещал обязательно послать. (Н.А. Добротин — заместитель директора ФИАНа. — Ред.) Яша купил мне Мюссе «Избранное» и Виноградова «Осуждение Паганини». Больше в каталоге, который я застал, ничего и нет, кроме биографии Л. да Винчи и новелл Чапека, видимо по-английски. Может быть, возьму, если буду там. С книгой пока задержка, но особо неприятных моментов вроде нет. Пузырь что-то немного болит, а диету здесь соблюдать труднее, чем в Горьком, но я постараюсь. Вот вроде и всё.

Я уже скучаю по тебе и сегодня опять впервые после ~ 15 дней ощутил это гнусное чувство пустоты и безразличия. Целую тебя крепко и нежно. Твой Витя.

Глупый Ниночек
нежный цветочек
ты любимый Пусёчек!

Все же написал «стихи». Рифмуются неплохо также: Пинка, спинка, Нинка. Это я ещё использую.

22/VIII 52 Дорогой Нинок!

Отправил тебе письмо позавчера и собирался написать по получении письма от тебя. Но его нет, а писать почему-то хочется. Погода гнусная. Настроение, как это ни странно, среднее, без ям. Меня это удивляет главным образом потому, что от тебя и писем мало, и вообще как-то ты далеко, и неизвестно, на сколько градусов понизилась твоя температура в шкале В. Л. Г. Это я витиевато пытаюсь выразить простую мысль, что потерял немного чувство локтя и не знаю хорошо, уверенно и точно, что у тебя на душе. А у меня очень тепло. Слышу твой голос по телефону: говорит что-то малоприятное, а очень родной и симпатичный. И вообще, я вчера раз 100 думал одно и то же — ты мне очень нравишься. Именно нравишься: и то хорошо, и это, и симпатичная. Это какой-то другой оттенок по сравнению с обычным, но передать его трудно, особенно на бумаге. Жалко, что портишься.

У меня ничего нового. Купил всё же ракетку. Просто чудная она, я очень давно не получал от вещи такого удовольствия. Это английская ракетка Wright & Ditson, Championship Quality. Стыдно, конечно, такому игроку, как я, использовать ракетку для чемпионов. Но действительно приятно ей играть — вчера утром min 15 до дождя успели с Яшей перекинуться. Моя старая, более лёгкая, будет твоей, если врач разрешит тебе играть. Стоила она (новая) очень дёшево, 150 р. — дешевле старой, купил в спортивном комиссионном маге. Там много хорошего вообще.

Жалко, что ты мало пишешь. Я совершенно не знаю, что ты делаешь. Ты всё же глупая попка и многого не понимаешь. Даже непонятно, почему ты так мне мила и дорога. Не дуйся, Пусик, это так смешно. Очень хочется тебя видеть. Если с путёвкой не выйдет или получится попозже, я приеду в Горький в начале сентября.

Ирка приезжает 27-го, о чём мне сообщила телеграммой её мать с просьбой послать по почте (в Москву же) деньги, которые должен был дать 15-го. Я послал эти 800 р. уже из денег на путёвку. Это и понятно — получил 500 р. зарплату, 300 партвзнос. А так никаких трат, кроме холодильника и текущих денег Даше, не было. На книжке у меня 2000 р. и, если будет путёвка, я возьму сколько нужно (у меня сейчас на руках всех 1000 р.). Таким образом, обязательно привези мне деньги для меня. (Яша должен мне 800 р., Им 500 р., но эти деньги до октября вряд ли получу. Я об этом нисколько не жалею и просить и даже брать, если предложат не слишком настойчиво, у них, конечно, не буду. Смешно и недостойно это было бы делать, раз у нас есть в Горьком, а у ребят перебои.) Ну всё. Иду трудиться в ФИАН de l’URSS.

Целую тебя очень нежно и крепко. Милая, подумай минут 5 обо мне одном (заставь себя это сделать героическим усилием воли, причём так, чтобы за эти 5 мин. не было мыслей о фото, пироге, соседях, платьях, знакомых, «мужчинах», маме и т.д.). Если ты это захочешь и сможешь сделать (не уверен в этом), то, может быть, многое поймёшь и жить станет теплее.

Твой Витя

Привет М.И. и всем.

Фото: jewish.ru

26/VIII 52 Ниночек, миленький мой!

Только что получил твоё письмо от 22-го. Я писал тебе в воскресенье.

Вчера после института был на футболе «Динамо» — «Спартак», а сегодня на волейболе. На этом ставлю точку на спортзрелищах. В теннис играю, но мажу, и Яша меня обогнал, играет несколько лучше.

Читал вчера до 2 часов «Клима Самгина» (впервые, как-то начинал и бросил, но читать, оказывается, можно). Завтра в 10 утра на работу, есть дела (экзамен, писать отзыв). В общем, пустая, конечно, без тебя жизнь, стараюсь развлекаться, но, конечно, променял бы всё это на один твой поцелуй и нежный взгляд. Что с тобой, маленькая? Пойди к тому же Иорданскому. Это же ненормально, что ты худеешь. Насчёт мамы разделяю твоё беспокойство. Если приедет с Юрой, дай мне телеграмму, и я её встречу и отвезу домой. Но кто будет здесь за ней смотреть

Пусёха, все законы физики полетели к чёрту — прилив не сменяется отливом.

Милая, так хочется тебя успокоить и приласкать. Когда тебе плохо и одиноко, тогда я тебе действительно нужен и у меня тогда (т.е. сейчас) к тебе двойная нежность. Так или иначе, но дней через 10 мы увидимся, надеюсь. Как глупо всё же, что мы можем, когда бываем вместе, не быть всё время на 7-м небе. Я смотрю, сидя за письменным столом, на все три твоих портрета, которые находятся передо мной, и думаю о том, какая ты бываешь чудная. Целую тебя, дорогая, очень крепко, и нежно, и по-всякому, и всюду, куда позволишь. Спокойной ночи, моя любимая девочка.

Такое большое и редкое счастье, когда можно и хочется писать так жене, прожив с ней несколько лет. Мне только немного сейчас неудобно, что написал это на бумаге, если бы прочёл кто-либо чужой, мог бы обозвать меня дураком и сентиментальным слюнтяем. Но у тебя ведь не должно быть никакого плохого осадка. Так одиноко без тебя, и так долго ждать, и так мало будем вместе. Вот и кончаю за упокой, хотя и уверен, что если хуже не будет всё в целом, нам грешно жаловаться. Ещё раз нежно целую.

Твой Витя

28/VIII 52 Милая Пуха! 

Получил сегодня утром (т.е. часа 2 назад) твоё письмо от 24-го, где ты «контр-ворчишь». Думаю и надеюсь, что острота реакции в значительной степени обусловлена гриппом, так как моё письмо было не такое плохое и до своих прежних «высот» я далеко не дошёл. А уж «желчных, несправедливых упрёков» там совсем не было, и, таким образом, становится ясным, что редкостной свинкой и попкой являешься ты. Ну ладно, Люсик, и ты, как я чувствую, по существу, не обиделась, и я сейчас только пожалел тебя. Так обидно, что не могу приласкать и утешить своего ребёнка, который болен гриппом, похудел, раздражён и в то же время беспокоится за маму, не знает, когда и куда поедет.

Вчера я звонил, и опять «позвоните через 2 дня». А по существу, мне говорят, что в октябре в Кисловодске хорошо, и было бы значительно удобнее, если бы ты именно в октябре поехала. Во всяком случае, ты совершенно не беспокойся. Раньше чем за 7 дней до срока я не возьму, и всё ты успеешь. А мы при любых обстоятельствах увидимся дней через 9–10. Я вчера занимался служебными делами. Потом (с 6 до 7) играл в теннис. Стал играть хуже. Ира говорит, что испортился удар. Да и рука болит. Но конечно, это второстепенное дело. Потом был у врача — часто что-то болит голова. Собирается сводить к эндокринологу, а пока нужно сделать анализ. Что-то тянет пузырь, но об этом с ней не говорил. Может быть, это от отсутствия диеты, может быть, от тенниса.

Я скучаю и не работаю (если не говорить о необходимых служебных делах). Но это гораздо легче страшных ям или приступов мнительности. Поэтому жаловаться не считаю себя вправе. Ты одна согреваешь мне сердце, и я полон к тебе какой-то сверхчеловеческой нежности. Не могу этого передать, и как-то стыдно писать на бумаге. Я думаю, что это высшее чувство, на которое способен человек, это и есть любовь, которую никак нельзя путать с libido sexualis. А ты, глупая, ворчишь и подозреваешь, что я могу тебя разлюбить. Твоё письмо лежит передо мной, и я сейчас увидел утверждение, что я пишу «как никогда редко и плохо». Не стыдно тебе, Попка?

Целую тебя очень крепко. Будь здорова и спокойна.

Совсем твой Витя

Привет М.И. и др.

Письма В.И. Гинзбурга цит. по публикации в газете «Совершенно секретно»